За окном плакали кусты. Капли дождя стекали с листа на лист гортензии, потом срывались и шлепались вниз. Влажный, терпко пахнущий растительной гнилью воздух кружил голову. Я завернулась в махровую простыню и уселась на подоконник, чтобы смотреть, как осыпаются белые и розовые цветы, и дождь лениво прибивает их к раскисшей земле. Волосатый ствол пальмы, казалось, разбух от влаги. Одиночество, полное и совершенное одиночество -- цель без цели, пряные тропические ароматы и шум дождя, сливающийся с шумом ручья, текущего под сложенной из камней стеной. Осталось только пойти в сад, собрать миску успевшей нападать с дерева мирабели, и добавить её сладость в гармонию ещё одного бесцельно проживаемого дня.
"Наконец-то свободна!" -- горько усмехнулась я. Пропиталась, как пальма, теплым дождем и одиночеством, достигла полного размягчения.
В глубине зарослей послышался женский вскрик, торопливые слова, потом мужской голос ответил что-то зло и резко. И -- шорох осыпающихся камней. До последней интонации знакомый глюк, фонограмма прошлого, отзвук чьей-то смерти. Хотя почему чьей-то? Женщину звали Анной. Анна Брусилова, она когда-то жила в этом доме. Я никогда не видела её фотографий и представляла Анну светловолосой и сероглазой, с мелкими кудрями и легкой походкой. Она сломала шею, свалившись в ручей, тело нашли наутро. Моя соседка Роза любила рассказывать, как выйдя собирать ежевику на варенье, заметила внизу что-то светлое и сразу поняла, что случилась беда.
Потом была ещё Галина, но ту обнаружили лишь на третий день в кустах за дорогой, и Роза досадовала, что поглядеть на убитую не удалось -- торговала на рынке хурмой, дело было осенью. Галина раньше жила в доме на другой стороне улице, ближе к морю. Так что это -- точно Анна.
Я дохнула на стекло, протерла ладонью и решила в сад не ходить. Не из-за голосов, просто -- лень.
Цокая когтями по деревянному полу, вошел Дерек, выгнул сильное черное тело, потянулся. "Собака в дождь должна спать", было написано на осоловелой морде. Вздохнув, рухнул на шерстяную, с гуцульским узором дорожку и ещё раз потянулся -- всеми четырьмя лапами. Закрыл глаза и шумно выдохнул. Пёс, пёса, единственное, что я привезла сюда из прошлой жизни. Остальное оказалось не нужным.
Убегая тайком из прежнего жилья и боясь оставить малейший след, я надеялась, что повода вернуться не будет. Минимум вещей в багажник, Дерека на заднее сидение, и -- куда глаза глядят, слившись с общим потоком машин. Куда придется.
Поток принес на юг, к морю и толпам праздных людей. Город был отвергнут, большой курортный поселок -- тоже. Побережье извивалось бусами с нанизанными на нить дороги кемпингами и санаториями. Колеса "девятки" накручивали километр за километром, а непонятная штука трамблёр поломалась именно тут, в Горном, словно обозначив конец пути. Крошечное селение между морем и поросшими густым лесом горами, маленькие, неудобные пляжи, дома громоздятся по склонам, зачуханая гостиница, рынок и пара магазинов у причала. Отдыхающих немного, ровно столько, сколько примут на постой, остальные едут дальше.
Мне удалось снять фанерную сараюшку у тощей, загорелой до черноты Мопсы. Это имя такое. Было два плюса -- автомастерская по соседству, где мне за десять минут заменили чертов трамблёр, и любовь Мопсы к собакам. Другие бы не взяли квартирантку с ротвейлером. Людей хозяйка просто терпеть не могла, видимо, были у неё для этого какие-то основания. А вот пёс, ухмылявшийся во всю свою огромную зубастую пасть, вызвал у Мопсы умиление. Глядя, как усевшись на табуретку, старуха, чешет коричневыми, с артритными суставами руками пузо развалившегося перед ней Дерека, я решила остаться тут.
В сараюшке я прожила месяц. Бродила по склонам, обрывая недозрелый кизил, сидела на камнях у моря, старательно избегала рыщущих в поисках женского общества одиноких мужчин. Ночью, слушая шорох веток по низкой крыше, заказывала себе сны, в которых не было бы Павла. Я раз и навсегда запретила своим снам впускать его.
Пару раз звонила матери, сообщала, что все в порядке: есть море, есть пальмы. И снова не оставляла следов -- мама может не выдержать и рассказать кому-нибудь, где я. Так что лучше не сообщать. С прошлым порвать легко -- уехать, сменить номер мобильника, научиться жить ощущениями одного дня, запретить себе вспоминать. Во всяком случае, вспоминать подробности.
Потом я познакомилась с Андреем и Эммой. Красивая, интеллигентная пара, он -- вольный художник, бард и поэт, она -- учительница. Но вначале я обратила внимание на их дом.
Последняя улица поселка шла вдоль склона горы и отделялась от него глубоким руслом ручья, так что участки располагались только с одной стороны и террасами спускались вниз, из-за них было видно море и выдающийся в него пирс. Этот же дом умудрились выстроить вплотную к склону, который ещё и подрыли, чтобы расчистить место для небольшого сада. Извлеченные из горы камни пошли на стены и ограду. От дороги к дому через русло ручья был переброшен мостик, похожий на маленький овринг -- стальные тросы и деревянный настил.
Увидев впервые это чудо, я не выдержала и подошла поближе, осторожно шагнула на него, чувствуя, как доски едва заметно покачивается под ногами. Мелкий прозрачный ручей журчал метрах в восьми подо мной, и невозможно было представить, что весной он превращается в мутный и опасный поток. За деревянную калитку на той стороне мостика, я, естественно решила не соваться. Просто полюбовалась необычным домом -- старые каменные стены, плоская кровля и окна с частыми переплетами. С одной стороны была пристроена веранда, увитая виноградом.
Пожалуй, это уединенное и тихое место подходило мне идеально. Но оно было занято. Одно из окон распахнулось, и загорелая брюнетка помахала мне рукой.
Чтобы оправдать своё неуместное любопытство я спросила:
-- Вы комнату не сдаете?
-- Нет, -- улыбнулась она, -- мы просто тут живем.
-- Жаль, -- вздохнула я. Мне действительно казалось, что этот дом построен именно для меня. Хозяйка, словно прочитав мои мысли, пригласила:
-- Да вы заходите, сейчас муж приедет, чаю попьем.
Скорее всего, ей было просто скучно и хотелось поболтать. Но, так или иначе, мы познакомились, и я стала иногда заходить к Эмме. Её муж Андрей, высокий красивый мужчина лет сорока, был человеком малообщительным. Иногда я чувствовала, что вызываю его раздражение, и тогда старалась побыстрее проститься и уйти.
А потом состоялся тот самый разговор. Эмма сообщила, что им нужно уехать из Горного на два или три месяца -- мужу предложили интересную работу в Москве. Так что на время придется переехать. И тут я проявила неожиданную для себя находчивость, предложив ей совершить обмен -- я до октября живу в их доме, а они поселятся в моей квартире.
-- А твоя семья? -- впервые поинтересовался Андрей.
-- Квартира пуста, -- пожала я плечами. -- Больше в ней никто не живет.
Не могла же я сказать, что мой муж Павел бросил меня, трусливо сбежал, даже не поговорив. В начале апреля он со своим приятелем Антоном поехал в Карелию -- сплавляться по какой-то реке. Приятель вернулся один. Оказалось, что у моего мужа была давняя любовница, уехавшая в Швецию, и он решил, что с ней ему будет лучше. Отъезд он спланировал заранее, только ничего не хотел мне говорить, чувствуя себя подлецом.
Я бросилась проверять документы -- заграничного паспорта Павла не было. Потом пришло электронное письмо -- сухое и короткое, в котором муж сообщил, что больше не вернется. Я могу подавать на развод, он не возражает. Деньги и квартира остаются мне. Какие деньги, какая квартира?... Я не понимала, я ничего не понимала, а пытаясь понять, теряла точку опоры.
Антон зачем-то приходил каждый день, много говорил, но я была не в состоянии слушать ни его, ни маму, только тупо смотрела в экран постоянно включенного телевизора, и приходила в себя лишь когда Дерек начинал скулить и грохотать пустой миской. Ну ладно я, но как Павел мог бросить собаку??? Этот вопрос мучил меня больше других. Пёс, пёса, почему он бросил тебя? Ведь у него больше никого не было, только я и Дерек... Оказалось -- был. Была.
И тогда я сбежала -- от вопросов, на которые не было ответов, от бубнящего телевизора, от сочувственных глаз мамы, от Антона, вдруг вспомнившего, что когда-то он настойчиво ухаживал за мной. Именно тогда меня затрясло по-настоящему... Я решила, что стоит сделать попытку не рехнуться, или сходить с ума в другом месте. Дом над ручьем подходил для этого идеально -- для обоих вариантов.
Эмма и Андрей уехали спустя три дня.
Я распрощалась с Мопсой, пообещав, что буду заходить к ней с собакой и попросив разрешения оставить у неё за сараем машину -- держать её на улице перед мостиком было рискованно, а загнать во двор невозможно. Потом позвонила маме, предупредила, что в моей квартире будут жить знакомые.
-- Антон себе места не находит, волнуется за тебя, -- сообщила матушка. Но мне было все равно, пусть волнуется, если считает это своим долгом. Слушать о том, что жизнь не кончена, я тоже не стала, просто переждала, пока трубка стихнет, и пообещала обязательно подумать над этим.
Первое время я слонялась по дому, пропитываясь ощущением полной отрезанности от мира. Иногда мне хотелось обрубить стальные тросы мостика, и только присутствие пса останавливало. Он ни в чем не виноват. Поэтому валявшийся в прихожей топор я отнесла на веранду и поставила в угол, за плетеный из лозы диванчик. Питалась я поспевающими сливами и абрикосами, изредка покупала в прибрежном магазине длинные мягкие батоны и большие мешки с кормом для Дерека.
Потом пошли дожди. Потемневшее море напоминало старую оловянную миску, тяжелое небо висело над кронами деревьев, связанное с землей струями воды. А в саду зазвучали голоса. Это могли быть разговоры соседей, эхо, отраженное от склона, выяснение отношений забредшей в мокрые кусты парочки. Но звуки всегда были одинаковыми, а слов я разобрать, как ни старалась, не мгла. И однажды, бредя под зонтом от магазина, я повстречала болтливую Розу и услышала историю убитых женщин.
-- И зачем ты поселилась в этом проклятом месте? -- Выложив жуткие подробности, уставилась на меня сквозь круглые стекляшки очков соседка. -- Ну ладно, Эммка заговоренная, но ты? Не страшно?
-- Нет, -- покачала я головой, испытывая странное облегчение. Вот значит, чей голос я слышала -- Анны. Галина умерла слишком далеко от дома, так что её услышать я не могла. -- А почему Эмма заговоренная?
-- Так никто тут больше жить не мог, дом этот раза три перепродавали, пока они с мужем не купили. Говорят, нечисто там. Все сбегали, не выдерживали. А эти раньше каждый год приезжали, комнаты снимали тут. Так что дом им за бесценок, считай, достался, больше покупателей не находилось. И третий год живут. Вот только впервые жиличку пустили.
Я пожала плечами. Объяснять любопытной пенсионерке, что мне уже нечего бояться, я не стала.
Потом я ещё не раз терпеливо выслушивала Розу, которая, похоже, постоянно караулила меня у дороги, чтобы нагнать страху. История гибели Анны, помимо сломанной шеи, украсилась жуткой раной на голове, а Галины -- тем, что у неё был роман с сумасшедшим. Желтое лицо человека, которого в Горном считали безумцем, я иногда видела за давно не мытыми стеклами окон углового дома. Он жил один, и только сводная сестра порой навещала беднягу, чтобы принести еды.
Мне Муса, так его звали, казался безобидным и несчастным. Говорили, что уже лет тридцать он не выходит из дома -- боится. Вроде бы в детстве мать за что-то наказала его, велев сидеть дома три дня, а он не послушался и выбежал во двор, где на него слетела с дерева огромная черная птица. Парень, видимо, получил серьезное нервное расстройство, и с того времени при попытке вывести его за дверь падал на землю и бился в судорогах. Родители Мусы давно умерли, а он так и сидел один, не покидая четырех стен.
-- Бегала к нему Галка, -- теребя английские булавки, пришпиленные к замусоленному халату, сплетничала Роза. -- Да кто ей указ? Разведенка была, гулена. Не брезговала, что Муса желтый и страшный. Когда её убили, он там, у себя, как в клетке метался, плакал. А все одно, не вышел. И милиция к нему приходила, да отстала. Что с него взять -- безумный.
Отчего-то историю несчастной любви Мусы было слышать совершенно невыносимо. Я отворачивалась и спешила к себе, укрыться за ручьем, сидеть на старой скамейке, глядя, как носится за стрекозами Дерек, слушать, как осыпаются абрикосы и кричат в небе чайки.
Вечерами я читала. Забиралась с ногами в продавленное кресло и буквально проглатывала книгу за книгой, не помня ни содержания, ни названий. Иногда так и засыпала, свернувшись калачиком. Просыпалась лишь на рассвете, оттого что Дерек начинал скулить и скрести дверь, просясь погулять.
В доме была всего одна комната, но огромная, с четырьмя окнами, симметрично расположенными с двух сторон. На глухой стене, обращенной к склону, висели рисунки Андрея, выполненные углем и сангиной. С противоположной стороны были выгорожены небольшая кухня и душевая. Туалет, деревянная будка, находился в саду. Газовая плита, газовая колонка для душа, водопровод и электричество. Больше в доме никакого благоустройства не было, даже телефона. Порой, прижавшись щекой к неровно оштукатуренной стене, я слушала тихие жалобы дома на непрочность крыши, на трещины в кладке, на отсутствие нормальной печи, из-за чего зимой нужно было включать обогреватель. Хотя зима тут короткая и теплая.
Я никогда не включала радио, не жалела, что нет телевизора или самого простого проигрывателя. Но зато я научилась слышать мягкое скольжение толстых полосатых улиток по веткам кустов.
Дождливый период сменился неустойчивым -- с утра могло безмятежно сиять солнце, а после обеда набегали плаксивые тучи, и снова грязные ручейки, текли по садовым дорожкам, унося опавшие с кустов цветы. Под вечер дождь обычно прекращался, и наступало время душных молочно-белых туманов, поднимавшихся от земли к постепенно темнеющему небу. Отсыревшая мебель, разбухшие от влаги книги, плесень на хлебе: теперь время отмерялось дождем и не-дождем.
Месяц такой жизни я решила как-то отметить, поэтому купила на рынке бутылку розового прошлогоднего вина и лаваш.
От вина голоса стали слышнее, но слова по-прежнему были неразборчивы. Может быть, все дело в тумане, решила я и вышла в сад. Поздно -- послышался шорох камней и мягкий звук падения тела на камни. Я свесилась за стену, ограждавшую ручей, но внизу все тонуло в белом киселе. Первое время после переезда я боялась, что Дерек может свалиться с высоты. Зря боялась -- пес даже не приближался к ограде.
Голова слегка кружилась. На той стороне ручья под порывом ветра встряхнулась невидимая в темноте магнолия, и на меня полетели холодные капли. Ветер с моря раздувал туман и остужал пылающие щеки. Я обернулась к дому, к его уютно светящимся окнам. Задернутые разноцветными шторами стекла казались витражами.
Что там говорила Роза о заговоренности Эммы?
Ерунда это все. Две случайных, непохожих смерти двух женщин. И вообще, надо бы позвонить в Москву, узнать, как там устроились Андрей и его жена. За целый месяц я так и не собралась это сделать. Но если бы что-то случилось, они бы позвонили сами, номер своего мобильника я им дала. Вот только трубка давно разрядилась... Почему-то меня это совершенно не волновало. Но если вспомню завтра, заряжу.
В тумане глухо вскрикнула птица и замолчала, словно испугавшись собственного голоса. Пора спать. Интересно, почему Эмма согласилась жить в таком уединенном месте? Ну я, понятно. А она? Наверняка Роза и ей двадцать раз успела все рассказать об убийствах.
А ведь если они с Андреем приезжали сюда в течение нескольких лет, вполне могли и не от соседки слышать, а быть в толпе зевак, сбежавшихся посмотреть на чужую смерть.
Странные мысли лезли мне в голову. Отогнав их, я вернулась в дом и опять услышала в саду женский вскрик. Или мне показалось? Потому что интонация была иной, словно Анна хотела что-то сообщить именно мне. Потом стало тихо. Туман великий обманщик и мистификатор, искажающий реальность и прихотливо перемещающий звуки. Поэтому лучше не поддаваться на его провокации.
Я допила вино и с сомнением уставилась на книжный шкаф. Он был забит чем угодно -- от древних школьных учебников до детективов и научных трудов по философии. Старый, добротный, сменивший многих хозяев хранитель потрепанных томов. Помнится, я начинала читать с верхней полки. Теперь, ради разнообразия пойдем снизу.
Я уселась по-турецки на пол и распахнула нижние створки. От слежавшихся бумаг шел запах тления и ненужности. Перебирая пожелтевшие папки с рисунками, брошюры и альбомы, я испытывала желание немедленно все бросить и залезть под теплый плед. Но почему-то продолжала рыться и что-то искать. Старый конверт выскользнул из какого-то журнала и упал на пол. Обычный конверт, надорванный нетерпеливой рукой. Поперек адреса и марок наискось было написано черным -- "Сука!"
Письмо оказалось внутри -- листок в клеточку, на котором некий Михаил шариковой ручкой нацарапал, что приедет через неделю. В конце шли поцелуи и всякие нежности. Обращения я не увидела и перевернула конверт. Письмо было адресовано сюда, Анне Брусиловой, дата на штемпеле -- шестилетней давности. Мне стало неловко, словно я из любопытства заглянула в замочную скважину и увидела незнакомых людей, занимающихся сексом.
Больше следов Анны я не обнаружила. Странно, как могло уцелеть письмо, если в доме не раз менялись хозяева, и сделал на конверте эту дышащую злобой надпись? Эмма говорила, что мебель они не меняли -- слишком хлопотно таскать шкафы и кровати по шаткому мостику. Да и зачем? Вот когда перестроят дом, тогда нужно будет заботиться об обстановке, а пока...пока и так уютно.
Подошел пёс, боднул лобастой головой в плечо, словно говоря: "пора спать!", растянулся рядом, положив морду мне на колено.
Действительно, пора спать -- где-то выше по склону уже начали перекликаться первые птицы.
Утром я сама разыскала Розу, копающую водоотводные канавки в своем саду.
-- Разверзлись хляби небесные, -- пожаловалась она, втыкая лопату в землю. -- Боюсь, клубнику напрочь смоет. А не смоет, так корни сгниют. А улиток-то, улиток нынче. Их год...
-- Роза, расскажи мне об Анне, -- попросила я. -- Как она жила?
-- Да как? Как все. Мужик от неё ушел, в море завербовался. Детишков не было, вот и жила одна. Легко жила, словно птичка, о завтрашнем дне не думала.
-- А Михаил, это кто?
-- Михаил? -- поджала губы Роза, поправила в волосах заколку и пожала плечами. -- Да приезжал тут к ней один. Говорила, квартирант. Да только комната-то у неё всего одна была, сама знаешь. И не на веранде он жил. Так что знаем мы того квартиранта. Он опосля её смерти ещё раз объявился, прямо к похоронам. Аж с лица спал, когда гроб во дворе увидел. Но убил Аньку не он, милиция проверяла. Он в то время ещё в своем Мурманске находился. Такая вот печальная история, -- заключила она с пафосом.
Я ещё постояла, приняла в дар три влажных румяных персика и вернулась к себе. Значит, то письмо было получено Анной незадолго до её гибели. Зачем мне нужно было это узнать, я и сама не понимала. В памяти все время всплывало черное слово "Сука!"
Я опять полезла в шкаф и достала конверт. Теперь, при свете дня, надпись показалась мне более бледной, словно размытой. Я провела по ней пальцем, и на подушечке остался грязный след. Гадость какая!
Выхватив с полки первую попавшуюся книжку, я выскочила в сад. С сомнением осмотрела старый, серый от пережитых дождей гамак и осторожно уселась в него. Выдержал.
Потом дождь загнал нас с Дереком в дом. За окном плакали кусты.
К вечеру я спохватилась, что закончился хлеб, и, прихватив пса, отправилась в магазин. Алое тревожное солнце садилось в море, пытаясь напоследок вернуть побережью хоть немного тепла. На обратном пути, мы зашли проведать Мопсу.
-- Ну, как ты там? -- неожиданно поинтересовалась обычно немногословная старуха. -- Вернуться не хочешь?
Я покачала головой. Нет, мне нужен был именно тот дом, вечерний туман, журчание ручья и голоса... Призрачная, ускользающая жизнь, влажный воздух и вкус спелых, лопающихся от малейшего прикосновения слив.
Но привычное течение жизни сегодня оказалось нарушено. Я поморщилась, увидев, что около мостика меня дожидается Андрей. В светлых брюках и куртке из черной плащевки, он был бы похож на обычного плейбоя, если бы не хмурый усталый взгляд. Мы поздоровались.
-- Извини, я ненадолго, мне тут нужно забрать кое-что -- книги и старые наброски. Не буду тебя стеснять, сегодня же уеду.
Я огляделась. Машины поблизости не обнаружилось, а последний автобус из поселка ушел часа два назад. Андрей понял мой взгляд и пожал плечами:
-- Вечером должен быть катер. Ночью окажусь на вокзале, утром поезд. Я пытался связаться с тобой, но телефон отключен.
Мне стало стыдно, он же мог звонить, чтобы попросить выслать ему нужные бумаги, а я забыла зарядить трубку.
-- Зачем тебе ехать ночью? Переночуешь, а утром уедешь автобусом, -- предложила я, сделав над собой усилие. Ничего, одну ночь как-нибудь переживу, сама виновата.
-- Не хочу мешать, -- коротко бросил он и зашагал по мостику к калитке.
-- Ты не помешаешь.
-- Ну ладно, -- Андрей остановился у крыльца. -- Тогда устроюсь на веранде, надо будет отыскать запасное одеяло. Ох, черт!
Обогнавший нас Дерек встал перед дверью. Таким я никогда его не видела -- шерсть на загривке вздыбилась, а нос морщился, недвусмысленно обнажая клыки. Оказывается, мой пес умеет охранять мой дом. Пришлось снова пристегивать поводок и привязывать собаку к ближайшему дереву.
-- Лежать!
Я включила чайник и сидела на кухне, пока Андрей в комнате рылся в шкафу и шуршал бумагами.
Он вошел ещё более хмурый, не снимая куртку сел к столу. Мы пили чай, старательно избегая смотреть друг на друга.
-- Как твоя работа? -- спросила я только чтобы нарушить тягостное молчание.
-- Неплохо. Если сделаю в срок, то купим машину. И на ремонт дома останется.
Этими словами он напомнил мне, кто тут настоящий хозяин, и я смутилась ещё больше.
-- Извини, Женя, -- он, кажется, впервые назвал меня по имени, -- мы там у тебя немножко похозяйничали. Вещи сложили в шкафы. Ну, ты понимаешь.
Я понимала. Моё бегство не сопровождалось хоть какой-то уборкой, и в квартире все было разбросано вперемешку -- моя и Павла одежда, всякая ненужная ерунда, даже принесенные Антоном цветы остались умирать в вазе.
-- Ты говорила, что живешь одна, -- продолжал Андрей с несвойственным ему любопытством.
-- Я жила с мужем, -- пробормотала я, чувствуя приближение боли, которую я так старательно приучала держаться от меня на расстоянии. -- Его больше нет.
-- С ним произошло несчастье? Извини, наверное, тебе не хочется об этом говорить.
-- Ну отчего же... Надеюсь, что с ним все в порядке. Просто у него оказалась другая женщина, и он ушел от меня.
Тупой коготок осторожно царапнул где-то внутри, словно проверяя на прочность душу, сердце или что там у меня осталось. Что-то, видимо, было ещё живым, потому что сжалось и замерло.
-- Ладно, не будем об этом, -- сочувственно произнес Андрей, но в его словах мне почудилась легкая, совсем легкая нотка презрения. -- Уже совсем темно, да ещё этот туман. Пора спать, мне завтра на автобус рано вставать.
-- Ты нашел все, что нужно? -- спросила я.
-- Да, все, что нужно, нашел, -- он внимательно смотрел на меня.
-- Тогда и правда, пойдем спать. Погоди, отвяжу собаку и запру в комнате.
Дерек сидел, натянув поводок и напряженно подавшись вперед, а когда я положила руку на его голову, то почувствовала, что он весь дрожит от напряжения. Одичал, отвык от чужих людей.
Я завела пса в комнату и на всякий случай обмотала поводок вокруг ножки кровати. Утром Андрей наверняка зайдет на кухню, чтобы выпить кофе, а дверь из комнаты открывается от одного прикосновения, так что Дерек может его напугать.
Потом я достала из платяного шкафа одеяло и постельное белье, прихватила большую диванную подушку и понесла все это на веранду.
-- Клади, я постелю сам, -- кивнул Андрей на диванчик. Потом наклонился и вытащил из-за него топор. -- Странное место ты для него нашла, -- пожал он плечами. -- Зачем?
-- Чтобы избежать искушения, -- попыталась я пошутить.
-- Искушения? -- он перехватил топорище повыше и оглянулся, словно выбирая, куда положить инструмент. -- А я думал... Ладно, неважно. Одиноким красивым девушкам невозможно прожить без искушений. Ведь так?
Я покачала головой. Не так. Очень даже возможно.
-- Разве ты ещё и не завела себе кавалера? -- продолжал он с необычной для себя фамильярностью. -- Море, солнце, загорелые мужчины, неужели ты приехала не за этим?
Я снова покачала головой, не сводя глаз с его рук, сильных и одновременно изящных рук художника. Потом, словно во сне, шагнула назад.
Художник, уголь, черная, пачкающая пальцы надпись "Сука!" на старом конверте...
-- Стой, -- негромко и властно произнес он. -- Стой!
-- Это ты убил их, -- прошептала я, не слыша собственного голоса. Но он понял. И усмехнулся.
-- Догадливая сука, -- медленно произнес он. -- Но сдохнешь ты не только поэтому.
-- Почему? Почему ты убил их? Анну и Галину.
-- Были ещё, другие. Но это неважно. Мрази, ненавижу! Мужья не бросают верных жен, значит, их нужно уничтожать! -- в его глазах темной водой стояло безумие.
-- Ты уверен, что мужья бросают жен только поэтому? -- мой вопрос был бесполезен и ушел, словно в вату. -- Ты в этом уверен?!
Я почти кричала. Он вздрогнул и засмеялся. Словно медные монеты рассыпались-раскатились по деревянному полу.
-- Я любил её, верил ей... А она. Она с каким-то мерзавцем... Я увидел их. Ей было нельзя жить -- такой. Потом я её нашел...
Я испугалась. Хотя, казалось бы, разве можно испугаться ещё сильнее.
-- Эмма?!
-- Эмма святая! Не пачкай её имя своей грязной пастью! Ту звали... Впрочем, неважно! Она недостойна имени. Её никто не помнит, как и тебя -- не будут...
Плавно и осторожно он двинулся ко мне, словно поплыл по воздуху. Завораживающие, вкрадчивые движения. Спиной я почувствовала дверь, скрипучую рассохшуюся дверь веранды.
В доме завыл и залаял запертый пес.
Я выбежала в сад, в душный туман, уже зная, что будет дальше.
Наконец-то я узнаю, что же говорила женщина, и что отвечал ей мужчина. Потому что это была не Анна. Я столько раз слышала свой собственный голос, не узнавая его.
-- Бесполезно, -- Андрей догнал меня в темноте и схватил за плечо. -- Ты -- такая же шлюха, как они. Тварь!
Действительно, бесполезно было что-то объяснять, но я пыталась. Не оправдаться, нет. Наоборот, я проклинала тот день, когда встретила Павла, когда решила, что есть смысл доверять ему и его словам. Я обвиняла свою любовь, давилась туманом, пытаясь отвернуться от покрытого пятнами ржавчины лезвия топора и вырваться из цепких рук. Андрей дотащил меня до ограды и швырнул животом на камни. Внизу безмятежно шумела вода.
Я попыталась опереться и встать, но он снова схватил меня, на этот раз за волосы, и перегнул вниз. Осталось немного... несколько слов.
-- Не тронь её, -- послышалось сзади.
Знакомая до последнего шороха фонограмма почему-то изменилась. В неё вплелся знакомый голос, ломая финальные звуки -- шорох камней, звук падения.
Я чувствовала, что Андрей вздрогнул и оглянулся, пытаясь что-то рассмотреть. Потом его пальцы сжались сильнее, и я вскрикнула от боли, но каким-то чудом успела вывернуть голову и увидела, как взвихрились пряди тумана. В следующую секунду топор полетел вниз, звеня о камни, а на меня, придавливая и обдирая об камни, обрушилось тело Андрея. Но он тут же вскочил, выпустив, наконец, мои волосы.
Я могла только, свернувшись под оградой, словно ежик, и слизывая кровь с разбитых губ, смотреть, как они на мгновение сцепились, а потом опять разделились, и один спиной вперед отлетел к ручью. На миг его падение задержала ограда. Потом раздался звук бьющегося стекла и жуткий звериный рев. Фигура покачнулась и медленно опрокинулась навзничь.
И тут же наступила тишина.
Они стояли рядом -- человек и пес с окровавленной мордой и болтающимся на ошейнике огрызком поводка. Спокойно и неподвижно стояли в клубящемся тумане. Потом Павел положил руку на голову собаки.
-- Береги его, Женька, -- сказал он мне. -- И себя береги.
-- Ты вернешься? -- без всякой надежды спросила я.
В ответ Павел только покачал головой и шагнул в молочные пряди. Потом остановился на мгновение, обернулся и с улыбкой попросил:
-- Заряди, наконец, телефон, ладно?
И остался только туман.
Ночь никак не хотела становиться утром, растягиваясь, словно бесконечный резиновый жгут. По саду и дому бродили какие-то люди, молча таращились на меня. Казалось, что я нахожусь внутри аквариума, и вокруг медленно плавают расплывчатые силуэты рыб. Иногда кто-то из них приближался, и я догадывалась, что нужно что-то объяснить, но только мотала головой.
Не знаю, кто их вызывал -- наверное, вездесущая Роза.
Потом меня заставили меня сесть в машину и повезли куда-то, чтобы наложить гипс на сломанную руку и швы на разодранную о камни щеку. Заодно зашили и порезы на морде Дерека. Пожилой врач оттирал с меня спиртом кровь и гладил по голове, чтобы я не плакала. Но я и так не смогла заплакать. Слез не было, никаких, совсем.
Мне хотелось только одного -- поскорее вернуться в дом. Зря, наверное, потому что мы подъехали как раз когда парни в комбинезонах поднимали из ручья тело Андрея. Светало. Туман медленно расходился.
В последний раз я прошла по саду. Растоптанные абрикосы, сливы и улитки...
Нужно было ещё что-то сделать. Ах да, найти зарядное устройство и включить. Одной рукой я едва справилась. Потом принялась собирать вещи. В углу Дерек пытался содрать с морды бинты.
Молоденький лейтенант милиции сидел у стола и следил за мной немигающим кошачьим взглядом, старательно записывая все, что я пыталась ему рассказать. Потом мы вместе искали тот самый конверт, и нашли его в сумке Андрея, оставшейся на веранде.
После этого он быстро ушел.
Утром, когда уже разошлись самые настырные зеваки, позвонила мама. Стараясь говорить спокойно, сообщила, что три дня назад тело Павла нашли в той самой карельской реке. Антон уже признался в убийстве.