Аннотация: Роман с продолжением. Часть первая: Бледная нежить. Часть вторая: Заговор. Часть третья: Война магов. Размещение на других сайтах возбраняется. Книга выпущена в свет издательством АСТ под названием "Магия обречённых" (август 2009, серия "Заклятые миры").
Варвара Клюева
...К НЕВОЗМОЖНО ДАЛЁКОЙ ЗЕМЛЕ
Сказка для Яны
Памяти моей бабушки, Галины Фёдоровны Приказчиковой
Часть первая
БЛЕДНАЯ НЕЖИТЬ
Глава 1
Хайна сидела на корточках перед крохотным костерком и думала о смерти. Неизвестность - вот что пугает сильнее всего. Аина говорила, что на самом деле о смерти никто ничего не знает. Ни одному человеку еще не удалось побывать по ту сторону и вернуться обратно. А все эти россказни про переход душ, которыми сгорны пичкают детей в редкие минуты праздных разговоров, - небылицы, придуманные предками для собственного успокоения еще в незапамятные времена. В доказательство Аина приводила верования других. Нагорны, к примеру, считают, что души умерших летают над миром невидимыми облачками, высматривая новорожденных, чтобы войти в тело младенца с первым вдохом. Души северных сгорнов воспаряют к небу и вселяются в священных оаксов - неважно, в чьем теле обитала душа и кто его сожрал после смерти. Восточные сгорны, хозяева рудников, селят души своих мертвецов в пещерные глубины, а сородичи Хайны и Аины - в зверье, которому скармливают домочадцев.
Сама же Аина надеялась, что смерть - конец всему, что после ничего не будет. "Никак в толк не возьму, почему все так привязаны к жизни. Жизнь здесь, в горах, - это сплошь боль, голод, страх и тяжелая работа. Внизу, на Плоскогорье, у людей еще случаются какие-то радости, а здесь... Ничего тяжелее и безнадежнее этого кошмара представить невозможно. Зачем же продлевать его до бесконечности?"
Хайне всегда хотелось думать и чувствовать, как Аина, даже если она не очень ее понимала. До вчерашнего вечера девочка твердо верила, что тоже не боится смерти. А сегодня утром вылезла, продрогшая, из своего стожка, увидела иней, поняла, что не сегодня завтра умрет, и испугалась. Правильно, жизнь состоит из боли, голода, страха, холода... Но не сплошь. Даже у Хайны, маленькой недужной, ни на что не годной уродины, которую родичи мечтают скормить сайлахам едва ли не с рождения, позади достаточно хороших минут, чтобы хотелось пожить еще. Что же говорить о других? О счастливцах с Дарами, для кого не жалеют куска хлеба, кому позволяют ночевать в тепле, о тех, у кого впереди по меньшей мере несколько лет...
Хайна шмыгнула носом от жалости к себе, убогой, но внезапно поняла, что не хочет плакать. Прислушалась к своим ощущениям и удивилась. Оказывается, она не завидует никому из сородичей! Сколько раз дома, перед сном она мечтала, что душа кого-нибудь из домочадцев забудется во время ночных скитаний и по ошибке займет ее уродливое тело, и тогда Хайна сможет хоть один денек побыть полноценным существом. А теперь любимая мечта вдруг утратила привлекательность.
Чувство, пришедшее с этим открытием, было настолько новым и необычным, что Хайна на какое-то время забыла, где находится, забыла о холоде, страхе, тоскливо-назойливом сосании под ложечкой, саднящей боли в израненных ступнях и порезанных ладонях. Сжавшись в комок и спрятав подбородок между острыми коленками, она бессмысленно таращилась на игривые язычки пламени и пыталась понять... Как же так? Как это может быть, что она никому больше не завидует? Куда вдруг подевалось острое чувство несправедливости, горькой обиды на судьбу, невзлюбившую маленькую уродину с первого дня жизни?
Говорят, в каждом роду сгорнов раз в сто лет появляется младенец, пораженный Бледной нежитью - таинственной хворью, высасывающей жизненные соки плода еще в материнской утробе. Всего один раз в сто лет - и эта участь выпала именно ей, Хайне! Обычай сгорнов предписывает отнести новорожденного уродца - хилое недоразвитое существо с безобразно прозрачными глазами и бесцветными волосками - к месту охоты сайлахов сразу, как только перерезана пуповина. Но дед, лорд Хедриг, - человек прижимистый, он не жалует обычаи, которые мешают извлечению выгоды, а потому повелел подождать с принесением жертвы сайлахам до исхода срока неизвестности. В течение месяца ни один айкас не определит, какими Дарами наделен младенец.
Хайна так и не поняла, на каких таких ее способностях дед рассчитывал нажиться. Даже самый могучий Дар из тех, что ценятся на Плоскогорье, обладай она каким-нибудь из них, не принес бы прибыли, потому что нагорны отбирают в свои дома только сильных и выносливых слуг. Оно и понятно: сгорны, что послабее, на Плоскогорье начинают задыхаться, хворать, изнемогать и вскоре угасают, так и не испытав силу своих Даров. На Высокогорье же у женщин признают только Дары матери, рукодельницы, стригуньи и собирательницы. Но собирательницы, пускай самые одаренные, у сгорнов ценятся мало. Бросовый товар, как говорит дед, много за них не выручишь. А матерей, рукодельниц и стригуний покупают только в жены лордам и их наследникам. На такую удачу Хайна не могла бы рассчитывать даже с самым могучим Даром, потому что какой же лорд из сгорнов потерпит рядом с собой хворую жену-уродину?
Впрочем, на что бы ни рассчитывал лорд-хозяин, его постигло разочарование. Поднеся к месячной Хайне связку айкасов, он не разглядел ни одного, даже самого крошечного, огонька. Девочке-выродку Даров не досталось вовсе. Хайна много раз представляла себе злое лицо деда в ту минуту. Вот он выпрямляется у люльки, почти не разжимая губ, выплевывает: "Сайлахам ее!" - и идет к двери. Но дорогу ему дерзко заступает Аина...
- Если девочку убьют, я больше не возьму в руки стригуны. И можете делать со мной все, что угодно.
Невозможная, совершенно невозможная сцена! Она так поразила домочадцев, что ее до сих пор - уже больше восьми лет - вспоминают, невзирая на страх навлечь на себя гнев хозяина. Благодаря этим пугливо-возбужденным шепоткам по уголкам Хайна знает всю историю до мельчайших подробностей, может закрыть глаза и увидеть живую картинку, словно не лежала тогда в люльке бессмысленным младенцем, а стояла среди оцепеневших взрослых свидетелей.
Лорду, главе рода, никогда никто не перечил. Даже Хосын - наследник. Наказание за прекословие хозяину - смерть. По закону рода преступника лишают оберега и выгоняют из владений лорда, после чего изгнанник очень быстро погибает от ядовитого укуса, замерзает или становится добычей хищников. В случае сказочного везения строптивец может протянуть месяц-другой и умереть от голода или недуга, вызванного негодной пищей. Но так или иначе смерть наступит неизбежно. Добраться без оберега до Плоскогорья не удавалось еще никому. Поэтому дерзкий поступок Аины поразил домочадцев своей нелепостью. После такого заявления она немедленно стала приговоренным к смерти изгоем, и стригунов ей не видать как собственных ушей, а значит, угроза ее лишена смысла, как и попытка спасти обреченного ребенка. Зачем же она это сделала? Не иначе как сошла с ума!
Не успели домашние оправиться от первого потрясения, как их тут же накрыло второе, да посильнее. Вместо того чтобы дать волю праведному гневу, гордый лорд пожевал сухими губами, пробормотал что-то вроде "Предупреждали меня...", безнадежно махнул рукой и быстро вышел из общей залы. Никто так и не осмелился побежать за ним и выяснить, что все-таки делать с младенцем.
С тех пор никто из домочадцев вообще не заговаривал с хозяином о Хайне, а сам дед упорно делал вид, что не подозревает о ее существовании: смотрел сквозь нее, когда она случайно попадалась ему на глаза, не давал ей поручений ни сам, ни через посредников, никогда не спрашивал о ней, не замечал ее, распределяя еду или одаривая домашних гостинцами после возвращения с Ярмарки. Родичи, подражая хозяину, тоже старались не обращать на Хайну внимания и так преуспели в этом, что она и сама временами ощущала себя чем-то вроде бессловесной скотины или домашней утвари.
Только малыши и Аина не участвовали в общем заговоре. Но малыши не в счет: взрослые хватали их и поспешно уносили подальше, если видели, что Хайна возится с ними, и очень скоро даже самые маленькие начали избегать странной белесой девочки, с которой никто не разговаривает. Кроме Аины.
Аина неизменно была рядом. Делила с Хайной свою скудную пищу, укладывала на ночь под свое одеяло, согревая собой хрупкое, вечно мерзнущее тельце, водила по опасным владениям деда, учила пробираться в пещеры, не привлекая бабуров, собирать люань и личей, искать съедобные и целебные корешки, готовить на костре, узнавать и обходить стороной поляны сайлахов, мазаться соком зло-травы, чтобы отпугивать ядовитых тварей. А еще она рассказывала Хайне истории из своей жизни, и это было куда интереснее семейных легенд и небылиц, которыми взрослые родичи изредка баловали остальных детей. Потому что Аина - наверное, единственная из сгорнов - родилась и провела все детство на Плоскогорье, а жизнь там отличается от жизни в Высокогорье, как небо от камня. Сородичи над рассказами Аины откровенно насмехались. Да и сама Хайна, несмотря на безоглядное доверие к своей спасительнице, иногда сомневалась, бывает ли такое вообще... Ах, как бы ей хотелось попасть туда хоть на денек! Пусть бы она начала задыхаться и терять сознание, пусть бы умерла через несколько часов, только бы увидеть мир, где детей кормят досыта, называют ласково, не продают чужакам даже за большие деньги и никогда не скармливают священным сайлахам.
Хайна замечталась и не заметила, как в раковине лича выкипела вода. Очнулась только от запаха горелой люани и чуть не расплакалась от досады. Ну вот, осталась без еды еще на несколько часов! Теперь придется долго лежать у входа в пещеру, дожидаться, когда бабуры наедятся и уберутся спать на глубину, потом, задыхаясь в зловонии, оставленном этими тварями, собирать по стенам люань, искать горюн, разводить новый костер... А живот уже несколько часов сводит от голода и противно кружится голова. Оакс знает, о чем она думает! Не попасть ей никогда на Плоскогорье. Дня через два она умрет. Или даже сегодня, если срочно не раздобудет чего-нибудь съестного. Какая она все-таки несчастная! Была бы нормальным ребенком, получала бы еду за столом, носила бы теплую айрачью шубку...
- Ну нет! - вдруг сказала она вслух. - Не надо мне их еды и шубок! Не хочу их Даров, их глупых игр и скучных разговоров. Они все глупые и несчастные. А я... я самая счастливая! У меня была Аина.
Хайна встала, поплясала на затекших ногах и поискала взглядом тропку, ведущую наверх, к пещере. В эту минуту из-за гряды валунов донесся звук, который заставил ее пригнуться и перебежками броситься к валунам. За грядой скрывалась единственная на все владения лорда проезжая дорога. Через несколько минут девочка вползла на один из камней, раздвинула жесткие стебли травы, закрывшие обзор, и замерла в ожидании. Да, слух ее не обманул: это повозка! Кто-то из соседей, лордов-сгорнов? Но сезон свадеб давно прошел, а ездить в гости просто так у лордов не принято... Может быть, опять появился бабур-шатун, от которого не помогают обереги, и сгорны решили затравить его сообща? Или умер кто-нибудь из самых главных лордов, и хозяину предстоит исполнить особый ритуал? Хайна от нетерпения елозила ногами по камню. Что бы ни случилось, это событие! На памяти Хайны лорды приезжали к деду только в сезон свадеб - покупать одаренных дочерей себе или сыновьям в жены, и это всегда было захватывающе интересно. Но ни одна повозка ни разу не поднималась сюда после осеннего равноденствия. Должно быть, произошло что-то из ряда вон выходящее.
Когда повозка наконец поравнялась с валуном, за которым залегла Хайна, девочка не поверила своим глазам. Нечто, проехавшее мимо, не могло принадлежать ни одному из лордов-сгорнов. Или она бредит, или к ним пожаловал кто-то из жителей Плоскогорья. Но этого не может быть! Всем известно, что нагорны никогда не поднимаются на такую высоту. Что же это происходит?
Хайна лежала за камнем и ждала, не появится ли повозка снова, пока не окоченела как ледышка. И только тогда вспомнила, что должна немедленно раздобыть еды. Сил у нее оставалось самое большое на несколько часов. Если не повезет, ей конец.
Глава 2
Соф Омри, первый советник владыки Плоскогорья, уже который день пребывал в самом скверном расположении духа. Хотя, возможно, "в самом скверном" - сказано слишком оптимистично. За последние три дня к бессильной ярости, чувству собственной униженности и жгучей обиды добавились еще и усталость и дурное самочувствие. И самочувствие, похоже, ухудшалось с каждой минутой. Легкое головокружение сменилось сильным и сопровождалось теперь непрестанной тошнотой, сердце стало биться с пугающими перебоями, от звона в ушах резко ослабел слух.
И ведь проклятый Кармал знал, что так будет! Нагорны уже больше двухсот лет не поднимаются к вершинам из-за высотной болезни, способной за несколько часов свалить с ног самого молодого и сильного. А Соф никогда не отличался отменной физической формой и на прошлый праздник Солнца отметил исход своей четвертой дюжины - считай, три четверти земного срока отмерил. Все это Кармалу прекрасно известно, и тем не менее он не только отправил сводного брата и одного из самых высокопоставленных вельмож в государстве в заоблачные владения лорда-варвара, но и в категорической форме запретил брать с собой лекаря, слуг и охрану.
- Мы посылаем тебя с тайной миссией, любезный Соф. Думаю, ни у одного правителя за последние двести лет не было секрета, который заслуживал бы такого бережного хранения. Ты единственный, кому мы можем его доверить. Видишь, как высоко мы тебя ценим? Исполнишь успешно наше поручение - проси, чего хочешь. Но если хоть одна живая душа узнает... сам понимаешь.
- Но, мой господин... Я же не могу заткнуть рот горному лорду! И даже его домочадцам. Кто запретит этим дикарям распускать язык, когда они спустятся на наши земли к следующей Ярмарке?
- Успокойся, Соф, мы вовсе не намерены загонять тебя в ловушку. Нам еще пригодится твоя драгоценная жизнь. Ты повезешь с собой богатые подарки, пару молодых мервалов и Красный айкас придворного мага.
Советник вытаращился на властителя, открыв рот. Насколько ему было известно, ни один правитель еще никогда не преподносил лордам живых мервалов. Эти горные лорды упрямы, чванливы, капризны, и единственный способ поладить с ними - пригласить на охоту в заповеднике владыки, а после - к высочайшему столу. Мервал - чрезвычайно редкая и ценная дичь, даже правитель и его семейство вкушают мясо мервала не каждый месяц. Зная об этом, лорды оттаивали от оказанной им великой чести и становились более сговорчивыми. Коль скоро Кармал готов пожертвовать сразу двумя мервалами, да еще живыми, значит, он нуждается в услуге этого горца так, как никогда еще ни в чем не нуждался. Но все это пустяки по сравнению с Айкасом. Если придворный маг, Верховный лорд Региус готов расстаться с самым мощным своим талисманом... Великий Меур, что же это значит?!
- Говорят, лорд Хедриг скуповат, - продолжал между тем Кармал. - Вряд ли он сумеет устоять перед нашим подношением. А если и сумеет, то перед мервалами точно не устоит. Хедриг, по слухам, очень любит ублажить свое тощее брюхо. Но прежде чем ты изложишь лорду нашу просьбу, заставь его поклясться на Красном айкасе, что о ней не узнает ни единая душа за пределами его родовых владений. Хедриг сам придумает, как заткнуть род домочадцам. После клятвы на Айкасе он будет заинтересован в их молчании даже больше, чем мы с тобой.
- Господин мой, твоя мудрость не имеет равных на всем Плоскогорье. - Соф ткнулся лбом в ковер. - Но нельзя ли мне взять в дорогу кого-нибудь из челяди? Хотя бы одного-двух человек. Я избавлюсь от них сразу, как только мы достигнем наших земель на обратном пути. Подумай, ведь дорога в Высокогорье трудна и опасна, один я могу туда не добраться... Я-то ничего, меня не жалко, но как же твое поручение?
- Встань, советник! - Кармал поморщился, и Соф Омри проворно вскочил на ноги. Многоопытный придворный, он хорошо знал: если владыка переходит на официальное обращение, значит, терпение его иссякает. - Мы запрещаем тебе брать с собой кого-либо. Если твои люди исчезнут, по городу пойдут слухи, а это нам совершенно ни к чему. Ты поедешь один, в купеческом экипаже, придворный маг изменит твою внешность. Для всего двора включая твою семью ты приглашен в нашу загородную резиденцию для работы над секретным циркуляром. Нашим высочайшим указом тебе запрещено видеться с кем-либо до окончания этой работы. Что касается опасностей твоего путешествия, то на этот счет можешь быть совершенно спокоен, любезный Соф. Красный айкас - самый могучий оберег на всю горную страну. Меур с тобою. Мы все сказали.
Из покоев владыки Соф вышел в холодном поту. Его трясло от злости и ощущения собственного бессилия. Он, первый советник, третье лицо в государстве, вынужден тащиться без всякой свиты в немыслимую глушь, к поганым варварам, которые имеют меньше представления о цивилизации, чем дикие звери в заповеднике повелителя. К тварям, которые никогда не моются, спят вповалку и питаются такой мерзостью, что любого нормального человека вывернет наизнанку от одного ее вида, не говоря уже о запахе. К выродкам, которые плодят детей на продажу, а покойников скармливают своим отвратительным звериным божкам. И перед этими выродками он должен будет рассыпать сокровища, лебезить и унижаться, изображать восторг и благоговение - ради чего? Ради того, чтобы ему отдали какого-то слабосильного ребенка с каким-то врожденным уродством. Да еще девчонку! У этих сгорнов даже у взрослых мужчин, высокородных лордов, налицо выраженные признаки слабоумия, а уж о женских особях и говорить нечего. И что будет с этой больной дикаркой, когда они спустятся на Плоскогорье, где и здоровые-то сгорны на первых порах, бывает, хворают по несколько лун? А главное - на кой ляд она сдалась повелителю?
Но больше всего задевало Софа Омри то, что Кармал использовал его как мальчика на побегушках, отправил в опасный поход, обрек на немыслимые тяготы и неудобства, грозил смертью за невыполнение поручения и разглашение тайны, а сам ни словом не намекнул, в чем эта тайна заключается! Первый советник даже вообразить не может, какую выгоду его владыка намерен получить от самого ничтожного существа во всей Горной стране.
Глава 3
Привычка скрывать свои мысли и чувства появилась у лорда Хедрига в детстве. Еще не начав ходить, он уже смутно сознавал свою исключительность. Что-то очень важное отличало его от братьев, сестер и прочей родни. К семи годам отличие разъяснилось: он наследник и когда-нибудь станет главой рода, полноправным и единственным господином всех домочадцев. Как отец. Естественно поэтому, что за образец для подражания мальчик выбрал поведение лорда Фреуса, человека крайне скупого на слова и проявление чувств. Так что навык сохранять непроницаемый вид в любых обстоятельствах был усвоен маленьким Хедригом бессознательно. В более позднем возрасте он вполне оценил полезность этого навыка: чем меньше представления имеют окружающие о его внутренней жизни, чем более загадочным и далеким он им видится, тем проще ими повелевать. Если ум и душа повелителя открыты простым смертным, им в голову может закрасться крамольная мысль о том, что не так уж сильно господин от них отличается. А отсюда недалеко и до преступных сомнений: так ли уж священна его воля?
Особенно непроницаемым лорд Хедриг становился в присутствии чужаков с Плоскогорья, хотя мотивация тут была иной. Этот сброд вызывал у лорда столько неприязни, раздражения и презрения, что самая маленькая несдержанность могла привести к бесконтрольному выплеску чувств, а это было бы неразумно. Хотя нагорны - ничтожества, не представляющие для высокородного лорда ни малейшей угрозы, утрата их формального расположения (в неискренности коего лорд Хедриг не сомневался), лишила бы горца многих удобств и приятствий, весьма Хедригом ценимых. Кроме того, эти никчемные изнеженные людишки находятся под защитой Верховного лорда Региуса, ссориться с которым себе дороже. Словом, оказываясь в обществе нагорнов, Хедриг особо следил за неподвижностью лицевых мышц, хотя и не верил всерьез, что лицо способно его выдать.
Но сегодняшний гость без труда развеял иллюзии лорда по поводу собственной выдержки. Уже появление ярко раскрашенного купеческого шарабана едва не вынудило Хедрига вздернуть брови. Торговцы с Плоскогорья никогда не забирались так высоко в горы. Более того, сезон разъездов у купцов-нагорнов заканчивался через три луны после Ярмарки, а нынче шла на убыль четвертая... Когда торговец выбрался из повозки, к недоумению Лорда примешалась изрядная доля злорадства, но само недоумение только усилилось. Нагорн выглядел таким больным и измученным, что было совершенно очевидно: подняться сюда его заставило дело огромной важности. Хедриг был до такой степени заинтригован, что сам, не дожидаясь униженной просьбы гостя, взялся за один из своих айкасов. Неровен час, испустит дух горемыка, так и не поведав, какая нужда погнала его к вершинам.
- Благодарю тебя, о милостивейший из горных властителей, - хрипловато пропел нагорн, розовея лицом. - Ты спас мою ничтожную жизнь, и теперь я твой вечный слуга. Но прежде чем ты осчастливишь меня своими повелениями, позволь высказать смиренную просьбу: я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз.
От такой неслыханной дерзости рука лорда Хедрига сама дернулась к черному айкасу. На иерархической лестнице всего Горного мира, объединяющего Плоскогорье и Высокогорье, владетельные лорды занимали вторую ступеньку, уступая первенство лишь девяти Верховным лордам и владыке нагорнов. По этикету, обратиться к лорду с просьбой об аудиенции имели право только нагорны из знати, в крайнем случае чиновники, состоящие на службе у владыки. Ни к той, ни к другой категории купец принадлежать не мог, и его наглость заслуживала примерного наказания.
- Погоди, сиятельный лорд, не гневайся!
Оживший гость проворно вскинул правую руку. Левая тем временем исчезла в горловине плаща и тут же вынырнула, сжимая тонкий кожаный шнурок. Увидев, что висит на шнурке, лорд Хедриг лишился дара речи и начисто забыл о необходимости следить за выражением лица. Нагорн между тем быстренько спрятал свой "оберег" и продолжал, словно бы и не видя замешательства хозяина:
- Взгляни на скромные дары, которые я привез. Часть из них принадлежит тебе независимо от того, чем закончится наша беседа. - Он повернулся к повозке, произвел какие-то непонятные манипуляции, и пестрое полотнище, укрывающее седока и груз от непогоды, упало. Лжекупец (а то, что купец фальшивый, теперь уже было совершенно ясно) начал открывать короба и шкатулки. - Вот это, и это, и это... Льщу себя робкой надеждой, что тебе хоть что-нибудь приглянется.
Но сиятельный лорд даже не взглянул на украшенные самоцветами кубки, утварь и расшитые золотом одежды. Он не мог оторвать глаз от большой серебряной клетки, где лежали два тонконогих создания с бархатными мордочками и огромными черными глазами. Молоденькие мервалы, почти сосунки! Священный оакс! Только один человек во всем горном мире может преподнести такой подарок. И только в обмен на что-то совсем уж немыслимое. Не иначе как владыка Плоскогорья хочет заполучить его, Хедрига, родовые владения и все движимое имущество впридачу. Непонятно, правда, какая польза правителю от этих земель, если ни один нагорн не сможет ни жить на ней, ни охотиться, ни осваивать недра. Да и прочее имущество горного Лорда у разжиревших вельмож Плоскогорья вызовет лишь презрительную усмешку. Но что еще можно попросить у горца в обмен на бесценных мервалов, кроме земель и имущества? Магическую услугу? Нелепость! Правителя защищает один из Верховных лордов, а магическая сила Верховных уж конечно превосходит скромные возможности простого лорда-горца.
От растерянности Хедриг начал бездумно перебирать свои айкасы, но чувствительное покалывание в пальцах живо напомнило ему, что посланец владыки пребывает под защитой самого мощного магического камня Гор, а значит, одна лишь попытка проникнуть в мысли нагорна может привести к серьезному увечью. Опомнившись, лорд с усилием вернул на лицо маску спокойствия и сухо кивнул гостю:
- Следуй за мной.
Они вошли в холл, миновали две общие залы и спустились к пещерам, к которым примыкала рукотворная часть замка. Во внутренних покоях дерзости у посланца поубавилось. Оглядев тесную пещеру (просторную зимой не обогреешь), убранную драгоценными шкурами сайлахов, нагорн несколько побледнел, дернул кадыком, рухнул на колени и ткнулся лбом в шкуру.
- Господин, твое милосердие поистине безгранично. Мог ли скромный путник помыслить, что ты примешь ничтожного в своих священных покоях? Я поражен твоим великодушием и со всем смирением прошу принять еще один маленький дар. - Он оторвал лоб от пола, не поднимаясь с колен, сунул руку за пазуху и вытащил кристалл горного стекла. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что сердцевина кристалла каким-то хитрым образом выдолблена, а в образовавшуюся полость налита густая золотистая жидкость. Нагорн вынул затычку, осторожно наклонил флакон над ногтем большого пальца и неторопливо слизнул каплю золотистого зелья, доказывая, что оно не отравлено. - Бальзам из цветов ликанетты. Дарит бодрость телу и веселит дух.
В справедливости последнего утверждения высокородный лорд убедился немедленно. Пока он разглядывал диковинный флакон и осторожно принюхивался к содержимому, золотистая капелька бальзама, проглоченная лжекупцом, успела оказать свое волшебное действие: черты гостя разгладились, выражение угодливости, замешанной частично на страхе, частично - на трезвом расчете, исчезло. Даже тщательно скрываемое, но все равно ощутимое чувство превосходства, которое нагорны (смешно!) имеют наглость испытывать по отношению к сгорнам, как будто испарилось. Перед лордом стоял спокойный, благожелательный, полный уверенности и достоинства господин в чрезвычайно добром расположении духа. Превращение было столь стремительным и радикальным, что Хедриг с трудом подавил желание зажмуриться и потрясти головой. На фоне отчаянных попыток удержаться в образе бесстрастного и неприступного горного властителя этот жест выглядел бы совсем комично. Не зная, в каком тоне продолжать разговор, лорд прикрыл свою растерянность интересом к флакону и без особых намерений, просто, чтобы выиграть минуту-другую, капнул бальзама себе на язык.
Позже, много позже он понял, что делать этого не стоило. Хотя айкасы молчали, показывая, что ни магии, ни яда, ни каких-либо опасных добавок золотистая жидкость не содержит, перемена в госте должна была навести лорда на мысль, что бальзам не так уж и безобиден. Иной раз вполне приятные и даже полезные для здоровья снадобья могут привести к совсем нежелательным последствиям. Но эта мысль пришла потом, когда исправить сделанное было уже невозможно.
Лорд Хедриг осторожно подержал каплю в чашечке языка и медленно размазал бальзам по небу и деснам, сосредоточившись на вкусовых ощущениях. Рот наполнился диковинным горьковато-сладким, терпким ароматом, вызывающим в воображении образ цветущих высокогорных лугов. Восхитительно! Да уж, чего у ничтожеств-нагорнов не отнимешь, так это умения ублажать плоть. И преподносить подарки тем, от кого им чего-нибудь нужно. Высокородный лорд еще раз провел языком по небу и повелел добродушно:
- Ну что же, говори. Чего тебе надобно?
Нагорн низко поклонился и степенно, с достоинством изложил свою просьбу.
Когда он закончил, повисла тяжелая тишина. Хедриг потерял дар речи.
- Что?! - возопил он наконец, решив не поверить собственным ушам. - Что ты сказал?
Гость откашлялся и дословно - но более громко и внятно - повторил свою речь.
Глава 4
Соф Омри благодарил свою счастливую звезду за посетившее его озарение. Если бы не обморочная дурнота, охватившая его в вонючей тесной конуре, которую Лорд Хедриг гордо именовал своими личными покоями, первый советник и не вспомнил бы о благословенном бальзаме и ни за что не догадался бы преподнести заносчивому дикарю сей бесценный дар. А даже если бы и мелькнула в голове такая мысль, Соф почти наверняка отмахнулся бы от нее, как от дурацкой блажи. Ликанетта - нежное, прихотливое растение, непривычное к суровым горам. Из сотни саженцев приживаются только два-три, да и те цветут раз в несколько лет. Немудрено, что флакончики с бальзамом перепадают лишь самым знатным вельможам, которые ценят чудесное снадобье выше любых предметов роскоши. И уж конечно, никому из этих высоких сановников никогда бы в голову не взбрело одарить бальзамом грязного варвара. Советнику тоже не взбрело бы, если бы не крайняя нужда.
Красный айкас Верховного лорда - надежная защита практически от всех напастей, за исключением фортелей собственного организма носителя Талисмана - таких как высотная болезнь, нетерпимость к зловонию и боязнь маленьких закрытых помещений. Попав в пещерку горного лорда, Омри понял, что сейчас покроет себя несмываемым позором, свалившись без чувств к ногам хозяина, если немедленно не примет бальзама. Но принять бальзам на глазах лорда было неслыханным нарушением этикета. Единственная возможность положить себе что-либо в рот в присутствии высокородного сгорна - сделать ему съедобный подарок и демонстративно вкусить малую толику, дабы показать, что дар не отравлен. Первому советнику было до слез жаль расставаться с бесценным снадобьем, но, понимая, что обморок необходимо предотвратить любой ценой, Соф принял единственно возможное решение: преподнести заветный флакончик этому раздувшемуся от сознания собственной важности голодранцу.
И правильно сделал. Не посети первого советника эта счастливая мысль, заносчивый дикарь наверняка отказал бы ему в самой оскорбительной форме, наплевав и на роскошные подношения, и на мервалов, и на статус личного посланника владыки Плоскогорья. И Красный айкас не помог бы. Собственно говоря, сначала горец и отказал. Не без труда оправившись от изумления и растерянности, потребовал повторить просьбу дважды, зловеще помолчал и выплюнул гневно:
- Нет!
Если бы не бальзам, Соф Омри ни за что не решился бы настаивать. Владетельные сгорны не терпят, когда им перечат, и скоры на расправу. Красный айкас, конечно, могучий талисман, но кто его знает, помеха ли он взбешенному лорду. Омри не рискнул бы испытывать судьбу, не лизни он чудесной жидкости и не отведай его подарка лорд Хедриг.
Бальзам, как всегда, не подвел, сотворив свое немагическое чудо. Выслушав отказ, первый советник поклонился, как бы признавая поражение, а на самом деле выжидая, когда можно будет приступить к уговорам. И вот гневная судорога, исказившая костлявую физиономию сгорна, отступила. Более того - куда-то подевалась маска высокомерия, никогда не покидавшая лиц горных лордов в присутствии нагорнов. На Омри смотрел доброжелательный старик со следами некоторой растерянности на лице. Невозможно представить, что такой симпатяга способен впасть в ярость и причинить кому-либо вред. И первый советник осторожно начал свою партию.
- Но почему, сиятельный лорд? Насколько известно твоему вечному слуге, владетельные сгорны оставляют при себе лишь самых одаренных детей рода, охотно отпуская остальных на Плоскогорье. Какой прок горному властителю от убогой болезной девочки, не обладающей ни красотой, ни талантами? Может быть, тебя не устраивает цена? Тогда назови свою.
Сгорн нахмурился, но благословенный бальзам делал свое дело, и глаза из-под насупленных бровей смотрели беззлобно. И хитрая усмешка, изогнувшая тонкие губы, подтвердила, что опасаться гостю нечего.
- Ты лучше меня знаешь, что цена более чем щедрая. За одних мервалов можно сторговать дюжину красивейших дочерей рода с самыми могучими Дарами. Нет, я отказываюсь от сделки не потому, что надеюсь выторговать больше. И даже не потому, что девчонка - урод, подлежащий уничтожению сразу после появления на свет, и попытка выкупить ее - оскорбление, напоминание о том, что я нарушил традиции рода и не выполнил свой долг. Прежде всего, я отказываю тебе, потому что твоя просьба неисполнима. Девочка мертва.
Тут советник, несмотря на действие всемогущего бальзама, побледнел.
- Ты все-таки приказал скормить ее дикому зверью?
- Твоя дерзость заслуживает троекратной казни, чужак. Во-первых, ты суешь свой нос в личные дела горного лорда. Во-вторых, посмел выразить неодобрение, пусть и одним тоном, не на словах. В-третьих, совершил святотатство, назвав священных сайлахов диким зверьем. Но я сегодня в добром расположении духа и готов простить тебе прегрешения - ради лорда Региуса, чей Айкас болтается на твоей шее, ради щедрости твоего владыки и ради твоего невежества. Более того, я даже отвечу на твой вопрос. Но взамен ты расскажешь мне, зачем правителю Плоскогорья нужна эта девочка. И как он о ней узнал.
Соф Омри тяжело вздохнул.
- Возможно, светлейший лорд не поверит мне, но клянусь своей никчемной жизнью, которую ты великодушно спас: владыка не посвятил меня в свои планы. Я могу ответить лишь на второй твой вопрос, мой господин, да и то предположительно. Наш правитель - очень любознательный монарх. Ему служит целая армия соглядатаев, собирающих самые различные сведения по всему Плоскогорью - от пастушьих деревушек до усадеб придворных вельмож. У него есть агенты в каждой гостинице и на каждом постоялом дворе. Полагаю, минувшим летом ты со своими домочадцами ездил к нам на Ярмарку? Кто-нибудь из твоих спутников, возможно, обсуждал судьбу ребенка - в харчевне, таверне, на постоялом дворе или в любом другом людном месте. Агент сидел рядом и мотал на ус. Со временем слухи о несчастной девочке из твоего рода достигли ушей правителя. Но чем она его заинтересовала, мне неизвестно, поверь.
Старик впился в советника острым взглядом.
- Готов ли ты доказать свою искренность?
- Ничего так сильно не желал бы, мой господин.
- Тогда сними Айкас и положи сюда. - Лорд Хедриг указал перстом на отшлифованную плоскую каменную глыбу, заменяющую ему стол.
Первый советник на миг застыл в нерешительности, но бальзам действовал и на него, и вот искушенный в интригах придворный освободился от своей "охранной грамоты", доверившись великодушию лорда-горца. А тот взял свисающие с пояса айкасы и, выбрав один, стал поглаживать камень пальцами, пристально глядя на гостя.
- Ты не лжешь, - объявил он наконец свой приговор. - Можешь надеть Камень.
Соф Омри проворно воспользовался этим разрешением и шумно перевел дух. Какое счастье, что бальзам вместе с бодростью духа приносит внутреннюю силу и открытость! Ведь первый советник по роду своей службы говорит правду даже реже, чем другие придворные, лживость и уклончивость которых вошла в поговорки. Вот было бы весело, если бы горный варвар поймал его на вранье!
Лорд Хедриг между тем сел на грубое подобие трона и указал гостю на выдолбленный камень, прикрытый шкурой.
- Садись. Итак, ты хочешь знать, что стало с девчонкой. Наверное, для начала мне придется объяснить тебе, почему я не принес жертву сайлахам сразу после ее рождения...
"Ай да бальзам! - внутренне ахнул советник. - Где это слыхано, чтобы горный лорд обсуждал с презренным чужаком дела своего рода?!"
- Не знаю, доводилось ли тебе прежде слышать о стригуньях. - Хедриг бросил на советника вопросительный взгляд.
Соф Омри кивнул.
- Немного. Это женщины сгорнов, добывающие какую-то особую шерсть.
- Какую-то шерсть! - фыркнул Лорд. - Поразительное невежество. Не какую-то, а шерсть священных сайлахов. Сайлахи, да будет тебе известно, - исконные хозяева гор. Самые сильные и опасные создания нашего мира. Любая живая тварь, имеющая неосторожность попасть на их охотничью территорию, становится пищей. Возможно, люди с их копьями, ножами и арбалетами сумели бы одолеть сайлаха, но лично я сомневаюсь. Священные звери отличаются исключительной ловкостью, умом и свирепостью. Кроме того, они живут и охотятся стаями, и если охотник еще может надеяться победить сайлаха-одиночку, то со стаей не справится и целый отряд.
Между тем, их шерсть - настоящее сокровище. Очень красивая и невесомо легкая, прочная, мягкая, теплая, надежно защищает от ветра и дождя. Да ты сам можешь убедиться. Потрогай шкуру, на которой сидишь.
Омри потрогал и вполне оценил.
- Замечательная вещь. Если не ошибаюсь, наши придворные дамы носят шали из такой шерсти.
- Не ошибаешься. Шали для знатных дам, плащи для богатых путешественников и воинов, одеяла и рубашки для вельможных младенцев, мебельная обивка для правителя Плоскогорья - все это ткут из пряжи сайлаховой шерсти. А добывают эту шерсть стригуньи, дочери гор, наделенные исключительно редким Даром. Они способны подкрасться к стае спящих сайлахов и остричь их, не разбудив. Поразительное свойство! Для твоего сведения: сгорн без Дара не подойдет к стае сайлахов и на сотню дюжин шагов. А если подойдет, то станет кормом - не важно, спали они к его приходу или нет. Словом, добыть драгоценную шерсть могут только стригуньи. Они - основа благосостояния любого горного рода. Даже больше - залог выживания рода. Земля у вершин скудная, большой семье здесь не прокормиться, не обогреться зимой - большую часть еды и топлива приходится покупать у вас, нагорнов. А для того чтобы покупать, как известно, нужно продавать. И самое ценное из того, что могут продавать горцы, - одежда из шерсти сайлахов. Теперь тебе ясно, как важна для рода стригунья?
- Да, мой господин. Но, насколько я понимаю, девочка была лишена этого бесценного Дара?..
Лорд Хедриг насмешливо вздернул бровь.
- Торопишься, купец? Верно, надеешься до ночи добраться до вершины, чтобы сбыть свой товар сайлахам?
Соф Омри улыбнулся шутке не без натужности. Он действительно торопился: действие ликанетты длится три-четыре часа, и к тому времени он рассчитывал выехать за пределы владений Хедрига. Кто знает, что взбредет варвару в голову, когда благодушие, порожденное чудесным снадобьем, рассеется? Можно не сомневаться, старик здорово пожалеет о своей откровенности. Горные лорды непомерно горды, в дела своего рода они никогда никого не посвящают. Они скорее уморят голодом всех домочадцев поголовно, чем пожалуются кому бы то ни было на денежные затруднения. Не нужно обладать особенно живым воображением, чтобы представить, в какую ярость придет лорд Хедриг, когда вернется в обычное свое состояние и вспомнит, какие признания делал презренному нагорну. Но поторапливать хозяина опасно. Вспыльчивый старик легко сменит милость на гнев, и никакой бальзам не поможет.
- Боюсь, мы с сайлахами не сойдемся в цене, мой господин. Умоляю тебя, прости недостойному неуместный вопрос. Больше твой раб не посмеет сбить тебя с пути твоего занимательнейшего рассказа.
- Гм! Ну что же, посмотрим. Итак, стригуньи незаменимы в жизни сгорнов. Девочка, родившаяся с Даром стригуньи, почти всегда становится женой лорда, в крайнем случае - женой наследника. К несчастью, рождаются такие девочки довольно редко, а живут недолго. Стригуньи со средненьким Даром добывают шерсть два-три года, самые одаренные и удачливые - около пяти лет, но рано или поздно и они становятся добычей сайлахов. После гибели стригуньи глава рода долго и трудно ищет новую жену с таким Даром, а найдя - выкладывает ее лорду такую сумму, что всему роду приходится около года жить впроголодь. Но иначе нельзя.
Пятнадцать лет назад у меня погибла очередная жена-стригунья. Я долго искал замену и наконец нашел два варианта. Первый - дочь лорда из северных сгорнов, девица безупречного происхождения и воспитания, но весьма скромного Дара. Зато стоила она целое состояние. Второй - девушка с сильным Даром, зато сомнительного происхождения и совершенно неподходящего воспитания. Она родилась на Плоскогорье и по нелепой случайности росла там же, в доме так называемой целительницы.
Соф понимающе кивнул.
- Вижу, ты наслышан о них, - продолжал Лорд Хедриг. - Даже у вас, нагорнов, они считаются отщепенками, отребьем вне закона, без роду и племени. Что уж говорить о нас! Отец и господин девицы назначил за нее очень умеренную цену, просто смехотворную для ее Дара, но, несмотря на неизменно высокий спрос на стригуний, почти год не мог сбыть ее с рук.
И тут появился я. Лорд Герен, человек чести, предупредил меня, что его дочь упряма, своевольна и совершенно не уважает наши традиции. Полагаю, он без раздумий предал бы ее смерти, если бы не сила ее Дара. На эту-то силу я и польстился. За стригунью с таким Даром обычно просят втрое, а то и вчетверо больше. И я купил ее, решив, что уж что-что, а обуздать строптивую девку всегда сумею.
Надо сказать, что довольно долгое время я не жалел о своем решении. Если не считать незнания наших обычаев и вызывающего неповиновения моим старшим женам, новая стригунья почти не доставляла хлопот. Да, она частенько бывала виновницей домашних склок и, наверное, мне следовало бы обходиться с ней построже, но, признаться, женские дрязги меня никогда не занимали, и я частенько пропускал мимо ушей жалобы жен. Тем более что с появлением Аины условия жизни моего рода значительно улучшились - она приносила в дом больше шерсти, чем все ее предшественницы. И к тому времени, когда в семье появился ребенок-выродок, стригла сайлахов уже семь лет.
Интересно, что новорожденная не имела к Аине никакого отношения. Аина, кстати, не могла иметь детей и совершенно не страдала от этого: младенцы вызывали у нее животную неприязнь. И еще один занимательный факт: родная мать девочки, вторая жена моего сына-наследника, прониклась к ребенку отвращением сразу, едва увидела, и чуть ли не настаивала на немедленном принесении жертвы сайлахам. Видно, чувствовала вину и хотела поскорее избавиться от свидетельства своей неполноценности. Хосын, отец уродицы, не возражал. Я же, вопреки обычаю, решил выждать. Хотел проверить, нет ли у девчонки какого-нибудь исключительного Дара, полезного роду. Но, как можно было догадаться, белый уродец оказался совершеннейшим бездарем. Бледная нежить не оставляет своим жертвам ни единого шанса на спасение.
И тут произошло невероятное. Женщина, младшая жена, да еще чужеземка, словом, существо, по определению не имеющее права голоса в решении дел рода, посмела выступить против воли своего господина и повелителя. По нашему закону я должен был немедленно казнить Аину. Но глава рода - сам себе закон. Напомню, к тому времени Аина работала на наше благосостояние уже семь лет. Семь! А лучшие из стригуний почти никогда не переходят пятилетний рубеж. Я проявил слабость и самоустранился от решения. Подумал, что выродок все равно скоро погибнет, не от болезни, так от голода. Выделять еду для бесполезной роду девчонки я не собирался, а моя строптивая жена не сможет постоянно урезать свою порцию: у нас не принято кормить женщин вдосталь. Голодная баба, как известно, смирнее сытой.
Только с Аиной и это правило не сработало. Она отощала так, что стала похожа на скелет, но уродину выкормила, уж не знаю как. И покорности в ней не прибавилось. Стоило кому-нибудь обидеть девчонку, сумасшедшая баба налетала как вихрь, не разбирая, с кем имеет дело. Она никогда не оставляла свою подопечную на других сородичей, таскала за собой, даже отправляясь на промысел. Уму непостижимо, как это священные сайлахи не растерзали убогую! Ведь у девчонки не было никакой защиты. Я отказывался признавать ее принадлежность к роду и не дал ей даже простенького оберега, который носят самые бесправные домочадцы. Впрочем, никакие обереги не защищают сгорнов от нападения священных сайлахов на их территории... М-да, загадка!
Так или иначе, уродица дожила до семи лет. А минувшей весной случилось неизбежное: Аина не вернулась с земли сайлахов. И девчонка пропала вместе с ней. Надеюсь, священные звери все-таки получили свою жертву, пусть и с семилетней отсрочкой. Хотя не исключено, что девчонка погибла от укуса селейки, в пасти бабура или просто от голода, если дожидалась свою покровительницу за пределами охотничьей территории сайлахов.
- А не может быть, - осторожно начал Соф, - что она...
Он не договорил, опасаясь недовольства хозяина, но лорд Хедриг его понял.
- Выжила? Одна? В горах? Исключено. Говорю же: у нее не было ни еды, ни теплой одежды, ни даже слабенького оберега. В таких условиях взрослый мужчина-сгорн не протянет и нескольких дней, а девчонка пропала почти полгода назад.
Первый советник привстал и с мольбой посмотрел на хозяина.
- Прости своего недостойного раба за немыслимую дерзость, пресветлый лорд, но не мог бы ты?.. - Нагорн выразительно пошевелил пальцами у бедра, намекая на связку айкасов, которую сгорн носил на поясе. - Владыка не простит мне, если я явлюсь пред его очи без девочки или хотя бы точных сведений о ее гибели.
Лорд Хедриг с непреклонным видом покачал головой.
- Не выйдет, странник. С помощью камней я могу снестись с любым горным лордом или узнать все о членах своей семьи. Но девчонка, как я уже сказал, не принадлежала роду, не носила оберегов, поддерживающих связь с моими айкасами. Если мои домочадцы не наткнутся на останки, ее судьба навсегда останется тайной для нас с тобой.
- А это? - Соф Омри судорожно вцепился в шнурок на своей шее. - Это не поможет тебе, сиятельный лорд?
Хедриг непонятно усмехнулся.
- Ты что же, хочешь предоставить в мое распоряжение Красный айкас? И тебе не страшно, посланник? Вручив мне Камень, ты станешь беззащитнее нагого младенца и прозрачнее горного стекла.
Первый советник почувствовал себя крайне неуютно, но, понадеявшись на бальзам, решил рискнуть. В конце концов, всемилостивейший Кармал и впрямь способен казнить сводного брата в случае неудачи.
- Доверяюсь твоему великодушию, мой господин.
С этими словами Соф Омри снял с шеи шнурок, опустился на колени и протянул Красный камень лорду.
Хедриг взял Айкас не без благоговения. Минуту или две он сидел с закрытыми глазами и молча держал магический кристалл на ладони. Потом открыл глаза и с ехидцей посмотрел на гостя.
- Однако высокой чести удостоил меня владыка Плоскогорья. Ну, здравствуй, господин первый советник! Что же ты выложил мне просьбу своего сюзерена, позабыв взять с меня страшную клятву молчания?
Соф Омри вздрогнул и мысленно простился со своей беспамятной башкой. Но лорд Хедриг продолжал демонстрировать благодушие.
- Ладно, не трясись, советник. Клясться на Красном айкасе я не стану, опасное это дело. Но слово Лорда дать готов. Надеюсь, ты не думаешь, что слово лорда - пустяк?
Омри сумел только молча покачать головой.
- То-то же!
Лорд Хедриг снова закрыл глаза, как будто прислушиваясь к Камню. Гость не сводил с него взгляда, в котором мешались мольба, страх и надежда. Наконец старик выпрямился и объявил:
- Тебе повезло, советник. Кажется, она жива. Ну и ну!
Глава 5
Владыка Плоскогорья слыл среди своих подданных большим оригиналом. Будучи при этом человеком далеко не глупым, Кармал прекрасно понимал, что его оригинальность вызывает у придворных да, наверное, и у простого люда сложные чувства. Если бы не высокое покровительство мага и чародея лорда Региуса, от которого невозможно что-либо утаить, повелитель нагорнов почти наверняка имел бы репутацию опасного своей непредсказуемостью самодура, если не безумца. В те славные времена, когда правители Плоскогорья еще не заманили на службу Верховных лордов-сгорнов, предприимчивые царедворцы быстренько отправили бы такого монарха к венценосным предкам, скормив ему хорошую дозу яда или придушив во сне подушкой.
Но те времена - времена заговоров, политических убийств, дворцовых переворотов и мятежей - давно миновали. О каких заговорах, право, может идти речь, если владыку опекает могущественный колдун, способный не только подслушать любые разговоры, где бы и когда они ни велись, но и проникнуть в самые потаенные уголки души любого смертного? Какие, к Меуру, убийства и мятежи, если одна мысль о причинении самого скромного ущерба государю отзывается в теле злоумышленника нестерпимой болью?
Мир и покой царят ныне в Плоскогорье. Заросли паутиной пыточные подвалы дворца, где некогда вытягивали признания из чересчур амбициозных вельмож. Дворцовая площадь гордо выставляет напоказ прекрасные фонтаны и статуи, давно позабыв о таких украшениях, как эшафоты и копья, увенчанные головами мятежных баронов и кровожадных борцов за справедливость. Мощеные улочки столицы уже два века не содрогаются от топота копыт боевых коней и предсмертных криков мирных горожан. Счастливы и довольны подданные Кармала. Лишь самые неуемные головы тоскуют по неспокойным, бурным, полным событий, смутным временам. И среди этих немногих - сам владыка Кармал.
По злой иронии судьбы правитель Плоскогорья был неисправимым авантюристом.
Можно ли представить себе участь печальнее, чем участь авантюриста, рожденного в эпоху торжества порядка и стабильности? Не будь Кармал всесильным монархом, его ждала бы очень ранняя и, скорее всего, очень неприятная смерть. Но он, по крайней мере, имел бы возможность умереть, теша себя иллюзией собственной значительности. Ранняя смерть хороша тем, что обреченный просто не успевает преисполниться мудрости и понять, насколько малозначимы все его попытки что-либо изменить, как, впрочем, и сам факт его существования. Но, дожив до тридцати, лишаешься и этого скромного утешения.
Как прикажете изменять мир, погрязший в рутине мелочных дел и тупого обывательского самодовольства? Мир, обитатели которого твердо уверены в завтрашнем дне - при условии, что будут бессмысленно, но добросовестно исполнять свои скучные обязанности. Мир гнилого болота, не подозревающий о приближении окончательной и бесповоротной гибели.
Впрочем, угроза гибели, сгущавшаяся над миром, владыку не волновала. Имейся хотя бы маленький шанс, что гроза разразится в его правление, Кармал, пожалуй, приплясывал бы от нетерпения. Его существование по-настоящему отравляли скука, предсказуемость, монотонная размеренность жизни. Душа его жаждала перемен, остроты ощущений, разнообразия и насыщенности чувств. И если утолить эту жажду можно только ценой страданий, смерти и хаоса, что ж, Кармал готов заплатить любую цену.
К несчастью, такой возможности у него нет. Трясина, затягивающая его мир, со временем уничтожит все, но сделает это очень неспешно, с методичностью и основательностью заглатывающего жертву харлифа. Не одолеть ее, не поторопить. Остается обреченно ждать - Меур знает, сколько столетий. Может, праправнуки Кармала и увидят конец света, но самому Кармалу предстояло только чахнуть от тоски и безысходности. Как ни бейся, ни барахтайся, ни кричи, плоды любых усилий бесследно поглотит болото.
Смириться бы владыке с неизбежным, принять все как есть и успокоиться, но не таков Кармал. Все годы своего владычества - а их уж скоро дюжина - неустанно ищет он, как бы болото взбаламутить. И вот, кажется, появилась надежда. Крохотная, призрачная, неверная, как огонек светильника на ветру, не надежда даже, а проблеск ее. Но после стольких бесплодных лет поисков владыка рад, точно заплутавший в ночи путник отблеску далекого костра.
Вот уже который день не находит Кармал места от нетерпения, ждет своего первого советника. Ждать еще долго - путь в горы неблизок и труден, и вернется Соф Омри не раньше чем во второй четверти следующей луны. А владыка не может ничем себя занять, утратил сон, аппетит, вкус к развлечениям, стал желчен и раздражителен. Слуги и придворные уже шепчутся за его спиной, не зная, что и подумать. Их господин заболел? Но телесное здоровье правителей Плоскогорья уже больше двух веков оберегает магия Верховных лордов, и за это время придворным лекарям ни разу не пришлось прибегнуть к своему искусству. Сердечный недуг? Но владыка волен забрать в наложницы любую деву, какую пожелает. Душевная хворь? Ох, не приведи Меур!
Кармал видел тревогу челяди, но ничего не предпринимал, чтобы ее рассеять. Пусть поволнуются, им полезно. Глядишь, в заплывших жиром мозгах начнется хоть какое-то шевеление. Куда это годится: на всем Плоскогорье не отыскать государственного мужа, у которого хватило бы ума и воображения понять и оценить мечту владыки! Насколько легче прошла бы пытка ожиданием, если бы у Кармала была возможность обсудить свой безумный замысел с единомышленником! Но во всем дворце да и во всей стране в великую тайну владыки посвящены только двое - лорд Региус и ничтожная наложница. Придворный маг, хоть и ценит роскошь, которой окружают себя нагорны, но, как всякий сгорн, считает их низшими существами. Бездарями. С ним по-дружески не поболтаешь. А с Алмелью владыка и так уединяется так часто, что все женщины его гарема задыхаются от ревности и ненависти к "наглой выскочке". Пока еще страх перед повелителем (а вероятнее - перед лордом Региусом) удерживал разгневанных жен от покушений на жизнь удачливой соперницы, но известно же: если женские чувства кипят, не находя выхода, рано или поздно жди взрыва. Против взрыва Кармал ничего не имел, но не ценой потери Алмели. И потому уже третий день терпел, не посылал за любимой наложницей.
Однако терпение владык - штука ненадежная. Промаявшись без сна половину послеобеденного отдыха, Кармал пришел в такое раздражение, что позволил себе потревожить сон придворного мага.
Лорд Региус, разумеется, не обрадовался. Слуга, сопроводивший горца в покои владыки, не без труда отогнал от себя подозрение, что колдун подумывает превратить повелителя во что-нибудь особенно мерзкое. Кармал и сам едва не вздрогнул, увидев физиономию Региуса. Но Верховный лорд, видимо, решил, что насупленные брови, горящие гневом глаза и поджатые до полного исчезновения губы достаточно выразили его отношение к неурочному зову. Во всяком случае, он не стал раздувать ссору. Может, оценил состояние владыки, а может, вспомнил народную мудрость, не рекомендующую кусать кормящую руку. В общем, маг без возражений выполнил просьбу Кармала - вошел в контакт с Красным айкасом.
- Первый советник успешно исполнил возложенную на него миссию. В эту минуту он подъезжает к границе владений лорда Хедрига, - объявил лорд Региус и, не добавив ни слова, развернулся к двери.
- А девочка? - крикнул ему вдогонку Кармал, позабыв о своем твердом намерении не уступать горцу первенства по части надменности.
- Я же сказал: миссия выполнена успешно, - бросил придворный маг через плечо и вышел.
Тут уж Кармал не выдержал - нарушил собственный зарок и послал за Алмелью. В конце концов, хозяин он у себя во дворце или не хозяин?
Она вошла, как входила в эти комнаты только она, - легко и стремительно, наплевав на все правила придворного этикета, требовавшего упасть ниц на пороге покоев владыки, а потом проползти несколько саженей на коленях. Правда, лорд Региус тоже никогда не исполнял этих глупых формальностей, но он был Верховным лордом, всесильным и неуязвимым магом, а Алмель - нищей городской девчонкой без роду и племени.
- Ты снова послал за мной раньше времени, повелитель. Есть новости?
Кармал улыбнулся. Ее неслыханная дерзость неизменно его забавляла.
- Да, душа моя. Соф Омри возвращается. Он выторговал девочку.
- Я рада за тебя. Ты уже придумал, где ее поселишь?
Кармал поднял брови.
- Здесь, во дворце, разумеется! Она должна расти на глазах у меня и у лорда Региуса.
- Зачем тебе это?
Владыка засмеялся, живо представив себе, как его жены и вельможи дружно валятся в обморок, услыхав этот требовательный вопрос в адрес повелителя. Да, Алмель неподражаема. Три года жизни во дворце не приучили ее к идее иерархии. Похоже, в ее умной головке просто не укладывается мысль о том, что один человек выше другого в силу занимаемого положения и - уж тем более - по праву рождения. Не говоря уже о всеобщем убеждении, будто женщины вообще - низшие существа, недолюди.
- Сядь, милая. - Кармал указал на подушку подле своего ложа. - Не надо нависать надо мной, подобно неумолимому року, а то язык мой от страха липнет к небу. Вот, так уже гораздо лучше. Ты спрашиваешь, зачем мне нужно, чтобы малышка с гор росла здесь? Но это же очевидно, душа моя. Если наша с тобой догадка верна, в девочке рано или поздно проснутся способности, которые и не снились горным магам. Разве не разумно, чтобы в момент их пробуждения рядом находился Лорд Региус, который поможет малышке осознать собственную силу, научит обуздывать ее, подчинять сознательной воле? А мое присутствие в жизни этого ребенка - просто стратегическая необходимость. Я намерен заботиться о ней, проявлять участие, дарить подарки и сделать ее счастливой. Она должна считать меня другом - только в этом случае я могу надеяться, что она употребит свой талант на пользу моему замыслу. Но ты хмуришься, Алмель. Что тебе не нравится, сердце мое?
Она мимолетно улыбнулась владыке, но худое смуглое лицо так и осталось серьезным.
- Мне кажется, есть вещи, которых ты просто не в состоянии постичь, повелитель. Ведь я много раз говорила тебе, как ревниво твое окружение. Обитатели дворца озабочены лишь тем, чтобы снискать твое расположение, заслужить твой милостивый взгляд и оттеснить в сторонку других претендентов на благосклонное внимание. Лучше всего - опорочить любезного тебе человека. И не потому, что все они злодеи, просто таков смысл их жизни, их единственная отрада. Почему, ты думаешь, я все время прошу тебя не отличать меня перед другими наложницами, не дарить богатых даров, не искать моего общества слишком часто? Потому что твое внимание ко мне порождает зависть, а она в свою очередь выливается в сокрушительную злобу и ненависть. Даже мне, взрослой женщине, трудно выносить такую всеобщую враждебность. Представь же, каково придется маленькой девочке, которую ты намерен окружить заботой и роскошью. А ведь у нее не будет даже статуса наложницы, который хоть как-то объяснил бы окружающим причину твоего великого благорасположения и обуздал бы их желание расправиться с невесть откуда взявшейся сгорнийкой-уродцем.
- Не переживай так, душа моя. Лорд Региус сумеет обеспечить безопасность нашей малышки. Ты же оградишь ее от ненависти, став ее наперсницей и подругой. Договорились?
- Мой господин, ты не раз восхищался моим благоразумием. Поверь мне сейчас, поверь моему опыту: девочка не будет счастлива во дворце. Осыпав ее милостями, ты только усугубишь пропасть между ней и придворной братией и загонишь ее в ловушку всеобщей ненависти. Дети, и в первую очередь дети необычные, непохожие на других, - чуткие создания, чужая злоба их смертельно ранит. Ты не заслужишь дружбы и благодарности девочки, поселив ее среди врагов. А значит, не сможешь рассчитывать, что она употребит свой проснувшийся Дар тебе на пользу.
Кармал задумался. В дерзких речах его любимицы определенно имелся смысл. В конце концов, сам он никогда не был объектом всеобщей ненависти и действительно не способен представить себе, насколько это тяжело. А вдруг девочка воспримет перемену в своей участи как перемену к худшему и возненавидит "благодетеля", ставшего виновником ее несчастий? Этого нельзя допустить ни в коем случае.
- Что же нам делать, Алмель? Как заслужить признательность малышки, защитить ее от житейских невзгод, обеспечить участие лорда Региуса в развитии ее предполагаемого Дара и в то же время оградить девочку от дворцовых дрязг? Ты можешь что-нибудь предложить?
- Да, повелитель. Отдай бедное дитя на воспитание какой-нибудь одинокой доброй женщине из числа вестниц или целительниц.
- Этому отребью?! Ты с ума сошла? - Кармал даже подскочил от возмущения, но тут же плюхнулся обратно на подушки и прикусил себе язык, вспомнив, что Алмель - дочь вестницы. - Прости, душа моя. Я не хотел тебя обидеть.
Его смущение вызвало у наложницы легкую улыбку.
- Ничего страшного, мой господин, я привычна и не к таким выражениям.
- Но не из моих уст. Мне жаль, что я вторю глупцам. И все-таки: почему вестница или целительница? Тебе лучше, чем кому бы то ни было, известно, как в народе боятся и не любят ведьм. Если мы хотим уберечь девочку от ненависти придворных, зачем навлекать на нее враждебность простого люда? Почему не пристроить ребенка в какую-нибудь благополучную, уважаемую семью?
- Потому что в любой благополучной, уважаемой семье девочка станет бельмом на глазу. Не забывай, повелитель: это дитя - презренная сгорнийка. Уже одного этого хватит, чтобы наши соплеменники избрали ее мишенью для своих издевательств. Даже горные лорды не в силах защитить себя от насмешек и оскорблений нагорнов, хотя уж их-то никак не назовешь беспомощными. А тут маленькая девочка, лишенная зримых Даров, уродливая даже по меркам собственных сородичей. Никакие твои милости и посулы не заставят уважающих себя нагорнов стать любящими родителями для такого ребенка. Скорее наоборот: чем больше ты им заплатишь и посулишь, тем сильнее будет их желание обижать и поносить навязанную им приемную дочь. Вестницы и целительницы - другое дело. Они, как ты хлестко выразился, - отребье, и уже в силу этого не страдают предрассудками. Их предназначение исключает брачные узы, да ни один здравомыслящий нагорн никогда и не решится взять ведьму в жены. Даже временный партнер-сожитель для них - редкая удача. А между тем многие из них хотят иметь детей. Если такой женщине с ее нерастраченной материнской нежностью доверить маленькую сироту, можно не сомневаться: ребенка окружат любовью и заботой. Девочка вырастет счастливой и, конечно, сохранит в сердце благодарность к тому, кто подарил ей надежный приют, нашел добрую приемную мать. Особенно если мать внушит ей, что названный господин избавил их обеих от нужды и лишений, вечных спутников городских ведьм.
- А как быть с наставничеством лорда Региуса? Или ты полагаешь, что простая ведьма способна справиться с магическим Даром огромной силы?
- О силе Дара мы можем только гадать, повелитель. Если твое предположение верно, то лорд Региус тоже вряд ли годится ребенку в наставники. В любом случае он благодаря своим айкасам сможет наблюдать за девочкой издалека. Когда Дар проснется, вы с лордом решите, кому и каким образом следует заняться его огранкой. А пока дайте девочке возможность расти спокойно.
Владыка погрузился в задумчивость. Несколько минут они сидели молча. Кармал медленно и методично поглаживал щегольскую бородку, Алмель наблюдала за игрой разноцветных бликов, испускаемых перстнями повелителя.
- Ты почти убедила меня, душа моя. Остается один вопрос: кто найдет эту женщину? Я имею в виду приемную мать. Соф Омри везет девочку во дворец. Можно было бы дождаться их приезда, малышку оставить здесь, а его отправить в город с новым поручением, но появление девочки вызовет вопросы, которых хотелось бы избежать, раз уж нашей горянке здесь не жить. Конечно, я мог бы упросить лорда Региуса (хоть он и скрипит на меня зубами за сегодняшнюю побудку) внушить Омри на расстоянии, что приказ отменяется и ему следует остановиться в городе впредь до будущих распоряжений, но, боюсь, мой первый советник с перепугу все напутает - он у нас непривычен к магическим разговорам. Следовательно, ему навстречу надо выслать гонца. А тем временем кто-то должен найти женщину, которой мы доверим воспитание малышки. Кто? Как ты понимаешь, поручить это дело абы кому я не могу. Мы должны быть твердо уверены, что кандидатура приемной матери подходит по всем статьям. А это значит, что придется послать человека тонкого и проницательного. Да еще умеющего держать язык за зубами. И где, скажи на милость, я такого найду?
- Господин мой, я буду счастлива исполнить твое поручение. Не качай головой, повелитель. Подумай, и ты поймешь - я подхожу для этого дела идеально. Я уже посвящена в твои планы, я достаточно проницательна и находчива и, самое главное, я хорошо знакома с ведуньями, я росла у одной из них. Нам будет легко понять друг друга.
- Ты забываешь о своем положении, Алмель. По закону наложницам владыки нельзя покидать женскую половину дворца. Наказание ослушницам - смерть.
- Можно подумать, это первый закон, который мы с тобой нарушаем, повелитель!
Глава 6
Хайна никак не могла поверить в происходящее.Чувство реальности покинуло ее в ту минуту, когда она, лежа у входа в пещеру бабуров, посмотрела вниз и увидела группу мужчин-сгорнов в коротких меховых охотничьих плащах. С большого расстояния нельзя было разглядеть лиц, но Хайна сразу узнала сородичей. Вернее, догадалась, что это они: кто же еще мог рыскать у самых границ владений деда?
Сердце затрепыхалось, как перепуганный птенец в ладонях, сознание помутилось, будто дымкой подернулось, тело оцепенело, как бывает в дурном сне. Хайна и подумала, что видит дурной сон. Нет, сначала она еще цеплялась за действительность, пыталась уверить себя, будто ничего особенного не происходит, просто сородичи вышли поохотиться на бабуров.
Но здравый смысл сопротивлялся столь вопиющему обману. Сгорны не охотятся по осени. Они вообще не любят убивать живых тварей без крайней необходимости, поскольку верят в неразрывную связь между миром людей и миром животных. Хищник, терзая свою добычу, поглощает не только плоть, но и душу жертвы. Человек, питаясь мясом, рискует впустить в свое сердце алчную, властную душу, которая начнет бороться за господство над телом с его собственной душой, а это чревато безумием. Если уж потреблять мясо в пищу, то как можно реже и желательно благородных животных. Не бабуров. Конечно, весной, когда кончаются привезенные с Ярмарки припасы, а сами бабуры, отощавшие после зимней спячки, вылезают из пещер и начиняют слоняться в опасной близости от человеческого жилья, сгорны, бывает, выходят на охоту. Но осенью - никогда.
А значит, сородичей выгнала из дома другая нужда. Гулко забившееся сердце подсказывало Хайне, что нужда эта как-то связана с ней. Но это невозможно! Весь ее жизненный опыт говорил: так не бывает! Дети для сгорнов не ценнее, чем домашняя скотина. Да, когда они вырастают, их можно сбыть нагорнам, но сначала-то нужно вырастить. Много лет кормить, поить, одевать без какой-либо отдачи. И еще неизвестно, окупятся ли в конце концов затраты. Если ребенок слабенький, - а слабые дети у сгорнов не редкость, - он просто не доживет до продажи. Если крепкий, но не особенно одаренный, много за него не дадут. Конечно, если в роду появляется дитя с редким и сильным Даром, о нем заботятся неплохо. Дают мощный оберег, кормят посытнее, одевают потеплее, зимой определяют местечко поближе к очагу. Если везунчик захворает, сам лорд не погнушается заняться целительством; если заплутает в горах, тот же лорд хватается за айкасы. Но это только если ребенок исключительно одарен. Во всех остальных случаях никто и не пошевелится ради какого-то малолетка. Заблудился ли ребенок, упал, расшибся, укушен ядовитым гадом, сломал ногу, захворал, окоченел - пускай справляется сам. Захочет выжить - выживет, а не выживет, так невелика потеря.
Невозможно представить, что должно случиться, чтобы сгорны отправили партию взрослых мужчин на поиски совершенно бездарной и больной восьмилетней девочки. Ведь ни ее жизнь, ни ее смерть не принесет никому ни малейшей пользы. Так, может, они все-таки пришли не за ней?
Но вот один из "охотников" поднял руку и указал на скалу, под которой укрылась девочка. Тут у Хайны окончательно помутился рассудок, и, вместо того чтобы заползти поглубже в щель, она вскочила и полезла по тропе к вершине. Постоянное недоедание и ночные холода совсем истощили ее силы, и порожденная страхом вспышка активности быстро угасла. Хайна отчаянно карабкалась, но ее движения все замедлялись и замедлялись. Точно в кошмарном сне.
Потом в глазах у нее потемнело, ноги подогнулись, и Хайна потеряла сознание.
А когда очнулась, решила, что сон продолжается. Теперь уже не кошмарный, но очень-очень странный.
Ее несли на руках. Не волокли, не пинали, словно куль, а именно несли. И не кто-нибудь, а сам Хосын, наследник лорда Хедрига. И не как-нибудь, а очень бережно, стараясь, чтобы голова лежала удобно и рука не болталась как придется, грозя вывихом. А еще Хайну закутали в плащ. Или в шкуру - Хайна не поняла, потому что боялась открыть глаза. Только подглядела разок в щелочку из-под ресниц, увидела лицо Хосына и быстренько зажмурилась. Раз сон перестал быть страшным, пускай длится подольше. Неизвестно ведь, что будет, когда проснешься. Вернее, известно, что ничего хорошего не будет.
И сон послушно длился.
Сначала Хайну долго несли вниз по горной дороге. Глаз она не открывала, но и без того знала: несут к родовому замку лорда Хедрига. Больше просто некуда. До других жилищ пешком не доберешься. И вот что любопытно: скажи Хайне кто-нибудь еще вчера или сегодня утром, что ее скоро доставят в замок, она, наверное, умерла бы от ужаса.
Для других сородичей замок был домом, убежищем, а для Хайны - проклятым местом, где ее постоянно подстерегали опасности, боль и унижение. При жизни Аины девочка еще могла как-то мириться с таким существованием, но, когда единственная защитница и покровительница умерла, у Хайны даже мысли не возникло вернуться под родной кров. Смерть ее поджидала в любом случае, но лучше уж погибнуть самостоятельно, от голода, холода или смертельного укуса, чем по злой воле хозяина.
Теперь же Хайна нисколечко хозяина не боялась. Чего бояться, если это сон? Проснуться у пещеры бабуров с резью в голодном брюхе и дрожью в окоченевшем теле она всегда успеет. Куда уютнее дремать, пригревшись под теплой шкурой, качаясь, как в люльке, на сильных руках, и гадать, что тебе привидится еще.
Ритм шагов Хосына и его спутников изменился, их поступь стала ровной, мерной и более уверенной. В ноздри ударил запах хлева. Стало быть, вошли во двор замка. Да, вот и ступени. Резкий и тревожный звук удара медного кольца о железную дверь. Голоса, натужный скрип, теплый смрадный дух густонаселенного и плохо проветренного жилья. Женские возгласы, ахи, шепот. Опять шаги. Ступени вниз, поворот, еще поворот, снова ступени, шорох шкур и глухой стук костяшек пальцев по камню. Гулкий голос Хосына у самого уха.
- Мы нашли ее, отец.
- Жива?
Щекотное дыхание на лице.
- Дышит.
- Клади ее сюда и ступай. Да цыкни там на эту дурную ораву, чтоб не гомонили.
Хайну опустили на неудобное ложе: под самой спиной вроде ровно, а с боков покато, того и гляди свалишься. На живот бы перевернуться, руками-ногами подпереться, да боится Хайна сон спугнуть. Опять чье-то дыхание на ее лице. Холодное металлическое кольцо прижимается к губам, раздвигает их. И в рот льется что-то густое, пряное и сладкое. Ум-м, вкусно-то как!
Тут уж Хайна не выдержала, открыла глаза. И увидела склоненное над собой лицо лорда Хедрига. Нет, не его. Черты, вроде, те, а выражение совсем незнакомое, мягкое какое-то, чуть ли не приветливое. Дед ни на кого так не смотрел и уж никогда бы не стал смотреть на Хайну. На нее он вообще никак не смотрел.
Но это в жизни, а во сне чего только не бывает! И дед ласковый, и питье вкусное, сытное, и тепла сколько угодно. Хороший сон. И главное - прочный какой! Хайна уже и глаза открыла, и голову приподняла, и пьет, а он все не рвется, не кончается.
- Ожила, горемычная? Сесть можешь?
Голос у деда заботливый, добрый, не как наяву. Хайна совсем осмелела. Кивнула, с силами собралась, в ложе свое руками уперлась, села. Осмотрелась. Место незнакомое, такого она в замке не помнит. Вместо каменной кладки - монолитная базальтовая стена, темный сводчатый потолок весь шероховатый и бугристый, словно и не жилой это дом, а пещера, вроде той, в которой бабуры живут. Только у бабуров пещера огромная, в глубину горы уходящая, а эта - маленькая, будто игрушечная. И уютная. Здесь очаг, в котором отплясывают веселые рыжие язычки пламени, и всякие красивые блестящие штучки на плоской гранитной глыбе, отполированной до стеклянной гладкости. Полы и каменные кресла покрыты шкурами... Священный оакс! Это же шкуры сайлахов! Теперь Хайна поняла, куда ее принесли. В парадные покои лорда. А ложем ей служил сундук! Тот самый диковинный ящик, сработанный якобы из цельного куска огромного дерева и набитый несметными сокровищами, о котором часто шептались дети. Хайна до сих пор не верила в его существование. И сейчас не верит. Это всего-навсего сон.
- Хайна, этот господин - с Плоскогорья. Он приехал специально за тобой. Хочешь ли ты поехать с ним?
Ну вот, последние сомнения исчезли! Только утром она мечтала увидеть Плоскогорье. Увидеть хоть одним глазком, а потом умереть счастливой. И добрые духи, зная, что ее желанию исполниться не суждено, сжалились над бедняжкой и подарили ей напоследок чудесное сновидение, где сбываются все мечты, даже те, о которых она не подозревала. Разве могло ей прийти в голову, что лорд - сам лорд! - поинтересуется когда-нибудь, чего она хочет, назовет ее по имени?.. Да она понятия не имела, что он это имя знает, что помнит о ее существовании!
Хайна осторожно повернула голову и посмотрела туда, куда указала рука деда. В темном углу, куда не доходил свет от очага, сидел в кресле незнакомец, увидев которого Хайна едва не прыснула. Он был невероятно, ну просто до невозможности смешон. Весь пухлый и мягкий, точно не до конца надутый бабурий пузырь, завернутый в нелепое одеяние из ярких разноцветных лоскутов; лицо нежно-розовое, как у младенца, только огромного, и на этом мяконьком розовом лице - четыре маленькие мохнатые полоски. Две, как положено, над глазами, а две другие - чуть подлиннее и потолще первых - над верхней губой и на самой кромке подбородка. Нагорн улыбался, показывая в улыбке зубы, которые поразили Хайну более всего остального. Крепкие, крупные и, по всей видимости, здоровые, они имели совершенно немыслимый цвет. Из-за недостатка освещения Хайна не могла бы сказать наверняка, но ей показалось, что они отливают золотом!
- Ну что, поедешь со мной, милая?
Голос у гостя приятный, певучий, и Хайна подумала, что, несмотря на свой придурковатый вид, он, наверное, умный и добрый. Да и каким еще мог быть волшебник, пожелавший увезти ее в сказочную страну Аины?
- Да, господин!
И вот они едут уже полдюжины дней, а сон не кончается, становится все более диковинным, причудливым, захватывающим. Хайна и представить себе не могла, что духи сновидений такие выдумщики! Случалось ей прежде видеть занятные сны, но занятным было действо, фон же разнообразием не отличался. Горы, замок, камни и трава, стены и домашняя утварь, привычные звери и птицы, родичи и Аина... Знакомые до мелочей картинки, только фрагменты перепутаны. Иногда перепутаны смешно, иногда - непонятно, иногда - страшно. Но детали всегда одни и те же. А нынче...
Нынче Хайна почти ничего не узнает. Взять хотя бы повозку. В настоящем мире повозки напоминают большое корыто, поставленное на колеса. А в этом сне повозка похожа на домик. Домик очень странный, разукрашенный, с мягкими тонкими стенками и потолком, но вполне настоящий. И от дождя укрывает, и от ветра. С двумя игрушечными комнатками, в каждой из которых - мягкое удобное ложе, подушки для сидения, низкая скамеечка со светильником в окружении флаконов с благовониями. В домике даже кухонька есть с утварью и крохотной жаровней - мелким медным тазиком на трех гнутых ножках. Только засыпают в жаровню не угли, а непонятные белые с блестками осколки, и горят эти осколки не красными, а холодными голубыми огоньками. Холодными только на вид, а на самом деле - невиданно горячими. Если поставить на жаровню медную решетку, а на нее - чаник с водой, закипит вода вмиг, оглянуться не успеешь.
Тянут повозку-домик не мохнатые низкорослые илшиги, а огромные, еле-еле на цыпочках до морды дотянешься, могучие айраны, неторопливые и важные, как сами горные лорды. Править ими - одно удовольствие. За илшигами нужен глаз да глаз: на минутку возница отвлечется, и повозка уже в придорожных колючках валяется, а мохнатые пакостники разбежались по кустам пастись. Айранам же возница вроде и не к чему. Крикнешь им: "Пошли!" - и они знай себе бредут, никуда не сворачивая. Час, другой, третий... Могут идти весь день без перерыва на отдых и еду, пока не прокричит возница: "Стой!". Послушные звери, спокойные. С такими и ребенок управится.
И это очень здорово, что айраны умные и покладистые! Иначе лежать бы их хозяину и Хайне где-нибудь на придорожных камнях среди обломков повозки. Потому как если Хайна что-нибудь понимает, то в спутники ей достался господин на редкость неуклюжий. За что ни возьмется - все у него не так выходит. Хочет светильник зажечь - раз сто огнивом вхолостую щелкает. Хочет чаник с кипятком с жаровни снять - обязательно либо обожжется паром, либо чаник перевернет и огонь зальет. Хочет торбу с зерном айрану на морду надеть - сыплется зерно на камни на радость окрестным птицам.
Чем больше Хайна за нагорном наблюдает, тем больше у нее появляется сомнений относительно здравости его рассудка. Нет-нет, да и покажется ей, что первое впечатление о нем (какой смешной и придурковатый!) было верным. И одевается нелепо, и делает все так, будто задался целью посмешить Хайну, и вопросы задает невозможно глупые. "Что же ты все молчишь, да молчишь?", "Какую еду ты любишь?", "Чем же вы в такой глуши себя развлекаете?".
В общем, самых простых вещей не разумеет, хуже младенца. Младенец еще ходить не научился, а уже знает: разговаривать в присутствии взрослых нельзя - разве что взрослый тебя о чем-то спрашивает. А вопрос о еде - что можно придумать бессмысленнее? Еда - это силы, здоровье, жизнь. Разве можно какую-то еду не любить? Но забавнее всего вопрос про развлечения. Пухлый господин задал его с такой серьезностью, будто развлечения - самая важная и нужная штука на свете. На слух Хайны это прозвучало так же уморительно, как если бы он с озабоченным видом поинтересовался, как же сгорны обходятся без баялагов - красивых блестящих камушков, которые иногда, к своей радости, находят в горах дети.
А некоторых вопросов спутника Хайна просто не понимает. Будет ли она скучать по своим братикам и сестричкам? Какие гоёлы ей хотелось бы получить в подарок? Любит ли она танцевать? Смотрит Хайна на дядечку беспомощно, а он никак не догадается слова непонятные объяснить. И не понимает, что сама она спросить не может: не положено задавать вопросы взрослым. Недоумевает нагорн. Тоже, наверное, подумывает, не дурочка ли Хайна. О чем ее ни спроси - то смеется, то молчит.
Но она же не виновата, что он такие вопросы задает! Либо смешные, либо непонятные, либо опасные. Последние - хуже всего. Когда вопрос нелепый или непонятный, Хайна свое молчание объяснить может. Догадался бы нагорн поинтересоваться, почему она не отвечает, - Хайна бы все ему выложила. А что говорить, если он спрашивает, как она выжила одна в горах? Что ела? Где укрывалась от непогоды? Как спасалась от хищников и ядовитых тварей? Не скажешь ведь, что не понимаешь, о чем речь. И не отмахнешься - мол, вопрос бессмысленный. А правду сказать никак нельзя. Если Хайна за свою жизнь и усвоила что-нибудь твердо, так это правило Аины: никогда не рассказывай о себе то, чего не знают другие.
Пока Хайна была несмышленышем, Аина о правилах ничего не говорила, просто предупреждала: "Если расскажешь кому-нибудь, что мы с тобой ели личей (или разводили костер, укрывались от дождя в пещере, или собирали люань), нам будет очень очень-очень плохо. Что именно будет плохого, малышка не понимала, но послушно помалкивала, хотя порой ужасно хотелось похвастаться перед другими детьми своими приключениями. Жизнь в горах трудна и однообразна, и потому дети сгорнов обожают слушать истории, в которых происходит хоть что-то выходящее за тесные рамки их безрадостных будней. Те, кто умеют такие истории рассказать, пользуются необыкновенным почетом, им стараются угодить, ищут их общества, им внимают, даже если они рассуждают о какой-нибудь чепухе. Если бы Хайна могла поделиться с другими малышами своими переживаниями, открытиями и опытом, обретенным в горных походах с Аиной, дети ходили бы за девочкой по пятам и смотрели ей в рот, невзирая на ее уродство и неодобрительные взгляды взрослых. И однажды Хайна спросила Аину (ее-то можно было расспрашивать, ничего не опасаясь):
- Почему? Почему нельзя никому рассказывать о нас с тобой, о том, что мы делаем, когда остаемся вдвоем?
Они тогда поднимались в гору. Аина так долго молчала, что девочка уже перестала надеяться на ответ. Но вот они вышли на поляну, Аина сняла с себя плащ, расстелила на валуне, усадила Хайну, села напротив и заговорила, серьезно глядя на девочку:
- Я хотела объяснить тебе все, когда ты подрастешь, но знаю по себе, как трудно дождаться этого никому не ведомого дня и часа. Ты умная девочка и, будем надеяться, сумеешь понять то, что я тебе скажу. А если не сумеешь или поймешь не все, то, по крайней мере, запомнишь мои слова. Придет срок, и они обретут смысл. Ну, слушай.
Человек появляется на свет вместе со своими желаниями. Одни желания связаны с жизненными нуждами и бывают у всех. Любое живое существо время от времени хочет пить, есть, согреться, поспать или просто отдохнуть. Другие желания не имеют прямого отношения к поддержанию жизни в теле, но тоже понятны и знакомы каждому человеку. Все мы хотим нравиться, хотим, чтобы нас замечали, ценили, одобряли, чтобы с нами считались и тому подобное. Бывают желания, свойственные одним людям и не свойственные другим. Одни хотят непременно настоять на своем, другим это не важно; одни хотят во всем быть главными, другие, наоборот, не любят ответственности. И наконец, у человека бывают совсем особенные, только ему присущие желания. Например, построить гигантского оакса и улететь на нем на Плоскогорье.
- Как у меня? - спросила Хайна, признав свою идею.
- Я о твоем желании и говорю. Сомневаюсь, что на свете найдется другой ребенок с подобными фантазиями. О взрослых вообще речи нет. Но вернемся к твоему вопросу. Хотя подожди, я пропустила одну важную мысль. Запомни: чем больше желаний у человека исполняется, тем более ценным и важным он себя считает, тем труднее им управлять и командовать, тем более он свободен. Особенно если научился исполнять свои желания сам. Такой человек ни от кого не зависит, никому не подчиняется и делает только то, что считает нужным.
- Вот здо-орово! - мечтательно протянула Хайна.
- Да. Но, к сожалению, в нашем мире такого человека не потерпят. Представь себе, что будет, если я, например, откажусь стричь сайлахов.
Хайна представила и ужаснулась.
- Дед тебя убьет!
- Верно. Убьет и возьмет новую стригунью, послушную. А как добиться, чтобы она была послушна? Следить, чтобы не выполнялись никакие ее желания, кроме самых необходимых для жизни, да и те удовлетворять не до конца. Думаешь, почему нас кормят впроголодь, одевают во что придется, почему в доме вечно плохо натоплено? Потому что постоянное изнурительное существование на самой кромке между жизнью и смертью превращает человека в безвольную и бессмысленную скотину. Только такие люди и устраивают горных Лордов.
Наш хозяин понимает, что я другая, и крепко меня не любит. Но он думает, будто я целиком и полностью завишу от него и никогда не решусь ему перечить. А если решусь, он оставит меня голодной, прогонит от очага или выгонит на несколько дней из дома, и я быстренько раскаюсь. Но если ему станет известно, что я могу прокормить, согреть и защитить себя сама, он меня уничтожит. В противном случае его замучают опасения, не научу ли я других родичей всему, что умею, и не откажемся ли мы разом ему повиноваться. Понимаешь теперь, почему никому нельзя рассказывать о нашей походной жизни?
- Да. Дед узнает, что мы едим личей, разводим костер и убьет нас, чтобы мы никого этому не научили.
Аина вздохнула.
- Ну, примерно так. А вообще запомни: чем меньше о тебе знают, тем в большей ты безопасности. Поэтому рассказывать о себе можно только то, о чем известно многим. Обо всем остальном лучше молчи. Обещаешь?
Хайна пообещала. И ни разу не нарушила обещания. Вот и теперь молчит, хотя понимает, что нагорн, скорее всего, принимает ее молчание за глупость. Или даже за грубость. Неловко Хайне, не хочет она смешного господина огорчать, но слово есть слово.
Правда, иногда приходит в голову соблазнительная мысль: а может, обещание, данное наяву, во сне недействительно? И вообще: Аина ведь говорила тогда о сгорнах. На нагорнов Правило наверняка не распространяется. Годы, проведенные на Плоскогорье, были для Аины самыми счастливыми; не могла она думать, что там тоже убивают людей, не похожих на безвольную скотину. И спутник Хайны, кажется, очень добрый. Ни разу на нее не накричал, не ударил, улыбается, кормит вдосталь и вкусно. А Хайна так устала хранить свои тайны! Так хочется ей рассказать кому-нибудь об Аине, о ее смерти, о том, какой она была умной и доброй, об их жизни вдвоем... Может, ну его, слово?
Но всякий раз, когда Хайна собирается ответить пухлому господину, слова почему-то застревают у нее в горле. Ну, не идут, и все! Может быть, потому, что не вполне уверена Хайна в доброте нагорна. Да, кормит, да, не кричит, да, улыбается, но иногда улыбается так странно... Словно думает о человеке, которого сильно не любит, и представляет, как сотворит с ним что-то ужасно мерзкое. А иногда нагорн начинает неразборчиво бормотать себе под нос что-то сердитое. Тогда улыбка исчезает, и лицо делается таким противным! А еще бывает, что у него на лице появляется непонятное выражение, - так смотрят на любопытную, но неприятную диковину. Это случается, когда дядечка наблюдает за Хайной и думает, будто она этого не замечает.
В общем, не все так просто с этим нагорном. Хотя Хайне очень хочется верить в его доброту. Может, у нагорнов просто другие лица? Другое выражение глаз, другие улыбки? Или ее дядечка просто устал от дороги, соскучился по дому, оттого и сердится время от времени.
Чем дольше они ехали, тем сильнее склонялась Хайна к последней догадке. Конечно, устал и соскучился! В последние дни только и говорит, что о Плоскогорье. Какие там красоты, какие удобства, как все здорово устроено. Домом своим хвастается, дворцом каким-то и другими непонятными вещами, о которых Хайна и не слыхала никогда. И просыпается нагорн теперь раньше, раньше айранов запрягает, позже на ночлег останавливается - видно, не терпится ему приехать поскорее. А главное - с каждым днем все веселее становится, все разговорчивее, все реже хмурится и бормочет. И у Хайны на душе легчает: кажется, волшебник из ее сна все-таки оказался добрым.
И вот наконец дорога перестала катиться под уклон, выровнялась. Стало быть, доехали они до Плоскогорья. Тут ее спутник совсем развеселился - с утра напевает, болтает без умолку: