© -- Маркеев Олег Георгиевич, 2002 г.

издание “ОЛМА-Пресс”, 2002 г.

Т О Т А Л Ь Н А Я В О Й Н А

роман

Новый роман Олега Маркеева продолжает сюжетную линию романа «Странник: Оружия возмездия». Противостояние Максима Максимова и магистра ордена «Черного солнца» выходит на новый уровень. О личной мести уже не может идти речи, когда настает время Последней Битвы.

В горах Средней Азии создано тайное хранилище золотого запаса Президента. На картах бывший урановый рудник обозначен как Мертвый город. Диверсионная группа моджахедов захватывает караван, перевозивший в Мертвый город очередную партию сокровищ. Добыча может стать бомбой, способной взорвать шаткое равновесие в регионе и втянуть Россию в войну против исламского мира.

Эта война началась не здесь, не здесь ей и окончиться.

Мигель Серрано

И произошла на небе война:

Михаил и ангелы его воевали против дракона,

и дракон, и ангелы его воевали против них,

но не устояли, и не нашлось уже для Них места на небе.

Иоанн Богослов (XII, 7-8) Апокалипсис

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ЭФФЕКТ ПРИСУТСТВИЯ

Черное солнце

Подмосковье, август 1998 года

Тихие сумерки выползли из леса и затопили поселок. В загустевшем

сиреневом воздухе вязли звуки. Где-то совсем близко играла музыка, но сюда, к

дому на самом краю поселка, доносились лишь глухие удары барабанов.

Вальтер Хиршбург приоткрыл окно и невольно поморщился. Показалось, что

по лицу скользнула чья-то холодная рука, пахнущая мокрой землей.

«Нервы. Истрепанные нервы старого человека, — сказал он сам себе. —

Близость опасности уже не будоражит кровь, от нее лишь вяло трепещет сердце.

Изношенное и больное».

— Что там за праздник? — спросил Хиршбург, чтобы отвлечься от

неприятных мыслей.

Вопрос был задан тоном начальника, инспектирующего работу подчиненного.

Сзади, в глубине комнаты, погруженной в темноту, скрипнуло кресло. Подчиненный

невольно подобрался, услышав командирские нотки в голосе пожилого абсолютно

лысого мужчины. Из кресла ему были видны только контур сухопарой фигуры и

светлое пятно головы, Курт Лебер не смог определить, смотрит старик на него или

все еще уставился в окно, но счел за благо сесть прямо, сложив руки на коленях.

— Там загородный дом главного редактора одной влиятельной газеты.

Сегодня у него юбилей. Дом набит журналистами. Надеюсь, не все упились до

потери сознания, кто-нибудь обязательно среагирует. И, возможно, даже вызовет

бригаду с ТВ. Так или иначе, инцидент попадет в сводку новостей, герр Хиршбург.

— Это совпадение или расчет? — спросил Хиршбург.

— Расчет, — с ноткой гордости в голосе ответил Лебер. — Мне сказали,

что акция должна состояться в течение пяти дней. О юбилее газеты было известно

давно, и я намеренно выбрал сегодняшнее число.

— Прекрасно. — Хиршбург неожиданно зашелся сухим кашлем.

Курт Лебер проворно вскочил. В темноте тихо тренькнуло стекло,

заплескалась жидкость, перетекая из бутылки в стакан. Лебер прошел к окну.

— Прошу вас, герр Хиршбург. — Он протянул старику стакан из толстого

стекла.

— Что это? — Хиршбург принюхался к тягучему острому запаху,

поднимающемуся со дна стакана.

— Джин. Хороший английский джин.

— Надеюсь, не русского разлива, — проворчал Хиршбург, принимая стакан.

Лебер ответил коротким смешком, показав, что оценил шутку шефа.

Хиршбург пригубил джин, почмокал губами и вновь уставился в окно.

В темноте призрачно отсвечивали мокрые крыши домов, тусклое небо

отражалось в стеклах, лишь на том конце поселка, где шел праздник, то и дело

вспыхивали яркие цветные огни.

— А там что? — спросил Хиршбург, указав на зарево над лесом.

— Еще один поселок. Для тех, кого называют «новыми русскими». Днем я бы

вам показал бывшую дачу Галины Брежневой, а потом мы бы сравнили домик дочки

генерального секретаря КПСС с дворцами, что возвели те, кто считает себя новой

элитой. Поверьте, зрелище весьма поучительное.

Хиршбург промолчал, и Лебер решил продолжить вводить шефа в специфику

местных условий.

— Взять, кстати, сам поселок. В девяностом году один пройдоха,

назвавшись фермером, взял поле в аренду у развалившегося колхоза. На пятьдесят

.лет, кстати. Пахать и сеять, естественно, не собирался. Разбил поле на участки

по гектару и продал желающим вложить деньги в загородные дома. Таковых нашлось

немало, потому что Москва всего в полусотне километров. Через неделю на поле

уже вовсю кипели строительные работы. А пройдоха пришел к председателю колхоза,

выложил на стол триста тысяч долларов и показал пункт договора, по которому он

имеет право выкупить землю, взятую в аренду. Что он как честный человек и

предлагает сделать. Председатель быстро сообразил, что владельцев новостроек

уже с земли не согнать, скорее они его самого в землю вгонят, и деньги взял.

Сколько он присвоил, а сколько внес в колхозную кассу, история умалчивает. А

фермер, не смыв с ботинок колхозную грязь, прямиком отправился в аэропорт с

десятью миллионами долларов в кармане.

— Откуда информация? — спросил Хиршбург, стрельнув взглядом в Лебера.

— О, в этих вопросах русские не таятся. У них считается хорошим тоном в

кампании рассказать о том, как надул родное государство. Я знаю тысячи подобных

историй. А того, что пишут в их газетах, в нормальной стране хватило бы на то,

чтобы устроить еще один Нюрнбергский процесс.

Хиршбург хмыкнул, брезгливо скривив губы.

— Мы свой Рейх проиграли в войне, а они... — Он отвернулся к окну.

Лебер невольно поежился. Который раз за день он, уверенный в себе,

крепкий сорокалетний мужчина, почувствовал себя крайне неуютно рядом с этим

сухопарым стариком.

Должность Лебера звучала крайне расплывчато — «менеджер по региональным

связям компании «Хофаккерк Гмбх». Сама компания была малозаметным и

малозначимым узелком в паутине корпорации «Магнус». Лебер знал, что

благополучие нижестоящего напрямую зависит от настроения, мнения и каприза

стоящего на ступень выше в бюрократической иерархии. Стоит чем-то не

понравиться начальник у, вмиг окажешься в малярийной Венесуэле или до конца

дней будешь ковырять палочками тухлятину где-нибудь в Бирме. И, как детский сон

будешь вспоминать бесконечные пьянки с очумевшими от безнаказанности русскими

бизнесменами и чиновниками с бегающими вороватыми глазками. Но стоя рядом с

Хиршбургом, он кожей ощущал, что от этого старика зависит не благополучие его,

Курта Лебера, а сама жизнь.

Старик, это чувствовалось в каждом жесте и слове, был привычен к

власти. Но не ко всевластию столоначальника над младшим писарем, а к той высшей

ее ипостаси, когда в цепких пальцах держишь нить жизни подчиненного. И никакие

гуманистические бредни не остановят, если потребуется эту ниточку оборвать.

Привычка к власти так укоренилась в Хиршбурге, что стала его сутью, выпирающей

наружу, как из породистого добермана прет желание рвать и терзать добычу.

Лебер считал себя профессиональным разведчиком.

И привык считать свое ремесло интеллектуальной игрой, сродни

отгадыванию кроссворда на языке, который только взялся изучать. Тут требуются

кропотливость, терпение и интуиция. И, конечно же, удача. Ему ни разу не

доводилось бегать по крышам, устраивать гонки по ночному городу и забираться в

офисы через канализационную трубу. Насколько знал, работа девяноста девяти

процентов разведчиков ничем не отличается от серых будней любого конторского

клерка. Оставался еще один процент «чернорабочих» разведки, о приключениях

которых и пишут в дешевых детективах. Но ни один серьезный интеллектуал, к

которым себя относил Лебер, руки «чернорабочему» не подаст. Потому что руки по

самый локоть в крови.

Приказ лично организовать и возглавить силовую акцию он поначалу

расценил как недоразумение, потом — как оскорбление. Но, закусив губу, приказ

выполнил, сделав все, чтобы акция выглядела как тонкая интрига. И ничего более.

Но неожиданно прибывший из штаб-квартиры «Магнуса» сухопарый старик с

цепким взглядом и такими же цепкими сухим пальцами взял руководство на себя. И

дело сразу же приобрело нехороший кровавый привкус.

Первое, что сделал Хиршбург, ознакомившись с подготовкой операции, —

потребовал немедленно устранить непосредственных исполнителей, отработавших

свое. И произнес «устранить» с такой привычной небрежностью, что у Лебера

прошел холодок по спине. Тем не менее трое польских уголовников, приехавших в

Москву по украинским паспортам, были немедленно перехвачены на территории

Белоруссии. Сейчас их тела, наверняка, уже пожирают болотные черви. Второй

жертвой станет сапер, заложивший мину под домом. Ровно через час после взрыва.

Лебер был уверен, если не будет взрыва, через час не станет его самого.

Он невольно посмотрел на часы. Минутная стрелка на два деления не

доползла до двенадцати. До взрыва оставалось ровно сто двадцать секунд.

А старик продолжал стоять у окна, задумавшись, взбалтывая остатки джина

в стакане.

«Окно открыто, стекла, конечно же, выдержат взрывную волну. Но чем черт

не шутит. Проклятый маразматик, наверняка, относится к тем занудным

начальникам, которые считают своим долгом лично присутствовать на операции».

Лебер лихорадочно соображал, как оттащить старика от окна и при этом,

упаси господь, не задеть генеральской спеси. Он почему-то сразу же присвоил

старику чин генерала, хотя доподлинно не знал, какие погоны носил Хиршбург в

вермахте. Но в том, что Хиршбург поднаторел в хладнокровном распоряжении чужими

жизнями на войне, Лебер не сомневался.

Наконец, он нашелся и самым нейтральным тоном, на который был способен

в эту минуту, произнес:

— Я читал, что Юнгер*, стоя у окна с бокалом шампанского в руке,

наблюдал за бомбежкой Берлина. Довольно странный вкус, вы не находите, герр

Хиршбург? — Он чуть было не сказал «глупое позерство», но вовремя спохватился.

* Эрнст Юнгер — немецкий писатель и философ.

Хиршбург хмыкнул, покосился на Лебера и пригубил джин.

— Эти писаки думают, что войны начинают только для того, чтобы тешить

их больное самолюбие. — Хиршбург облизнул губы и неожиданно задал вопрос:

— Для чего начинают войну, Лебер?

Лебер пожал плечами, решив не высказывать вслух мнение, способное ему

навредить. Его военный опыт ограничивался двумя годами службы в танковом полку

рейхсвера. И за все два года вверенный ему танк, надраенный до полной

стерильности, ни разу не покинул ангара. Домой Лебер вернулся, поправившись на

десять кило и с твердой уверенностью, что полюбить войну способен только полный

кретин.

— Войну начинают, чтобы победить, — отчеканил Хиршбург, со стуком

поставив стакан на подоконник.

В этот миг, словно по команде Хиршбурга, в глубине поселка низко

ухнуло. Тугая волна ударила в стекла. В небо взметнулся яркий язык пламени,

сразу же опал, и над крышами задрожало оранжевое марево. Неожиданно

проснувшийся ветер донес запах близкого пожара.

Хиршбург хищно потянул носом. Губы растянулись в сладострастной улыбке.

— Неплохо, Лебер, очень неплохо, — пробормотал он.

Лебер понял, что более высокой оценки он не удостоится, и изобразил на

лице благодарную улыбку.

«Яволь, майн фюрер, — мысленно произнес он и добавил: — Чертов наци.

Давно не видел, как горят дома, взорванные по твоему приказу?»

Хиршбург еще немного полюбовался на языки пламени, пляшущие в темноте,

и закрыл окно. В поселке уже тревожно вспыхнули окна и разноголосый гул

покатился от дома главного редактора к пожарищу.

— Ну, думаю, этот фейерверк к празднику они не забудут, — сказал

Хиршбург. — Может, и нам включить свет, как считаете? Иначе будет несколько

неестественно.

Лебер достал из кармана пульт, нажал на кнопку. На газон перед домом

упал яркий прямоугольник, высветив каждую травинку. Свет Лебер включил на

первом этаже, не хотел, чтобы Хиршбург сейчас видел его лицо. Он знал, что его

операция закончена, осталось только дать команду устранить сапера. Но та

операция, что закрутил Хиршбург, только началась. И кто знает, в какой форме

решили устранить самого Лебера.

Хиршбург протянул ему пустой стакан.

— Получите подтверждение, что о сапере позаботились, и можете

укладывать чемоданы, Лебер. Вы назначены генеральным представителем «Хофаккерк

Гмбх» в Лос-Анджелесе. Факс получите утром. Калифорния — прекрасное место,

чтобы отогреться после пяти русских зим, не так ли?

Лебер кивнул, спрятав улыбку. Про себя он отметил, что старик не сказал

«походатайствую» или «порекомендую». А сразу — «назначен». Словно владельца

«Хоффак-керка» и не существует в природе. Причем, Лебер точно знал, что

никакого представительства в Калифорнии у фирмы до сего дня не было. Значит,

открыли, никого об этом не спросив.

За такую награду стоило из благородного промышленного шпионажа

погружаться в жижу уголовщины. Стоило рисковать и стоило испачкать руки. Три

поляка и сапер-азиат — не в счет. Это расходный материал в любой серьезной

игре. Но какие же в ней должны быть ставки, подумал Лебер, если ему,

промежуточному звену, выплачивают такой гонорар.

— Вы что-то хотели сказать, Лебер? — Хиршбург все это время внимательно

следил за лицом собеседника, освещенным всполохами пожара.

— Благодарю, герр Хиршбург, — выдавил Лебер. Хиршбург вскинул голову,

уперся взглядом в переносицу Лебера. Помолчав, коротко бросил:

— Можете идти.

Лебер, стараясь в темноте не задеть мебель, пошел к двери.

— Курт, пошлите водителя, пусть послушает, что говорят люди. — Команда

догнала его на самом пороге.

Лебер, неожиданно для себя самого вспомнив армейские навыки,

развернулся на каблуках.

— Да, герр Хиршбург.

Старик все еще стоял у окна, барабаня пальцами по стеклу какой-то марш.

Вальтер Хиршбург, штандартенфюрер СД, личный номер СС 3072, за свою

долгую жизнь провел сотни спецопераций — во время войны и после. Он вообще не

разделял время на мир и войну. Только слюнявые идеалисты считают, что войны

заканчиваются подписанием акта о капитуляции. Нет, война, раз начавшись, не

заканчивается никогда.

В небе над поселком полыхало зарево. Сквозь плохо прикрытое окно в

комнату тянуло гарью.

Над почерневшим остовом дома поднимался пахнущий химией чад. Хлопья

белой пены, шипя, растекались по траве. Увязнувшие в пене, как в сугробе,

пожарники заливали из брандспойта последние языки огня, то и дело выбивающиеся

из-под груды обломков.

Три стены дома уцелели, и сейчас на них плясали гигантские тени,

высвеченные ярким светом софитов. Зевак от пожарища отогнать не удалось, и

теперь они лезли вперед, загораживая собой прожекторы, что вызывало очередной

поток мата у пожарных. Люди уже поняли, что их имуществу ничего не угрожает,

огонь на соседние дома не перекинется, и, как принято, стали громогласно

выражать сочувствие погорельцам и давать ненужные советы пожарным. Откровенно

веселились лишь те, кто прибежал на пожар с праздника. Крепко выпившие

поденщики пера и жрицы свободы слова то прорывались на помощь бравым

брандмейстерам, то, отогнанные матюгами и пожарными баграми, сбивались в кучки

и пытались песнями и шутками подбодрить жителей поселка.

Пожар на Руси, как всякое стихийно возникшее народное гуляние, без

жертв не обходится. Одной девице ветром швырнуло горящий уголек на голову, о

чем она тут же оповестила всю округу, издав отчаянный визг. Бросившийся ей на

помощь худосочный корреспондент «МК» запнулся о шланг и сильно повредил лицо о

колесо пожарной машины. Кто-то в темноте наступил ногой на гвоздь и теперь

истошно требовал врача и водки.

От пожарища, шкрябая тяжелыми штанинами по траве, прошел пожарник. Снял

каску с пластиковым забралом, вытер горячее лицо, огляделся и с досадой

сплюнул.

— Слышь, Палыч, кончай бардак! — гаркнул он, ориентируясь на фары

«уазика».

— А что я могу? — философски изрек толстый, как Будда, прапорщик,

восседавший на капоте «уазика». Он обвел рукой море голов вокруг себя, показав,

что такую толпу легче передавить, чем успокоить.

Пожарник, чертыхаясь, перебрался через поваленный забор, цепляясь

штанинами за переломанный штакетник. Бросил каску на колени прапорщику. Принял

у того из рук прикуренную сигарету.

— Ну как, капитан? — поинтересовался прапорщик.

— Бардак, — ответил капитан, подразумевая неизвестно что. Он через

плечо посмотрел на пожарище, потом поднял глаза к небу, в черный зев которого

засасывало спираль серого дыма. — Бардак, — повторил капитан.

Прапорщик промолчал, потому что полностью разделял пессимистический

взгляд начальника на мироздание.

— Из ментов кто-нибудь есть? — спросил капитан, щурясь от дыма.

— Участковый.

— Не пойдет. — Капитан сплюнул. — Может, из прокуратуры кто?

— Ага, бегал тут один малохольный, — отозвался прапорщик. Обернулся и,

приложив руку ко рту, гаркнул: — Прокуро-ор!!

Капитан поморщился.

Из темноты вынырнул молодой человек в сером пиджаке. Если бы не папочка

под мышкой, по возрасту его можно было принять за одного из гостей в доме

главреда.

— Харитонов. Следователь одинцовской прокуратуры, — сразу же

представился он, чтобы снять ненужные вопросы. — Что там произошло?

Капитан осмотрел юного борца с преступностью с ног до головы, потом

перевел взгляд на прапорщика.

— Слышь, Палыч, оторви одно место от машины. Сходи, что ли, посмотри,

чтобы эти придурки нам шланги не попортили. И так как сито.

Он дождался, пока прапорщик свалит грузное тело с капота и унесет его в

темноту, и лишь после этого придвинулся к следователю.

— Значит так, мужик. Это взрыв. Стопудово. Баллоны с газом целы.

Значит, рвануло что-то другое.

— Ну, эксперты скажут... — авторитетно начал следователь, распахнув

папочку.

— Я тебе говорю, подрыв. Профессионально сняли одну стену. А потом

вспыхнуло что-то легко горючее. Не бензин. Химия какая-то.

— Уже интересно. — Следователь сделал строгое лицо.

Он сразу же сообразил, что взрыв дома в элитном поселке — это не пьянка

бомжей с последующим тушением пожара и вывозом обгоревших трупов. Это минимум

двести пятая статья УК РФ — «терроризм», со всеми отсюда вытекающими

следственными действиями и служебными перспективами. И сразу же решил брать

быка за рога.

— Так, трупы есть? — строгим голосом спросил он.

— Слава богу, обошлось, — ответил капитан, суеверно сжав кулак в

толстой защитной перчатке. — Хотя и не без сюрпризов.

Он разжал кулак. На ладони загорелись яркие шарики. Один, самый

крупный, был в форме человеческой головы.

Следователь взял его, покрутил в пальцах. Одна сторона едва сплавилась,

и в свете фар он отчетливо увидел лицо старика. Огонь исказил черты, и

показалось, что старик хитро ухмыляется, прищурив один глаз. По лбу шли

странные клинописные знаки.

— Божок какой-то, — высказал догадку следователь, пытаясь вспомнить,

где он видел такие же письмена. — Не китайский, это точно.

— Ну, не знаю, не знаю, — протянул капитан. — Но сдается мне, что это

золото. И такого добра там, — он махнул рукой за спину, — на два пальца. Весь

пол залит. Замки еще какие-то уцелели. Значит, все в ящиках лежало. Ну, типа,

армейских.

— Ого! — выдохнул следователь, но тут же вернул себе степенность. —

Хотя, если учесть, какой контингент здесь живет...

Он сунул божка в пластиковый пакетик, туда же собрал остальные шарики с

рукавицы пожарного.

— Дай-ка сюда. — Капитан сбросил перчатку, взял у него папку. На чистом

листе быстро нацарапал схему. — Смотри. Вот подвал. Вот комнатка, где расплав

сейчас остывает. Взрыв открыл одну стену дома, огонь шел вот отсюда. Тяга

образовалась жуткая. Короче, в комнатке получилась форменная доменная печь.

Именно в ней. Остальное барахло в доме только слегка попортило огнем.

— Хочешь сказать, что целью было выжечь все, что находилось в этой

подвальной комнате? — быстро сориентировался следователь.

— Ну, если они этого хотели, то у них получилось. Как в аптеке.

—- Туда сейчас можно? — спросил следователь.

— Нет. Через полчасика. Пусть проветрится, а то угоришь. — Он посмотрел

на ноги следователя. — Пойду обувку тебе подберу В таких туфельках только за

девками бегать...

Он взял с капота каску и перчатку, зажал их под мышкой и, тяжело

раскачиваясь, пошел к пожарной машине.

Из темноты тут же вынырнул молодой человек, точная копия следователя,

только более наглый и одет посвободнее. Все это время он стоял, спрятавшись за

капотом, и прислушивался к разговору.

— Один вопрос для нашей газеты, — скороговоркой произнес он, подсовывая

диктофон под нос следователю. — Жертвы есть?

По молодости лет следователю еще льстило внимание прессы, поэтому он,

вздрогнув от неожиданности, машинально ответил:

— Нет. Жертв, насколько мне известно, нет. — Справившись с волнением,

вспомнил стандартную фразу: — Причины пожара установит следствие. Другой

информации у меня нет.

Он попытался отстранить журналиста, но тот поймал его за локоть.

— Еще один вопросик. Кому принадлежит дача?

— Вы хотите, чтобы я делал за вас вашу работу? — иронично усмехнулся

следователь.

Журналист сделал жалобное лицо.

— Бог с тобой, — сжалился следователь. — На даче проживал профессор

Арсеньев с женой. Как видишь, дома их не оказалось. Можешь дать заголовок

«Профессору крупно повезло».

— Спасибо за идею, — благодарно закивал журналист.

Следователь помахал на прощанье папкой и пошел вслед за капитаном. Идти

старался так же -- в солидную развалочку, как мужик, возвращающийся с трудной

работы.

Журналист, стрельнув глазками по сторонам, метнулся к «уазику».

Прижался щекой к капоту, стал осторожно шарить по влажной поверхности, тихо

поскуливая от нетерпения.

— Есть! — пискнул он, нащупав несколько мелких шариков, скатившихся с

рукавицы пожарного и прилипших к капоту.

Он сдернул пленку с пачки сигарет, послюнявил палец и осторожно

переложил шарики в кулечек.

— Пейте, пейте, козлы, — прошептал он и, злорадно усмехнувшись, бросил

взгляд на коллег, гомонивших вокруг пожарной машины. — Терентий Малышев еще

себя покажет.

Терентий Малышев, публиковавшийся под псевдонимом «Тереньтев» и

известный в московских редакциях под прозвищем Малек, был уверен, что сейчас в

его кармане лежит «бомба».

Он спрятал находку в карман джинсов, откуда она ни за что не вывалится,

достал мобильник. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, дождался соединения.

— Але, Варя? Терентий говорит. Как какой Терентий? Ну Малек. — Он

подозрительно осмотрелся и прикрыл трубку ладошкой. — Да и черт с ним, что

поздно... У меня сенсация! Слушай, Варька, и не бурчи, У тебя концы в Институте

стали и сплавов есть? Дура! В смысле — связи. Еще раз — дура! Нормальные

деловые связи. Ну, слава богу, доперла! Слушай, мне надо завтра организовать

экспертизу одного сплава. За деньги, естественно... Только быстро. Все, до

завтра!

Терентий сунул мобильный в карман курточки. Посмотрел на остов дома.

Как ни хотелось, но шансов пробраться на пепелище и пошарить как следует не

было. По периметру выстроились пожарные, наверное, по приказу своего капитана.

Терентий скрестил руки на груди и, оттопырив губу, задумавшись,

уставился на дымящиеся руины. Как-то само собой получилось, что он вполголоса

затянул:

«Шумел, ревел пожар московский».

Неожиданно у машины дружно вдарил мужской хор прессы:

«Шумел камыш, дере-е-евь-йя гну-лись! А ночка лунная был-а-а».

Женская часть сводного ансамбля московской прессы почему-то вывела в

ответ, по-кошачьи подвывая:

«Я-а, искал-ла тебя-я, ночами темными-и». Концерт оборвал ревун

милицейской машины. Кто-то, наконец, вызвал подкрепление.

Человек, все это время скрытно наблюдавший за корреспондентом, бесшумно

отступил в темноту.

Через пять минут Хиршбургу доложили, что пресса след взяла и можно

играть дальше.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ДЕЛОВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Спецоперация

Берлин, четыре дня спустя

Ярослав Садовский прогулочным шагом шел по улице, время от времени

косясь на свое отражение в витринах. Делал он это по двум причинам. Во-первых,

он нравился себе и знал, что нравится женщинам. Во-вторых, так проще проверить,

не идет ли кто следом или параллельным курсом по противоположному тротуару.

Этим утром он был доволен жизнью. Полковник в сорок с небольшим,

конечно, не бог весть что. Но когда большинство полковников подрабатывает

частным извозом, или продажей армейского имущества, или, что еще хуже, месят

грязь в Чечне, прогуливаться в летнем костюме в самом центре Европы,

согласитесь, не плохо.

С карьерой у Садовского все сложилось отлично. Началось все с далекого

прадеда, гонористого польского шляхтича. Бес его попутал с криком «Еше польска

не сгинела» помахать саблей на очередном восстании против русского царя. За

антирусские настроения и вооруженный дебош царь законопатил шляхтича Садовского

в Сибирь. Оттуда прадед вернулся с чахоткой и целым выводком шляхтичей. Один из

них, гордо заломив гимназистский картуз, сразу же принялся швырять в казаков

булыжники и подносить патроны пролетариям на Красной Пресне. За что тут же был

взят на заметку Охранным отделением и впечатлительными курсистками.

Вышибленный из гимназии за революционные настроения и выдающуюся

тупость, отпрыск шляхетского рода примкнул к социал-демократам и стал в доле с

еврейскими контрабандистами таскать через границу ленинскую «Искру». Тяга к

авантюризму и умение выходить сухим из воды пригодилась, когда революция

все-таки победила и поляк Дзержинский возглавил ВЧК. На царских сатрапах дед

отыгрался, когда вместе с Бела Куном «зачищал» Крым от остатков врангелевцев.

За заслуги перед революцией и знание иностранного языка (родного польского) его

направили в ИНО ГПУ*, где, женившись на машинистке пролетарского происхождения

из Бердичева, он и положил начало чекистской династии Садовских.

Ярослав Садовский был искренне благодарен предкам.

.Во-первых, за благородную внешность, шляхта — это тебе не шахтер из

Донбасса. И в то же время — кристально чистая анкета. Во-вторых, за надежный

фундамент из достатка и связей, что выдержал все перестроечные бури. В лихую

годину перестройки отец вышел на генеральскую пенсию, но тут же трудоустроился

в советско-мальтийское СП, чем обеспечил благосостояние внуков и правнуков на

ближайшие полвека. Сыну же категорически запретил покидать серые стены родного

«объекта» в Ясеневе**, что бы там ни происходило.

— Знаю, что дурдом, — упрямо твердил он на все жалобы Ярослава. — А где

сейчас не дурдом?! Ты сообрази, дурья башка, страна, как ее ни назови, без

разведки все равно

жить не сможет. Да и мы, Садовские, без разведки — никто. Так что иди и

служи, как мы с дедом служили. Думай о родине, но не забывай о себе, —

переиначил на свой лад бодрую комсомольскую песенку.

*Иностранный отдел Главного политического управления — первый орган

внешней разведки Советской России.

** Штаб-квартира Первого Главного управления КГБ (внешняя разведка),

ныне — СВР.

Генерал Садовский, как все долгожители Лубянки, был ярым патриотом,

преданным коммунистом и тайным юдофобом. Это не помешало ему сменить

отечественную «волгу» на «мерседес», перекачать через СП в Швейцарию фонды'пяти

оборонных предприятий и стряпать аналитические справки для банкира с

местечковой фамилией. Сына он тоже воспитал патриотом, обеспечив дипломом

журфака МГУ (плюс спецкурсы при Краснознаменном институте им. Андропова) и

местом в западноевропейском отделе ПГУ. Ярослав здраво рассудил, что родину он,

конечно, любит, но пока она точно не сказала, что ей от него требуется, он,

Ярослав Садовский, офицер берлинской резидентуры СВР, имеет полное право жить в

свое удовольствие.

В понятие удовольствия от жизни входил и риск, без него закисает кровь.

Но Ярослав точно знал разницу между кайфом от легкого опьянения и тяжелым

алкоголизмом. Поэтому давно для себя решил, что рисковать он любит и будет, но

до известного предела. Подвиг — это крайняя форма острых ощущений, как правило,

с трагическими последствиями. Такого наплевательского отношения к себе, как

безрассудный героизм, Ярослав в силу происхождения и воспитания позволить не

мог.

Он спохватился, вспомнив, что гуляет не сам по себе, а идет на встречу

с информатором. И сразу же нырнул в первый попавшийся магазинчик. Успев

проделать маневр прямо перед носом у гомонливой стайки японских туристов. У

каждого узкоглазого как неотъемлемая часть национального костюма на груди

болтался фотоаппарат. Меньше всего Ярославу хотелось, чтобы в кадр с видами

Берлина затесалась его физиономия.

В магазинчике, выслушав положенную порцию «данке шен, битте шен» от

крашеной немки с лошадиными зубами, он немного успокоился, вдоволь насмотрелся

на свое отражение в зеркале и вышел, ничего не купив.

На перекрестке стоял безликий «рено». Солнцезащитный щиток на лобовом

стекле был опущен. Это молодой опер, недавно прибывший в резидентуру, подавал

сигнал, что объект в адресе, а подозрительной активности вокруг не замечено.

Для парня это было первое «обеспечение спецмероприятия», значит, стараться

будет вовсю, скорее, со страху перебдит, чем проморгает «наружку».

Ярослав взялся за ручку двери, в стекле, как в зеркале, последний раз

осмотрел улицу и себя. Сегодня утром, бреясь, обратил внимание, что на висках

прибавилось седины. Но сейчас, в ярком свете дня, оценил, что так даже неплохо,

подкрашивать еще рано.

Уверенной походкой вошел в кафе.

Как и договаривались, за угловым столиком у окна, (стекла темные, с

улицы посетителей не видно) его уже ждали Эрика и ее друг.

При желании Эрика могла легко сбросить с подиума Клаудию Шиффер.

Двадцать пять лет, спортивная фигура, точеные кисти рук, копна волос цвета

пшеницы, забранных в задорный хвост, полное отсутствие косметики, не из

экологической моды, а из-за ненадобности, и бесшабашный взгляд васильковых

глаз.

«Черт возьми, порода», — сглотнул слюну Садовский при первой встрече.

Впечатление оказалось верным, Эрика доводилась родственницей какой-то

графине фон Вестарп* и по праву крови вполне могла скакать на дерби с

принцессой Анной или плескаться в одном бассейне с наследницей престола Монако.

Это не могло не льстить самолюбию Ярослава Садовского, никогда не забывавшему,

что его ясновельможный предок некогда владел землями в Речи Посполитой. И

самомнение взлетело до заоблачных высот, когда прямо с приема, где их

представили друг другу, Эрика без лишних слов увезла его в загородную

гостиницу. Сладкий плен длился трое суток. Резидент, скрипнув зубами то ли от

ярости, то ли от зависти, поздравил с удачным вербовочным подходом.

* Секретарь ложи «Туле», вместе с принцем Густавом фон Торн-и-Таксисом в числе семи членов тайной ложи «Туле» была взята в заложники комиссарами Баварской коммунистической республики. В ночь на 30 апреля 1919 года, в священную Вальпургиеву ночь — праздник древних германцев , заложники были расстреляны. Расправа над древнейшими представителями дворянских родов возмутила всех жителей Мюнхена и стала поводом к восстанию. Первого мая объединенные силы «Свободных корпусов» -- патриотически настроенных ветеранов Первой -- и боевых дружин ложи «Туле»штурмом взяли Мюнхен, утопив в крови Баварскую республику. Это был редкий случай открытого участия тайной ложи в вооруженной борьбе.

Эрика считала себя свободным журналистом очевидно, потому что в деньгах

не нуждалась — ее отец владел несколькими типографиями в Восточных землях и

тремя газетками в Баварии. Жизнь она прожигала, как и полагалось «инфант

терибль» увядающего аристократического рода, — весело и беззаботно.

Ярослав на правах старого знакомого с годичным стажем интимных встреч

чмокнул Эрику в щечку, пахнущую зеленым яблоком, и протянул руку мужчине. При

этом Ярослав сделал твердый взгляд и чуть выставил вперед челюсть, придав себе

еще более мужественный вид. Он знал, что если женщина в первые тридцать секунд

подсознательно оценивает мужчину как вероятного сексуального партнера, то

мужики, как псы, прицениваются друг к другу, выясняя шансы противника в драке

за самку и кусок мяса.

Он сразу сделал вывод, что в цивилизованных условиях сидевший напротив

мужик против него, Ярослава, никаких шансов не имеет. Напрочь лишен лоска,

слишком запущен и погружен в себя. И к тому же беден. Одни пластмассовые часы

говорят сами за себя. Правда, где-нибудь в темной подворотне или в голом поле с

автоматом... Крутые плечи, крепкая шея, заветренная небритая рожа и мощный

перстень на толстом указательном пальце. Какая-то мудреная арабская вязь.

Впрочем, перстень, очевидно, не золотой, медь дешевая. И еще черная армейская

куртка — мечта подписчика журнала «Солдат удачи».

Знакомства у Эрики, как он уже знал, простирались от заоблачных высот

аристократических салонов до катакомб социального дна. Но всякий раз она

умудрялась находить таких уникумов и рептилий, что оставалось только

вздрогнуть. Последним трофеем был седой ветеран РАФ*, впавший в окончательный

маразм на почве конспирации. Что не помешало Эрике после затянувшегося интервью

в постели заключить, что как террорист он, конечно, уже выпал в осадок, но

мужчина еще тот.

*Роте Арме Фракционе (Фракция Красной Армии) — леворадикальная

террористическая организация, с 70-х годов сменила пять поколений функционеров,

вела непрерывную «партизанскую» войну в Западной Европе. Последний теракт —

взрыв самой совершенной тюрьмы в мире (г. Вейтерштадт, Германия) в 1993 году, в

день сдачи тюрьмы в эксплуатацию. В настоящее время РАФ заявила о самороспуске.

И этот, что сейчас разминал в пальцах «Житан» без фильтра, явно

относился к неистребимому племени убежденных анархистов и искателей

приключений.

— Представь нас, — обратился Ярослав к Эрике.

— Фу, как официально, — наморщила носик Эрика. — Знакомьтесь. Ярослав

Садовский, русский журналист и немного коммерсант. Или наоборот. Что не так уж

и важно. Это — Леон Нуаре.

Мужчины пожали друг другу руки. Как и ожидал Садовский, хватка у Леона

оказалась стальной, как у грузчика.

— Так вы журналист или коммерсант? — Леон сунул в рот сигарету.

— Журналист — это либо несостоявшийся писатель, либо удачливый

коммерсант, продающий информацию. Я, если точно выразиться, менеджер от

журналистики. Организую работу других, сам пишу редко. Как бизнесмен

интересуюсь средствами коммуникаций, в частности — кабельным ТВ.

Ярослав сказал чистую правду. Действительно, печатать на машинке толком

так и не научился. Просидеть больше часа за рабочим столом для него было

пыткой. А «залегендировали» его под представителя российского инвестиционного

фонда, изучающего опыт западных СМИ, потому что вакансий в ТАССе и корпунктах

газет для «подснежников» из-за наступившей нищеты не осталось, нормальных

журналистов содержать не на что, куда уж кормить разведчиков. Будет или нет

фонд инвестировать в развитие сети кабельного ТВ на бескрайних просторах России

— бабушка надвое сказала. Что, впрочем, Ярослава не волновало. Но информация,

собранная им, весьма пригодилась отцу. Ветеранское СП грамотно вложило деньги в

кабельную сеть Германии.

— Эрика мне сказала, что вы организовывали съемки фильмов здесь, на

Западе? — Леон чиркнул зажигалкой — старой побитой «Зиппо».

— Да, в Праге, Амстердаме и в основных городах Германии. Познавательные

и исторические программы для одного телеканала в России. — Садовский решил, что

пора перехватить инициативу и самому задавать вопросы: — А вы — журналист, не

так ли?

• Стрингер, — ответил Леон без всякой рисовки.

«Я так сразу и подумал». — Ярослав еще раз окинул взглядом Леона.

Без сомнений, он по всем видовым признакам принадлежал к беспортошному

и безголовому племени «солдат удачи» от журналистики. Самые умные и амбициозные

рвутся в политические комментаторы и экономические обозреватели, практичные— в

светскую хронику и рубрики «искусство, кино, театр», бестолковые оседают в

спортивных редакциях либо пишут «на производственные темы», совсем уж недалекие

кропают статьи для садоводов и гороскопы для домохозяек. Для всех них

удостоверение журналиста открывает двери в те миры, куда при других условиях

путь им был бы заказан. И в этом, очевидно, они видят основное преимущество

своей профессии, если не считать удовлетворенного зуда высказываться по любому

вопросу, даже если тебя не спрашивают.

Лишь стрингеры рыщут там, куда боятся или брезгуют входить обычные

журналисты. Как правило, никогда не состоящие в штате, не получающие,

стабильного оклада и премиальных за прилежную работу, стрингеры всё делают на

свой страх и риск. Для них, как для пиратов, деньги имеют ценность лишь как

результат удачной авантюры. И плевать они хотели на профессиональные этические

нормы и законы страны пребывания.

— Интересно. — Ярослав уселся поудобнее, вполоборота к Эрике. — И где

удалось побывать?

— Эфиопия, Ангола, ЮАР, Пакистан, Иран, Афганистан, Индия, — перечислил

Леон.

— Конечно же, штат Кашмир? — высказал догадку Ярослав, сообразив, что

адресами командировок были исключительно «горячие точки».

— Угу, — кивнул Леон, выпустив облачко дыма.

— И что вас туда тянет? — поинтересовался Ярослав.

— Я подхожу для такой работы лучше, чем многие. Вы бы не стали есть то,

что ел я, или спать там, где с превеликим удовольствием высыпаюсь я. Ну и,

конечно, деньги. Моя работа хорошо оплачивается. Перед ужином зрители хотят

видеть кровь и руины. Это позволяет им чувствовать себя защищенными. По сути,

они платят за чувство комфорта, а не за новости.

«Уже легче. Можно работать», — решил Садовский. Сам он был далек от

романтики войны. От военных сборов остались самые неприятные воспоминания, а

трех прыжков с парашютом, обязательных по программе, хватило, чтобы отбить

всякую охоту к экстремальным видам спорта.

«Но если человек работает за деньги, с ним можно нормально общаться. К

тому же, слегка циник. И, безусловно, эгоцентрик. Вон сколько раз «якнул».

Подружимся, куда . он денется. Если деньги любит».

— Леон, что же ты не сказал, что в восемнадцать лет сбежал из дома и

записался в Иностранный легион, — вступила Эрика, все это время с интересом

наблюдавшая за ритуалом знакомства мужчин. Совсем как косуля с деланным

равнодушием косит из-за кустов на бодающихся самцов.

— И такое было? — удивился Ярослав.

— Давно, я уже и забыл, — отмахнулся Леон. На вид Леону было тридцать с

небольшим, и Ярослав ощутил болезненный укол ревности. С такой биографией и

внешностью флибустьера не составляло никакого труда оказаться в загородном

отеле с Эрикой. Что-то ему подсказывало, что именно так оно и было. При мысли,

как это было у нее с этим дикарем, в сердце впился острый шип. «Ладно, у нас

свои козыри есть», — решил Ярослав. По-хозяйски осмотрел стол. До него Эрика с

другом успели выпить по чашечке кофе.

— Может, еще кофе? Я угощаю. — Он вскинул руку. Хозяин, давно ожидавший

команды, засиял лицом . и выскочил из-за стойки. Кафе было маленьким, всего

пять столиков, четыре из которых пустовало. Обстановка в восточном стиле, с

кухни тянуло пряными ароматами.

— Конечно же, бизе? — спросил Ярослав заговорщицким шепотом на правах

близкого знакомого, посвященного в маленькие тайны.

Эрика была жуткой сластеной, что, впрочем, не сказывалось на фигуре. Но

зомбированная статьями в дамских журналах, она постоянно мучалась сомнениями и

все же не могла устоять, за что потом себя кляла и изводила ненужным шейпингом.

Такие вот женские комплексы.

На лице Эрики отразилась жуткая внутренняя борьба, через секундуона

сдалась:

— Два. Но только — два.

— Три бизе, — спрятав улыбку, обратился Ярослав к хозяину. — И

что-нибудь, чтобы отметить знакомство. Клубничный ликер для дамы. Так, Эрика?

Вам, Леон?

Леон засопел, потом ответил:

— Коньяк.

— Прекрасно, — кивнул Садовский. — Два мартеля. Пока все.

Хозяин, оплывший араб, удалился исполнять заказ.

Леон криво усмехнулся, давя сигарету в пепельнице.

— Что-то не так? — среагировал Ярослав.

— Нет, просто вспомнил, что у русских свое понятие о норме. Одна

бутылка — мало, две — много, а три — в самый раз.

— Откуда такое знание России?

— Я три дня назад прилетел из Москвы, — ответил Леон, не спуская с

собеседника иссиня-черных глаз. — До этого был в Карабахе и Чечне. В Абхазию не

попал, не успел оформить визу

- Вот как?! И как вам Россия? — спросил Ярослав по-русски, до этого

разговор шел на немецком.

— Очень понравилась. — Леон тоже перешел на русский. Вполне приличный,

акцент едва ощущался. — Россия — это просто Клондайк для стингера моего уровня.

Работать опасно, но чертовски выгодно.

«Молодец, ловко перевел разговор в нужное русло. И тему беседы

обозначил, не забыв упомянуть о деньгах», — мысленно похвалил его Ярослав.

Дождавшись, пока хозяин, толстый араб, расставит заказ на столе и уйдет

за стойку, поднял рюмку.

— Ну, за знакомство.

— И за взаимовыгодное сотрудничество, — добавила Эрика.

Леон лишь кивнул. Провел ладонью над рюмкой, что-то прошептал, словно

колдуя. И лишь после этого поднял ее, чокнувшись со всеми.

Эрика сразу же принялась за пирожные, предоставив мужчинам самим

разбираться со своими проблемами. Придвинулась к столу. Ярослав машинально

скользнул взглядом за глубокий вырез на ее майке и с трудом отвел глаза.

— Итак, к делу. — Он сделал еще один глоток коньяка, чтобы отвлечься от

приятных воспоминаний. — Эрика мне обещала сенсацию.

— Это полуфабрикат сенсации. Поэтому мне нужны гарантии коммерческой

тайны. — Леон достал новую сигарету, но зажигалкой не чиркнул, выжидая.

— Если достаточно слова, то я его даю. — Ярослав сделал серьезное лицо.

— И если история покажется мне интересной, я постараюсь на ней сделать неплохой

бизнес.

Леон кивнул и чиркнул зажигалкой. Несмотря на рекламу, «Зиппо»

выстрелила язычком огня лишь на третий раз.

— История такова. — Леон полез в нагрудный карман куртки. — В ночь с

субботы на воскресенье в дачном поселке под Москвой произошел пожар. Сгорела

дача профессора Арсеньева.

Он протянул Ярославу мятую вырезку из газеты. «Профессору крупно

повезло», — прочитал Ярослав заголовок. Судя по шрифту и макету — «МК»,

вездесущий и наглый таракан.

Покосился на Эрику, но та самозабвенно поедала второе пирожное.

— Арсеньев — известный археолог. Крупный специалист по индоевропейской

праистории. Возглавляет историко-археологическую экспедицию при Минкульте, —

прокомментировал Леон.

— Очень интересно, — отозвался Ярослав, изобразив на лице максимум

заинтересованности.

— Все дело в том, что пожару предшествовал взрыв. Цель — огнем

уничтожить нечто, хранившееся в подвале дачи.

— Разборки, — констатировал по-русски Ярослав.

— Несомненно, — согласился Леон, термин ему был явно знаком. — И я имею

подтверждение этого.

Его рука вновь потянулась к нагрудному карману, но вдруг опала.

Дверь в кафе, тренькнув звоночком, распахнулась, и вошла женщина в

темном одеянии и белом платке на голове. Как и полагается восточной женщине,

один ребенок сидел у нее на руках, второй тащился сзади, а третий пока нежился

в животе. Судя по его огуречной форме, натянувшей черный балахон, ожидался

мальчик. Еще один немецкий араб.

«Если так пойдет дальше, через десять лет Берлин превратится в филиал

Каира», — мимоходом подумал Ярослав.

Следом пришла мысль, что встреча абсолютно бросовая, контуженный

стрингер ничего путного, кроме мятой газетки, за душой не имеет, поэтому не

мешает вознаградить себя за впустую убитое время часиком-другим с Эрикой. В

каком-нибудь уютном местечке поблизости, где есть двуспальная кровать и ванна.

Арабка в их сторону даже не посмотрела, о чем-то пошепталась с хозяином

и проскользнула в заднюю комнату.

Леон, оглянувшись и убедившись, что свидетелей нет,. выудил из кармана

небольшой пластиковый пакетик и положил перед Ярославом.

— Что это? — Садовский не стал прикасаться к пакетику, черт его знает,

что за бледно-желтые дробинки лежали внутри.

— Образцы металла, что нашли на пожарище, — ответил Леон. — Следствие

располагает несколькими килограммами этого расплава, а мне достались вот эти

крохи. Но и их хватило. — Он из внутреннего кармана вытащил сложенный вдвое

листок официального бланка. — Вот заключение лаборатории Берлинского

университета. Металл, если не считать вкраплений, образовавшийся при расплаве,

является низкопробным золотом. Возраст изделия, погибшего в огне, — второе

тысячелетие до нашей эры.

— Ну и что? — пожал плечами Ярослав. — Профессор хранил на даче

какие-то древние побрякушки. В чем тут сенсация?

— Вы не хотите задать вопрос: откуда они у профессора? — Леон вперил в

Ярослава тяжелый взгляд. — Или боитесь. Садовский мельком посмотрел в окно.

«Рено» напарника, сделав круг по кварталу, вновь вернулся на исходную позицию.

Солнцезащитный щиток все так же был опущен, значит, пока все нормально.

Ситуация все больше и больше начинала раздражать Ярослава. Особенно не

понравилось то, что в пакетике лежат золотые шарики. С золотом, как известно,

шутки плохи. Это чистый криминал, а не благородный шпионаж. И еще очень не

нравилось то, что Леон продолжал поедать его глазами фанатика, приглашая

присоединиться к маниакальному психозу, источившего душу вольного охотника за

сенсациями.

— Вопрос предполагает интерес, Леон, — тоном врача, разговаривающего с

психом, ответил Ярослав. — А мне пока ничего в вашей истории не показалось

интересным. Вы, наверно, слишком мало пожили в России и еще сохранили

способность удивляться. Я же не удивляюсь ничему. И всему готов верить. Россия

очередной раз переживает этап, когда возможно буквально все. Эдакое поле чудес

в стране дураков. Кстати, если знаете, «Поле чудес» — самая рейтинговая

передача на российском ТВ.

Эрика отставила свою тарелочку, виновато вздохнув, притянула к себе

пирожное Ярослава. Облизнула ложку, прицелилась на хрустящую шапочку и

мимоходом обронила:

— Так не интересно, Леон. Начни с самого начала.

Леон, насупившись, перемалывал в голове какую-то мысль. Очнувшись,

посмотрел на Эрику, но та уже вся была поглощена вкусовыми ощущениями.

— Ладно, — согласился Леон. — Предупреждаю, я купил эксклюзив на

историю о пожаре и все доказательства. — Он указал на пакетик. — При желании вы

все можете проверить сами. Надеюсь, источники в московской милиции у вас есть?

Ярослав кивнул, заранее решив, что палец о палец не ударит.

— Тогда слушайте предысторию. — Леон отвернулся и остановившимся

взглядом уставился в матово-черное стекло. — У меня хорошие связи с талибами.

Еще со времен их похода на Кабул. В апреле этого года мне предложили

участвовать в одной операции. Группа из пятидесяти человек прошла рейдом через

Таджикистан в Узбекистан и захватила в заложники японскую съемочную группу.

Помните, об этом еще писали все газеты?

Садовский напрягся и вспомнил, что в аналитической справке о положении

в России, регулярно доставляемой в резидентуру, что-то упоминалось о том, что

объединенные силы азиатских республик под чутким руководством «старших братьев»

из ФСБ целый месяц дружно гонялись по горам за отрядом каких-то моджахедов. Чем

кончалась охота, Ярослав не запомнил. Наверное, победным рапортом и списанием

ранее похищенных боеприпасов и бензина.

— На самом деле, японцев никто в заложники не захватывал. Это был лишь

предлог для широкомасштабной спецоперации. Их удерживали правительственные

части, пока нас гоняли по горам. И освободили, когда нас окончательно

затравили. Сначала нас обстреляли с вертолетов, разметав караван, а потом

выбросили десант. Они гнали нас, как волки травят стадо джейранов, отбивая

ослабевших и убивая по одному. Кому не досталось пули, тех добила жара и жажда.

Выжило всего трое.

— И вы в их числе, — подсказал Ярослав.

— Как видите. Я же говорил, у меня повышенный уровень живучести.

Ярослав обратил внимание, что сигарета в руке у Леона стала подрагивать

все сильнее и сильнее, как поплавок при хорошей поклевке.

«Посттравматический синдром — проклятие всех, кто побывал в «горячей

точке», — подумал Ярослав. — И не такой уж ты, братец, двужильный, каким хочешь

казаться. Хотя бабам контуженные нравятся. Вид страдающего мужика провоцирует у

них материнский инстинкт».

Он посмотрел на Эрику, та отставила недоеденное пирожное и, затаив

дыхание, следила за Леоном.

— Лео, не уходи в себя! — резко одернула она стрингера, когда взгляд

его окончательно остекленел.

— Да, да. — Леон раздавил в пепельнице окурок, сразу же стал

прикуривать новую сигарету. — Я просто еще раз попробовал все

проанализировать... Нет, утечка исключается. Это просто военная неудача. Так

бывает. Просто не повезло. — Он пальцем начертил на столе два кружка. — Целью

рейда было тайное хранилище одного влиятельного восточного князька. Пока не

стану называть имен. Он создал личный форт Нокс в горах и свозит туда ценности,

которые невыгодно или небезопасно доверить швейцарским банкам. Район безлюдный,

при советах там добывали уран. На местном языке район называется Мертвый город.

Действительно, там есть остатки древнего города. И еще сохранились капитальные

постройки из железобетона и шахты.

Мы знали, что Мертвый город превращен в крепость, брать ее штурмом

таким маленьким отрядом — бесполезно. Но в крепость периодически прибывает

караван с новыми поступлениями. Все организовано очень хитро. Водители

пригоняют грузовики в заброшенный кишлак, откуда ведут сразу несколько дорог, и

оставляют ключи в замке зажигания. Охрана сразу же ликвидирует водителей.

Спустя некоторое время из Мертвого города приходит БТР с другими водителями,

они и отгоняют грузовики в крепость. Кроме них, никто дорогу туда не знает.

А прибывшая из Мертвого города спецкоманда ликвидирует охрану. До

следующего рейса трупы успевают сожрать волки и птицы. Поэтому там так и кишат

волки. Что создает еще один рубеж системы безопасности. Естественный, так

сказать.— Леон сделал быструю затяжку, выпустил дым, крепко зажмурив глаза. —

Волки, привыкшие к человечине, — поверьте, страшное дело. Пострашнее зависших

над головой вертолетов. Стрелок может промахнуться, у вертолета рано или поздно

кончается горючка, а волк будет травить тебя до конца.

— Тысяча и одна ночь, — с сомнением покачал головой Ярослав.

Но Леон не обратил на замечание никакого внимания.

— Мы трое суток сидели в засаде, окруженные со всех сторон волками. Эти

твари каким-то особым чутьем угадывают приближение машин. — Он усмехнулся,

хищно оскалив зубы. — Не надо никакого спутника, чтобы засечь караван. Волки

сами приходят в кишлак накануне появления машин. Надо было сидеть тихо,

выстрелы в горах слышны на десятки километров. И огня зажигать нельзя. Поэтому,

когда волки пробрались в один дом, нас оставалось только лежать и слушать, как

они терзают наших товарищей. И молиться, чтобы очередь не дошла до тебя. — Леон

протяжно выдохнул, окатив Садовского облаком дыма. — А потом все оказалось

проще простого. Прибыли четыре грузовика и два БТРа сопровождения. Мы

обеспечили волкам их порцию мертвечины и ушли, захватив часть груза. Выстрелы

не насторожили группу, что шла в кишлак со стороны Мертвого города. Они их

ждали. Поэтому у нас был запас по времени. Машины и тропинки в кишлаке мы,

конечно, заминировали. Это тоже помогло, и по горячим следам погоня за нами не

пошла. Активно травить начали лишь через два дня. Тогда и появилась «утка» про

японцев-заложников. Как выбрался я, рассказывать не буду.

— Ваше право. А что стало с грузом? И что это за груз? — спросил

Ярослав. Против его воли рассказ его заинтриговал. Просто голливудский боевик,

да и только.

— То, что называется «культурными ценностями», — по-волчьи усмехнулся

Леон. — Ваш восточный князек ничем не отличается от нацистских бонз. Тоже тащит

отовсюду и без разбору И хранит в подземелье. А груз мы время от времени

сбрасывали, когда поняли, что охотятся не столько за нами, сколько за ящиками.

Каждый раз погоня прекращалась, охотники вызывали вертолет, чтобы забрать

очередной ящик. Это нам давало очередную передышку. А потом гон начинался

снова. Пока не остался последний ящик.

Леон осмотрелся по сторонам, хотя в кафе никого из посторонних не было,

даже хозяин ушел в заднюю комнату.

— Содержимое любого ящика — приговор для этого восточного царька. Ему

могут простить рабское поклонение подданных и каторжный труд рабов на хлопковых

полях. Закроют глаза на счета в швейцарских банках при тотальной нищете в его

владениях. Как говорили в Вашингтоне про известного латиноамериканского

диктатора: «Конечно же, сукин сын, но — это наш сукин сын». Тем более что

дехкане и слыхом не слыхивали про «права человека» и «демократию». Да и бог с

этой ерундой... Но скупку похищенных культурных ценностей мирового значения ему

не простят. Это уже слишком для такой мелкой сошки. Поэтому они так старательно

обследовали все оставленные нами укрытия, потрошили каждый труп. На вертолете

прилетал какой-то уполномоченный этого князька и по описи проверял содержимое

каждого ящика.

Леон сунул руку за воротник майки и вытащил медальон, повозился с

застежкой и, отстегнув, положил на стол рядом с пакетиком. Ярослав с интересом

посмотрел медальон, в руки, правда, не взял, удержался. Хотя они так и

чесались. Вещь странная, явно редкая, сама собой просилась в руки. Ярослав

никогда подобного не видел: четыре змейки выползали из центра и извивались

дугой, сплетаясь в левостороннюю свастику.

— Нас осталось трое. Каждый взял из последнего ящика по одному

предмету. Это — мой. — Он указал на заключение. — Прочтите, там сказано, что

металл идентичен тому, что найден на сгоревшей даче профессора Арсеньева. Я

специально приезжал в Москву, чтобы встретиться с Арсеньевым. Рассчитывал

получить у него консультацию по происхождению этого медальона. А оказалось, что

часть коллекции хранилась у него. Чуть не попал в капкан! Опять пронесло. — Он

суеверно поднес сжатый кулак ко рту

— А зачем вам потребовался профессор Арсеньев? — спросил Ярослав, с

трудом оторвав взгляд от пляшущих змеек на медальоне.

— Он считается крупнейшим специалистом по протославянской истории. А

медальон как раз к ней относится., Ну и главное. — Леон выдержал паузу,

покусывая нижнюю губу. — Я навел справки у профессора Брандта из Мюнхенского

университета. Подобный медальон находился в «прильвицкой коллекции»*. Это вам

что-то говорит?

— Нет.

* Ритуальные языческие статуэтки из клада (около семидесяти предметов),

найденного в конце XVII века в Германии близ славянского города Ретры (совр.

Ней-Бранденбург). В 1771 году опубликована книга Андреаса Готлиба Маша,

посвященная кладу, с богатыми иллюстрациями. На русском языке см.: А. Платов

Культовые изображения из храма в Рет-ре. Мифы и магия индоевропейцев. Вып. 2.

М., 1997.

Хотя Ярослав Садовский и закончил МГУ, на нем это мало сказалось. Курс

истории древней Руси совпал с очередным бурным романом, поэтому в голове

остался сплошной сумбур из вятичей, половцев, Мамая, Пожарского и Ключевского.

— Коллекция считается утраченной во время Второй мировой, — пояснил

Леон. — Скорее всего, нацисты укрыли ее в каком-нибудь бункере, откуда ее

вывезли ваши.

— Почему именно наши? — обиделся за родину Ярослав. — Разве союзники

ничего не вывозили?

— Конечно. Не меньше, а скорее всего — больше, чем вы. Но эту коллекцию

захватили именно русские. Мне доподлинно известно, что Арсеньев руководил

работой трофейных команд в русской зоне оккупации. Почему статуэтка нашлась на

даче, а не в спецхране музея, — это отдельный вопрос. Главное, что трофей

оказался у вас, в России.

Ярослав был не так глуп, чтобы в секунду не просчитать ситуацию. И ему

сразу же захотелось под любым предлогом прервать встречу, выскочить из кафе и

скорее уносить ноги подальше от этого контуженного с глазами фанатика. Потому

что ниточка, ведущая от нацистских бункеров к даче профессора и далее к тайному

хранилищу демократически избранного азиатского сатрапчика, способна

превратиться в веревку и мертвой петлей захлестнуться на шее любого, невзирая

на звания, прошлые заслуги и родственные связи.

И тут произошло непоправимое...

Ладонь Эрики легла на его бедро. Всякий раз от ее прикосновения у

Ярослава начинала кружиться голова. Ни с одной женщиной у него подобного не

случалось.

Вот и сейчас электрический заряд прошел от бедра через позвоночник

прямо в голову. Она сразу же наполнилась влажным туманом, разом пропали все

мысли. В ушах протяжно зазвучала монотонная мелодия, словно кто-то тянул одну

ноту на флейте. Ярослав следил за облачком дыма, парящим под потолком.

Привиделось, что это всадник на лошади. Под напором воздуха всадник стал

заваливаться назад, тело его вытянулось, загнулось в дугу и соскользнуло с

лошади, а она, плавно встав на дыбы, обернулось птицей, широко разбросавшей

крылья и вытянувшей острый клюв к двери, за которой горел летний полдень.

«Никуда ты не улетишь. Поздно», — сказал Ярослав то ли самому себе, то

ли сизой прозрачной птице.

Сам не соображая, что делает, он взял медальон. Металл оказался на

удивление горячим. Змейки сновали под пальцами, шершавыми тельцами царапая

кожу.

— Леон хочет раскрутить эту историю, — сквозь туман слышал Ярослав

голос Эрики. — Ты получаешь полный эксклюзив на конечный продукт, если

обеспечишь работу Леона в Москве. И, если потребуется, командировку в

Узбекистан. Снимем телефильм в стандарте Би-би-си, минут на сорок пять. А потом

продадим право показа по кабельным сетям Европы и Америки. Деньги станем грести

лопатой. Наши бюргеры просто слюни пускают, когда им рассказывают о наследии

Рейха.

— Мне надо подумать, — Ярослав собрал остатки воли в кулак, но она

таяла, как воск и сочилась сквозь пальцы.

— Прежде всего тебе надо проверить факты, — мягко надавила Эрика. —

Задействуй свои источники. Леон, ты согласен на время дать медальон и этот

сплав?

— Да, на неделю. Под твои гарантии. Если после этого Ярослав вступит в

игру, я открою источник информации.

Но не раньше.

Уловив краем уха «гарантии», Ярослав помотал головой, вытрясая из нее

вязкую пустоту.

— Мне тоже нужны гарантии. — Садовский вдруг перешел на русский. —

Пусть напишет расписку, что добровольно передает медальон для экспертизы. С

обязательным возвратом через семь дней. И что принимает на себя все правовые

последствия, если медальон имеет криминальный след. Иными, словами, я не хочу

отвечать, если на выходе их кафе меня повяжет полиция.

Эрика, хмыкнув, потерлась щекой о плечо Ярослава.

— Я умница и обо всем уже позаботилась. Вот расписка от моего имени. Не

обижайся, Леон, но имя фон Вестарп значит больше, чем Нуаре. Кстати, это

означает, что я тоже в деле. Надеюсь, мальчики, вы не бросите партнера. Или у

кладоискателей принято их пристреливать?

Леон ощерился своей волчьей улыбкой, а потом загоготал в полный голос.

На шум из задней комнаты выглянул хозяин.

Ярослав показал ему рюмку и пальцем нарисовал в воздухе круг.

«Повторить», — смекнул хозяин и потянулся к полке с. бутылками.

— Не боишься пить за рулем? — спросила Эрика.

— А русские вообще трезвыми за руль не садятся. Уж я-то знаю. — Леон

продолжал веселиться;

— Конечно. В нашем климате от безысходности и тоски только водка и

помогает. — Ярослав тоже заразился весельем. На душе почему-то стало легко,

куда-то пропала подспудная зажатость, с которой всегда выходишь на оперативное

мероприятие. Даже заторможенный Леон показался симпатичным парнем. Странным,

конечно. Но с войны всегда возвращаешься с сумасшедшинкой в глазах. Если вообще

возвращаешься.

Ярослав сгреб со стола трофеи: медальон, пакетик с оплавившимися

шариками, бланк заключения и расписку Эрики.

Эрика... Она продолжала держать руку на его бедре. Электрический заряд

больше не бил в голову, сейчас от ее ладони в тело шло ровное тепло.

«Еще полчасика», — решил Ярослав, хотя давно пора было уйти.

Он не без удовольствия отметил, что Эрика во все глаза смотрит только

на него и совсем не обращает внимания на этого партизана от журналистики.

«Может, утащить бабу в гостиницу? Так сказать, закрепить договор», —

закралась шаловливая мыслишка. Но Ярослав вовремя опомнился.

С такой информацией, что он получил, а главное — с трофеями надо не на

крылышках любви порхать в сторону ближайшей койки, а на всех парах нестись в

родное посольство под надежную крышу резидентуры.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

АНАЛИЗ СИТУАЦИИ

Спецоперация

Выполнив рутинную процедуру проверки и не обнаружив «хвоста», Ярослав

въехал на территорию посольства. Как правило, он не баловал своим присутствием

этот кусочек российской земли, но сегодня был особый случай.

В машине с него сошло наваждение от близкого присутствия Эрики, и он

смог трезво проанализировать ситуацию. Контуженный Леон оказался прав.

Информация была просто убойной силы. И держать эту бомбу у себя в кармане у

Ярослава не было ни малейшего желания. Сам бог велел побыстрее сбагрить ее с

рук, и пусть начальство само ломает голову, как с ней поступить. В конце

концов, начальник считает себя умнее всех, вот пусть и думает за всех.

В подвальном помещении, где круглые сутки горел свет, все столы

пустовали. Герои невидимого фронта, надо думать, еще трудовыми пчелами летали

по ближайшим окрестностям, собирая пыльцу секретной информации. Лишь за

крайним, лицом к стене, упражнялся в чистописании парень, что обеспечивал

встречу Ярослава. Он оглянулся через плечо, кивнул и вновь свесил голову.

— Пиши, пиши, молодой, шлифуй стиль,— на правах старшего подколол его

Ярослав. — Пригодится. Если контрразведка свинтит, будет чем в тюрьме заняться.

За двадцать лет, знаешь, сколько можно написать, ого! К освобождению , как Солженицын, на Нобелевскую накропаешь.

Молодой затравленно втянул голову в плечи, но огрызаться не стал.

Садовский открыл личный сейф, достал рабочую тетрадь. Меньше всего

сейчас хотелось несколько часов убить на составление отчета. Он с тоской

посмотрел на мертвенный свет люминесцентных ламп, очередной раз проклял того,

кто назвал его «дневным».

Стиснув зубы и придав лицу волевое выражение, плюхнулся на стул у

ближайшего стола.

Первым делом решил сделать стенограмму разговора в кафе. Из нагрудного

кармашка достал диктофон, вмонтированный в колпачок «Паркера». Присоединил к

усилителю, воткнул в ухо наушник и включил запись.

Он успел извести пять листов в тетради и почти до конца расшифровал

запись, когда в комнату заглянул Забелин.

— Пойдем пошушукаемся, — сказал он Садовскому

— Я еще рапорт не написал, — вяло возразил Ярослав

— Ничего, устно доложишь.

Ярослав беззвучно выматерился, но стал собирать бумага. С Забелиным

приходилось считаться. Шеф резидентуры убыл в отпуск. И по закону .«кошка в

двери, мышки в пляс» по резидентуре сразу же пошли слухи, что шефа в Москве

отправят на пенсию, а «оставшегося на хозяйстве» Костю назначат резидентом.

Если, конечно, из Москвы не пришлют нового. Садовский молился, чтобы все

обошлось и слухи остались бы слухами.

Костю Забелина за глаза все звали Крысом. Внешность у него была

чересчур невыразительная даже для разведчика. Невысокий росточком, с бесцветным

хохолком волос и такими же бесцветными круглыми глазками, с острым носиком и

вечно поджатыми тонкими губами он производил впечатление серой чиновничьей

мыши, тихо страдающей от геморроя и неудачной карьеры. Костю бог создал быть

инженером на оборонном заводе где-нибудь на Петроградской стороне. Даже фамилия

была подходящая — Забелин. Но Костя попал в разведку. Только перестроечная

кадровая чехарда позволила низкопородному Забелину подняться выше, чем ему

полагалось по положению. Нужных связей у него, насколько знал Ярослав, не было.

Брал исключительно фанатичной работоспособностью и исполнительностью.

Ярослав шел следом за Забелиным по коридору, как благородный дог за

таксой.

«Вот-вот. И ножки у нас колесом, и походочка геморройная. Крыс он и

есть. Не дай бог «резака» отправили на пенсию! Крыс у всех печень выгрызет», —

с тоской подумал он.

Забелин свернул в отвилок, где помещалась комната для секретных

переговоров. Набрал код на двери, пропустил вперед Ярослава.

Комната была выкрашена в белый цвет. Из мебели лишь два прозрачных

пластиковых кресла и такой же столик. «Жучок» прилепить не к чему. Стены с

прослойкой из песка и сеткой из высоковольтных проводов надежно защищали от

прослушивания.

— Ну, как успехи? — поинтересовался Забелин, усевшись в кресло.

— Нормально. — Кресло под Ярославом тихо хрустнуло. Их шаткая

конструкция явно рассчитывалась на худосочных карьеристов типа Крыса.

Забелин хитро поблескивал глазками, рассматривая элегантный костюм

Ярослава. Ждал, когда генератор наберет полную мощность, закрыв комнату

невидимым силовым пологом.

— Слушай, все хочу спросить. Вот как ты определяешь, кто кого поимел:

ты бабу или она — тебя? — Забелин, наконец, решил, что аппаратура уже работает

на полную катушку.

«Может, тебе «Пентхауз» полистать в туалете? Говорят, помогает». —

Ярослав спрятал брезгливую усмешку и со всем авторитетом человека, не

выходящего из дома без пачки презервативов в кармане, ответил:

— В столь сложном деле главное не это. Тут как на корриде: сегодня ты —

быка, завтра — бык тебя. Весь вопрос: выходишь ты на арену или нет.

Крыс насупился. Несомненно, с такой внешностью у него не могло не быть

проблем с женщинами. А Ярослав считался лучшим офицером добывания,

специализирующимся на слабом поле. Женщины, действительно, в его присутствии

слабели в коленках и неудержимо переходили в горизонтальное положение. Чем он

во всю пользовался, выуживая информацию и мягко склоняя к сотрудничеству.

Забелин пробарабанил пальцами по пластиковой столешнице, пристально

взглянул на Ярослава. Выпуклые серые глазки сделались непроницаемыми и

холодными, словно лягушка посмотрела на беззаботно порхающую бабочку.

— Но на этот раз, кажется, поимели тебя, Ярослав, — произнес Крыс,

разлепив бледные губы.

— И в чем это выразилось? — Садовский выгнул бровь, проигнорировав

завуалированную угрозу в голосе начальника. Он был абсолютно спокоен, совесть

его чиста — до интима с Эрикой сегодня не дошло.

— Знаешь, кого она тебе сосватала? — Крыс прикрыл веки и дословно,

словно читая справку, выдал: — Леон Нуаре, настоящая фамилия — Готье. Фамилию

сменил, вступив в Иностранный легион. Пять лет отслужил во втором

парашютно-десантном полку Легиона. Тяга к военным приключениям досталась от

папы, осужденного на десять лет за участие в мятеже ОАС в Алжире*. Есть данные,

что Леон служил инструктором во время войны в Эфиопии. Разрабатывается

Интерполом как дружественная связь исламских террористов. Зафиксированы встречи

с ближайшим окружением Усама Бен-Ладена. — Он со значением посмотрел на

подчиненного, предоставляя возможность самому осознать степень последствий

возможного задержания в кафе российского дипломата в обществе лучшего друга

террористов.

*«Путч генералов» 21 апреля 1961 года, последняя попытка силой удержать

французскую провинцию — Алжир. Ударной силой путча стал 1-й десантный полк

Иностранного легиона, захвативший столицу Алжира. После подавления мятежа полк

был расформирован. ОАС — Организация секретной армии — одна из самых опасных

террористических организаций в современной истории. Костяк ОАС составляли

офицеры спецподразделений армии и Легиона, не согласные с политикой Франции в

Алжире.

— На ловца и зверь бежит, — победно усмехнулся Ярослав, не поддавшись

давящему взгляду Крыса.

Ярослав со скоростью ЭВМ последнего поколения проанализировал ситуацию.

Во-первых, как оказалось. Крыс встречу контролировал. И теперь молодой, первым

прибывший в посольство и успевший доложиться, строчит рапорт. Во-вторых, само

содержание встречи, вкупе с установочными данными на Леона, открывало такой

простор для игры, что Ярослав невольно пожалел, что напротив него сидит

лупоглазый Крыс, а не штатный «резак» Глаголев. Уж он-то, Глаголев, телом

кряжистый и проворный умом, как медведь, оценил бы всю красоту комбинации.

«Может, сожрать крысенка? — мелькнула мыслишка. — Ну на фига нам такой

«резак» нужен? Назначат старшим, в петлю полезем всей резидентурой через месяц. Уж на мне-то он точно дрова колоть начнет, импотент бледный».

Ярослав всегда старался держаться в стороне от интриг, бушевавших под

крышей посольства. Но нужда, как видно, заставит окунуться в это болото. Он

отлично понимал, что рядом с Крысом ему не жить. И сейчас ему категорически не

хотелось отдавать в лапки Крысу уникальную информацию, от которой, он был

уверен, в Москве встанут на уши. А не докладывать исполняющему обязанности

резидента он права не имел.

— Я слушаю, — с едва замаскированными командирскими нотками произнес

Крыс.

«Будь что будет», — решился Ярослав, выдохнув, как перед прыжком в

воду.

Весь доклад с подробным пересказом разговора в кафе занял пятнадцать

минут. Все это время Крыс задумчиво крутил в пальцах медальон, то и дело

поглядывая на Ярослава. По выражению глаз ничего прочитать не удалось, лишь по

тому, как они прыгали от одного виска к другому, Ярослав понял, что начальник

лихорадочно просчитывает ситуацию, задействовав оба полушария.

— Холодный он какой-то, — пробормотал Крыс, отложив медальон.

Ярославу он, наоборот, показался горячим, как едва остывший уголек. Но

спорить с начальством по мелочам считал дурным тоном.

Крыс еще раз перечитал расписку Эрики, шевеля бледными губами. Через

край листа стрельнул взглядом в Ярослава.

— Девочку надо вербовать. Сажать на короткий поводок, пока она тебя

окончательно не спалила. А ты с ней уже год шуры-муры разводишь...

«Ага, разбежался! — Садовский мысленно сконструировал кукиш и поднес

под вздернутый носик Крыса. — Решил отличиться за мой счет, пока нет Глаголева?

Выкуси!»

— Барышня из рода фон Вестарпов не вербуется даже теоретически, —

внятно, как слабоумному, ответил Ярослав. — Пошлет куда подальше и будет права.

— Ладно, пока отставим, — подозрительно легко согласился Крыс. — И что

ты обо всем этом думаешь? — Он указал на трофеи, добытые Садовским.

— Если взять худший вариант и предположить, что все правда, то дело

пахнет керосином. Получается, что талибы или те, кто стоит за ними, предприняли

попытку дистабилизировать обстановку в регионе, скомпрометировав одного из

азиатских царьков. Ниточки, как всегда, ведут. в Москву.

— И ты веришь, что можно создать тайный «золотой фонд» в каком-то

Мёртвом городе?

— Я ничему просто так не верю. Но возможности не исключаю.

.

«Только попробуй, гад, зажать информацию! — подумал Ярослав. — Заложу в

Центр, и никто меня не посмеет упрекнуть».

Он уже решил, если Крыс начнет крутить, прибегнуть к крайнему варианту.

Он был заготовлен давно, но еще ни разу нужды в нем не возникало.

Отец Ярослава находился в прекрасных отношениях с Глаголевым еще с тех

времен, когда оба геройствовали «под крышей» представительства ООН в Женеве.

Ничего не стоило позвонить отцу и попросить по старой дружбе войти в контакт с

Глаголевым. Матерый волчара Глаголев сразу же сообразит, что во вверенной ему

резидентуре случилось ЧП, если офицер через голову исполняющего обязанности

резидента ищет связи с начальником. У Глаголева, как у всякого опытного

аппаратчика, в резидентуре имелись свои «глаза и уши», чутко следившие за

беспокойным хозяйством и оперативно доносящие все, мало-мальски достойное

внимания шефа. К их числу Садовский себя не относил, но в данной ситуации решил

действовать по святому правилу: «Заложить не заложу, а доложить — обязан».

Садовский был абсолютно уверен, что нарушение субординации ему простят,

информация того стоит. И если Крыс не сумел ее оценить как приоритетную, то бог

ему судья. Нечего лезть в кресло резидента, если нет нюха и кишка тонка на

опасные дела.

А Крыс вовсю работал извилинами, только глазки стреляли в разные

стороны.

— Крупный ученый Арсеньев участвует или соучаствует в хищении

культурных ценностей из спецхранилищ. — Крыс вдруг стал рассуждать вслух. —

Скупщиком похищенных ценностей и, возможно, заказчиком преступлений является

видный азиатский политик. В Москве у него мощные покровители, вариант —

подельники. Тем не менее происходит утечка информации. Или обнаружились не

менее влиятельные и информированные враги? Спецгруппа афганских моджахедов

свободно совершает рейд к Мертвому городу. В живых остается один журналист,

неизвестно как и зачем примкнувший к отряду. Он и выходит на контакт с офицером

СВР. — Крыс выдержал многозначительную паузу. — Вывод: либо это чистый блеф,

либо изощренная многоходовая операция. В которую вовлечен офицер СВР России.

Крыс уставился на Ярослава, как мышь на прогорклый кусок сыра, даже

кончик носа хищно подрагивал.

Панская кровь на секунду ударила в голову Ярослава так, что в глазах

потемнело. Но он сдержался, и все, что крутилось на языке, с него не слетело.

— Ты, что, не мог удержаться? На кой ты эту штуковину вообще в руки

взял? Я уж молчу, зачем было ее сюда волочь! — продолжал давить на нервы Крыс.

— Леон обратился ко мне с деловым предложением. А деловой человек либо

сразу принимает решение, либо берет тайм-аут на проверку информации. Не мог же

я перед ним так лопухнуться? Он торгует информацией, это его бизнес. Если бы я

не клюнул, он бы просто встал и ушел, забыв, как меня зовут, — как мог спокойно

возразил Ярослав. — А что касается, что нести в резидентуру, а что нет, так я

считаю, что нести надо все, что попадает в руки. Вон ребята в Заире за копейки

купили у авиатехника боевую ракету класса «воздух-земля» со всеми причиндалами.

Сперли прямо с самолета. Получили выговор за несанкционированную операцию и по

ордену Красной звезды — за успех.

— Это было в восьмидесятых, Ярослав. С тех пор многое изменилось. К

тому же, мы не в Африке, — занудливо протянул Крыс. — Давно пора научиться

соизмерять риск с желанием отличиться.

— Глаголев меня учил, что в добывании надо рисковать, а не задницей

стул давить. У кого коленки дрожат, пусть сидит в аналитиках, — не выдержал

Ярослав.

При упоминании Глаголева Крыс нехорошо сузил глазки. Ясно, что намек он

понял. Информация о том, как геройствовал и.о. резидента в отсутствие шефа, до

Глаголева обязательно дойдет. И под нужным соусом. А уж когда Глаголев

распекает за бездеятельность, не спасает даже специальная звукоизоляция стен.

Если бы на месте худосочного Крыса сейчас восседал бы медведь Глаголев,

все было бы иначе. Они бы не тратили время на выяснение, кто виноват и кто за

все ответит. Нет, Глаголев сразу же принялся бы вертеть информацию так и эдак,

выжимая из нее по максимуму. И в Москву ушла бы не стерильная шифровка, а

развернутое предложение по рисковой операции. Кстати, Глаголева не остановило

бы, что в ее результате Ярослав горел бы синим пламенем. Но это обратная

сторона медали, а коль тебе нравится ее аверс, то терпи. Успех все спишет, а

войны без потерь не бывает. Глаголев, один из последних зубров старой закалки,

и воспринимал свою работу как войну, где дозволено все.

— Кстати, эта бляшка называется брактеат. Если не фальшивка, то вещь

действительно редкая. — Крыс покрутил в пальцах тускло отсвечивающий кругляшок.

— Я такие в музее видел. Вон на обороте какая-то руническая надпись. Впрочем,

для серьезной провокации и корону Британии могли сунуть. Для хорошего дела не

жалко.

— Я не большой специалист по раритетам, — тонко подколол его Ярослав.

Крыс числился советником по культуре. — Пусть Москва проведет экспертизу. От

нее и плясать будем.

Крыс погладил пальцем извивающихся змеек на брактеате, со вздохом

отложил, одновременно подвинув все трофеи к Ярославу.

— Ладно, неделя у нас есть. Напиши сообщение, и сразу ко мне на визу.

Через три часа уходит диппочта в Москву, готовь посылку. Как Центр скажет, так

и сделаем. Но мое предварительное мнение — это провокация.

Ярослав отметил, что голос у Крыса какой-то блеклый, никакого

энтузиазма, никакого ража от предстоящего дела не слышится.

На секунду ему даже стало жаль Крыса. Жутко, наверное, жить вот таким

сереньким.

Стал собирать трофеи и, наклонившись над гладкой столешницей, поймал

свое отражение. Снизу на него глянуло волевое породистое лицо мужика, знающего

себе цену и любящего риск. Это Ярославу не могло не понравиться.

— Да, кстати, — раздался голос Крыса. — Подойди к Тарханову. У него

операция в Баден-Витенбурге. Надо прикрыть. Согласуйте действия, а потом ко мне

на инструктаж.

— Хорошо, — кивнул Ярослав, пряча взгляд.

«Ну, гад, тебе не жить», — решил он.

Крыс был по-своему прав, решив убрать его подальше от Леона с Эрикой,

пока Центр не скажет свое веское слово. Но ставить в обеспечение чужой

операции, как последнего сопляка, его, только что в зубах принесшего

политическую бомбу, — такое унижение Ярослав мог простить только самому

Глаголеву, которого боялся и уважал.

Следующим утром, когда он проснулся в мотеле на окраине

Баден-Витенберга, в Москве вскрыли его посылку.

И бомба взорвалась.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ПОДЗЕМНЫЙ ГРОМ

Странник

А в Москве кончался август, и с утра зарядил мелкий дождик. Клонилось к

закату русское лето, по меткому определению классика — «карикатура южных зим».

Не менее карикатурные реформы, как и полагается на Руси, закончились

полным крахом, из стыдливости названным «дефолтом». Теоретики рынка

словоблудили с экранов, доказывая очевидный успех преобразований: мол, и у нас

теперь как у нормальных стран с развитой экономикой периодически случаются

кризисы. Глаза их при этом воровато бегали, как у мелкого фарцовщика на первом

допросе. А люди посолиднее клубились в Охотном ряду и на Дмитровке*, до хрипоты

обсуждая и до онемения локтей пропихивая своего на освободившееся кресло

премьера.

* -- адреса Государственной Думы и Совета Федерации РФ

Выбор был невелик: газовый магнат с ненормативной лексикой, цековский

ветеран с ущемлением поясничного нерва, интриган-железнодорожник,

гуманитарий-милиционер и еще пару совсем уж невзрачных личностей. На роль

Пиночета не годился никто. А всем накануне голодной зимы почему-то хотелось

именно Пиночета*. Особенно после мальчика киндер-сюрприза, объявленного главным

виновником всех бед.

* -- военный диктатор Чили, будучи министром обороны возглавил военный переворот, свергнувший социал-демократическое правительство Сальвадора Альенде. Аугусто Пиночет подавил оппозицию и жесткими мерами провел экономические реформы, за пятнадцать лет превратив Чили в самую динамично развивающуюся страну Латинской Америки. Выведя страну их кризиса, добровольно сложил с себя полномочия главы государства, оставив за собой пожизненный пост сенатора, и передал власть демократически выбранному правительству. За годы “кровавой диктатуры” Пиночета от политических преследований пострадало не более полутора тысяч человек, что не помешало оппозиции требовать судебного преследования экс-диктатора. Пиночет продолжает оставаться одной из самых противоречивых фигур современной истрии, жупелом для одних и кумиром для других.

Банкиры позакрывали обменные пункты и отключили банкоматы. Всем этим

гениям спекуляций и архитекторам «пирамид» вдруг резко приспичило выехать за

границу, подальше от ошалевших вкладчиков. Газеты и телеканалы кликушествовали

на разные голоса, но к бунту все же не призывали. Ограничились резкой критикой

и требованием экономических гарантий свободы слова.

А народ... Народ за годы прозападных реформ тоже освоил несколько

иностранных слов. Поэтому вместо привычного русскому уху пятизвучья обозвал

«слуг народа» и их вороватую челядь импортным словом «пидо...сы» и стал скупать

все подряд. Ажиотаж длился три дня, на большее у народа не хватило денег.

Кое-как успокоившись и очередной раз стерев плевок с лица, незлобливый русский

народ занялся тем, что умеет лучше всех в мире, — выживанием.

Максима Максимова дефолтная свистопляска не затронула, и с самого утра

он предавался великорусскому ничегонеделанью. Подперев щеку кулаком, смотрел на

капельки дождя на подслеповатом оконце. Больше смотреть было не на что. Окно

полуподвальной комнаты выходило во двор музея, и не было никаких шансов увидеть

хотя бы пару стройных ног.

«Интересно, а Пушкину снились сны про Африку?» — неожиданно пришло на

ум.

Максимов усмехнулся. Голова явно желала думать о чем угодно, только не

о работе. В историко-археологической экспедиции, где он числился научным

сотрудником без степени, существовали «присутственные дни», в которые приличия

требовали показаться пред светлые очи начальства и критические взгляды

сослуживцев. Максимов родные стены баловал своим появлением не чаще двух раз в

месяц. И то, если не уезжал в командировки по личному указанию профессора

Арсеньева. Всем давно было известно, что Максим доводится суровому, как

старообрядец, профессору любимым внуком, поэтому смотрели сквозь пальцы на

полное отсутствие энтузиазма у Максимова в редкие моменты нахождения на рабочем

месте.

Впрочем, Максимов себя не выпячивал, всегда с легкостью откликался на

просьбы принести, перетащить и поставить на место. В женском коллективе вел

себя предельно корректно, особого внимания никому не уделял и по темным углам

никого не зажимал. Зато с удовольствием принимал участие в чаепитиях и днях

рожденья. В пристрастии к спиртному уличен не был, материальных проблем не

имел, кольца на пальце не носил. Но охотничий сезон на него не открывали.

Тайный женсовет музея постановил оставить Максимова в покое, как выразилась

искусствовед со стажем Тарасова — «для сохранения породы».

«Присутственный день» тянулся третьи сутки. В понедельник утром дед

позвонил Максимову и сказал: «Ты мне нужен. Будь на работе». С тех пор они даже

не перебросились парой слов, хотя сегодня уже кончался четверг.

Хотя в том, что идет именно четвертый день недели, Максимов был уверен

все меньше и меньше. В вязкой тишине полуподвала, казалось, даже время умирало

и тонкой пылью осыпалось на полки, забитые ящиками со всякой всячиной,

оставшейся от умерших раньше эпох. И мысли текли все медленнее и медленнее.

«Дед, конечно, затянул паузу до неприличия. Но, если разобраться,

определенный плюс в безвременье есть. Лучшего способа привести себя в норму,

чем временное заточение в этом склепе, не придумаешь».

Он уже давно привык не тешить себя иллюзиями, просто не имел на это

права. Холодный анализ фактов убеждал, что события последних недель развивались

слишком бурно и чересчур неожиданно оборвались. Все говорило о том, что это не

финал, а лишь временное затишье. И то, что вокруг него сейчас пустота, тишина и

никаких признаков опасности, еще ничего не значит. Максимов считал, что его

просто отшвырнуло взрывной волной от эпицентра событий. Чудом уцелел?

Безусловно. Победил? Покажет время. Боги ревнивы к удачам смертных*.

*С момента событий, описанных в предыдущем романе — «Оружие возмездия»

— прошло две недели. См.: Маркеев О. Оружие возмездия, ОЛМА-ПРЕСС,2001.

Тишина, плотными слоями лежащая вокруг, постепенно просочилась внутрь

сознания, замерли и рассеялись остатки воспоминаний, и тело, уставшее

реагировать на осколки событий, засевших в памяти, окончательно расслабилось.

Как зверь, наконец, уютно устроившийся в логове.

«Правильно, правильно, — похвалил себя Максимов. — Каждому зверю — свое

логово. А такому зверю, как ты, самое место в подвале музея».

Он опустил взгляд на лежащий на столе кинжал. Его он положил перед

собой, чтобы имитировать работу и не раздражать случайно зашедшего в хранилище

откровенным бездельем.

Клинок потемнел от времени, но все еще отчетливо проступала руническая

клинопись на рукояти. Давным-давно, примерно в третьем веке нашей эры,

неизвестный воин нанес эти знаки и утопил оружие в болоте близ Шлезвига. Был ли

это дар богам или исполнение зарока, сейчас уже невозможно угадать. А может,

устав от битв, воин таким образом нашел место вечного отдохновения для своего

боевого друга. Кто знает?

Максимов вдруг почувствовал себя этим кинжалом, заброшенным на задворки

бытия, где никогда ничего не происходит. Оружие в музее — высшая форма абсурда.

Пальцы погладили холодную сталь. И клинок, как истосковавшийся пес,

радостно отозвался на прикосновение. На долю секунды лучик света вспыхнул на

клинке, оживив руническое заклинание, глубоко врезанное в сталь.

— Руны победы,

Коль к ней ты стремишься, —

Вырежи их

на меча рукояти

и дважды пометь

именем Тюра, — Максимов прочел вслух из «Старшей Эдды».

Неизвестный воин в точности выполнил повеление валькирии Сигрдривы*.

*В наиболее известном сборнике скандинавских мифов — «Старшей Эдде»

магическому значению рун посвящены последняя часть «Речей Высокого», называемая

Рунатал, и «Речи Сигрдривы», в которой валькирия раскрывает разбудившему ее

герою их волшебное значение. Ас Тюр — «бог битвы», руна Тюра напоминает острие

стрелы.

В этот миг странный низкий гул прокатился по подвалу. Словно ухнула

земля, придавленная многотонной тяжестью. Или где-то рядом громыхнул взрыв.

Сердце тревожно забилось, разбуженное взрывной волной. Максимов хищно

втянул носом воздух.

«Черт, только этого не хватало!» — кольнула мысль. По его разумению, в

столице государства, ввязавшегося в бесперспективную войну, уже давно должны

были начаться серийные теракты. Критическое количество крови уже пролилось, и

теперь легко найти смертника, жаждущего что-нибудь взорвать в отместку за

стертый с земли кишлак.

Он посмотрел на чашку с остывшим кофе. Темная поверхность оставалась

спокойной. Был бы взрыв, по ней сейчас бы гуляли концентрические волны.

«Не здесь», — понял Максимов.

Война началась, как всегда, неожиданно. Где-то далеко, возможно, даже

не в этом мире, нарушилось равновесие, и тяжкий гул земли предупредил о начале

новой битвы.

В вязкой тишине подвала зашелся тревожной трелью телефонный звонок.

— Слушаю, Максимов. — Он узнал голос деда и облегченно вздохнул, конец

ожиданию. — Да, я сейчас подойду.

По пути в кабинет деда он столкнулся с Тарасовой. Но поздороваться не

успел. Старший научный сотрудник в обществе двух мужчин партикулярной

наружности свернула в отвилок, ведущий в святая святых музея — спецхранилище.

Тарасова входила в узкий круг особо доверенных лиц, кому был разрешен вход в

подвалы, где хранились трофеи войны и прочие культурные ценности не совсем

ясного происхождения. «Пещерой Али-Бабы» прозвали сотрудники спецхран, а

Тарасову, пышнотелую блондинку без возраста, соответственно — Али-Бабой. Но за

глаза, естественно.

— И сколько вы планируете работать? — раздался голос Тарасовой.

— Сколько сочтем нужным, уважаемая Тамара Васильевна, — с хохотком

ответил один из спутников. В голосе отчетливо чувствовалось самомнение

человека, допущенного к гостайнам.

Скорее по наитию, чем из привычки совать нос в чужие дела Максимов

метнулся в отвилок. Лестница спиралью уходила вниз, в мутном свете лампы на

втором пролете он успел разглядеть проплешину на голове и клетчатый пиджак

одного из «искусствоведов в штатском». Рука человека задержалась на поручне, и

Максимов отчетливо увидел черный ноготь на безымянном пальце. Наверное,

прищемил чем-то или ненароком ударил молотком.

«Интересно, что стряслось, если «пиджаки» экстренно потащили Тарасову в

спецхран?»

Ответом стал новый удар подземного грома. Максимов ощутил его всем

нутром. Плотный воздух ударил от стен и сдавил грудь.

* * *

Дед Максимова, профессор Арсеньев, внешностью и сутью полностью

соответствовал своему статусу. Профессор — от латинского «профессоре» («несущий

свет»). И Святослав Игоревич Арсеньев относился к этой неистребимой и

несжигаемой на кострах касте “хранителей знаний” и проповедников. Как всякий

ведун он был порой резок в суждениях и нетерпим к глупцам. Недостатки характера

искупались беззаветным служением истине и фантастической работоспособностью. За

свой долгий век дед успел сделать и написать столько, что новое поколение

студентов, кропая рефераты со ссылками на работы Арсеньева, с чистым сердцем

считали его представителем давнего прошлого, славной плеяды, выкошенной голодом

и чистками, неким подобием знаменитого профессора Преображенского.

Дед, действительно, напоминал профессора Преображенского из «Собачьего

сердца». Окладистая, раздвоенная книзу борода, круглые очки и небрежная

аристократичность в одежде. Только Арсеньев не сыпал перлами вроде «не читайте

газет перед обедом», а чаще молчал, насупив густые брови, под которыми прятал

ясные пронзительные глаза. И в такие моменты становился похож на неистового

протопопа, не боящегося ни царского гнева, ни костра.

По сурово поджатым губам деда и полной пепельнице окурков Максимов

понял: что-то случилось. Сколько помнил, дед смолил болгарские сигареты, кислые

и с неповторимым ароматом. Дом деда, в котором воспитывался с двенадцати лет

Максим, после того, как мать и отчим не вернулись из экспедиции, всегда

ассоциировался у него с этим душистым запахом.

— Не устал бездельничать? — спросил дед, скользнув взглядом по

Максимову.

— Привыкаю потихоньку, — ответил Максим, удобнее располагаясь в кресле.

Арсеньев толкнул к нему по столу листок.

— Полюбопытствуй. Чтобы мозги окончательно не закисли.

Максимов стал рассматривать рисунок. У деда была великолепная память и

рука художника. Раз подержав в руках какую-нибудь античную штуковину, он мог в

деталях нарисовать ее так, как умели только выпускники Императорской Академии

живописи.

— Только не надо смотреть, как баран на новые ворота, - поторопил его

дед. Профессор Арсеньев, человек с энциклопедическими знаниями, считал, что не

стоит тратить время и вспоминать то, чего не знаешь.

А Максимов не мог оторвать взгляда от рисунка. Графика была мастерской:

четыре змеи изгибали тугие чешуйчатые тела, выползая из центра, и завивались в

левостороннюю свастику

— Ну, думаю... — Максимов отложил лист и сразу же наткнулся на жесткий

взгляд деда.

От своих учеников Арсеньев требовал четкости и точности и терпеть не

мог вводных предложений вроде «я думаю» и « мне кажется». Любую попытку

растечься мыслью пресекал резко и безапелляционно. «Чтобы думать, надо знать,

молодой человек. А казаться ученому ничего не может», — цедил он, испепеляя

взглядом очередного недоучку.

— Брактеат. Изображение относится к так называемым «щитам ужаса». Чаще

использовались рунические знаки, а тут стилизация под змей. Что говорит о

редкости этого брактеата даже для своего времени. Левосторонняя свастика

означает магический поворот времени вспять. Знак встречается крайне редко.

Очевидно, его магическое воздействие считалось чрезвычайно мощным, слишком

мощным, чтобы использовать всуе. — Максимов бросил взгляд на рисунок и добавил:

— Прильвицкая коллекция.

— А разве у Готлиба Маша есть описание этого брактеата? — прищурился

дед.

— Нет. Но рунические знаки на спинках змей совпадают с теми, что

нанесены на статуэтку Перуна из Ретры, — уверенно ответил Максимов. Память у

него была от рождения замечательная и доведена до фотографической специальными

тренировками. — После обнаружения клада культовых предметов в Ретре,

получившего название «прильвицкая коллекция», по указу князя Ежи была создана

комиссия, подтвердившая подлинность предметов. Но за полтора столетия,

прошедшие с тех пор, еще никому не удалось расшифровать надписи на статуэтках

языческих богов*.

* см. сноску на с. 26. 42

— И какова твоя версия его происхождения?

— Храм в Ретре располагался в землях лютичей и считался культовым

местом прибалтийских славян. При завоевании Прибалтики тевтонцами в девятом

веке храм был разрушен. Культовые предметы из Ретры долгое время считались

утерянными. Готлиб Маш приобрел свою коллекцию в конце восемнадцатого века.

Комиссия князя Ежи работала два года: с тысяча восемьсот двадцать седьмого по

двадцать девятый год, — по памяти воспроизвел Максимов. — Допустим, ему

досталась лишь часть клада. Или часть разграбленного хранилась в тайной казне

Тевтонского ордена. Откуда, в конце концов, и появилась на свет.

Дед пошевелил кустистыми бровями, от чего глубокие морщины на лбу

пришли в движение, и обронил:

—Небезнадежен.

У профессора Арсеньева это считалось высшей оценкой. Низшим баллом,

выставляемым чаще всего восторженным курсисткам, была фраза: «Только под венец,

и никуда более». После нее следовали слезы и обмороки, но заслуживших эту

оценку дед больше к зачетам не допускал, кто бы и как бы на него не давил.

Арсеньев взял листок и, скомкав, сунул в карман.

Судя по всему, экзамен закончился, и Максимов расслабился.

— Брактеат подлинный. Экспертизу проводил профессор Брандт из

Гамбургского университета. Ему можно доверять. Брандт — ученик Хефлера, а

Йозефа Хефлера я отлично знал, — произнес нейтральным тоном Арсеньев, но при

этом бросил Максимову многозначительный взгляд.

Максимов кивнул, дав понять, что важность информации оценена и она

намертво впечатана в память.

Он уже не удивлялся конспирации, царящей в научной среде. Без

рекомендаций, негласных проверок и перепроверок невозможно сделать и шага.

Особенно любили конспирировать историки. Объяснялось это просто. Историю во все

времена каждый правитель норовил переписать под себя. И волей-неволей историки

превратились в создателей и хранителей мифов. А разрушить миф, управляющий

толпой, — по последствиям действие значительно более серьезное, чем взорвать

атомную бомбу. Время от времени кто-то прорывался обнародовать правду, надежно

укрытую в архивах, и с благородным блеском в глазах взойти за нее на костер.

Как правило, все заканчивалось тихой смертью от инфаркта и крематорием.

Арсеньев сосредоточенно раскуривал очередную сигарету и, казалось, так

был поглощен этим занятием, что забыл о присутствии Максима.

— Не люблю делиться неприятностями, но считаю, на правах родственника,

ты имеешь право это знать. — Дед задул спичку. — Сгорела наша дача. Хотя...

Может, все дело в том, что ее посчитали нашей? Слишком часто я там появлялся,

вот и подумали, что Арсеньева можно прижать этой развалюхой.

По документам дача принадлежала старому другу семьи. Узнав, что жена

Арсеньева смертельно больна, он отдал ключи от дачи и ни разу не упомянул об

оплате. Возможно, благодаря свежему воздуху Маргарита Павловна и протянула все

эти годы, безвыездно проживая в тихом поселке под Москвой.

— Что с бабушкой? — Максимов постарался скрыть волнение, дед не любил

излишних проявлений эмоций.

— Неужели я бы скрыл, если бы с Маргушей что-нибудь случилось? —

холодно сверкнул глазами Арсеньев. — Ее на даче, слава богу, уже неделю не

было. Подошел срок очередного сеанса химиотерапии, пришлось перевезти в Москву.

— И когда случился пожар?

— В ночь на воскресенье. — Дед разогнал рукой табачный дым. — Только

странный пожар получился. Сначала взрыв обвалил заднюю стенку дома, потом

вспыхнул огонь. В подвале жар был, как в доменной печи. Выгорело и расплавилось

практически все. Нашли только остатки ящиков и сплав бронзы с золотом. Откуда в

доме золото, ума не приложу. Следствие, конечно, все расставит на свои места.

Но, согласись, ситуация не из приятных.

— Да уж, — согласился Максимов, отметив про себя, что пальцы у деда

мелко вздрагивают. Он сейчас походил на человека, прячущего от других боль,

терзающую нутро.

— Ты Тарасову не видел? — Арсеньев потянулся к телефону.

— Она в спецхран пошла с «пиджаками», — ответил Максимов.

— Ох, совсем из головы вылетело. Ничего, потом позвоню.

При этом дед вновь послал Максимову многозначительный взгляд. Максимов

едва заметно кивнул, дав понять, что сигнал принят.

«Значит, на деда вешают хищения из спецхрана. И как говорят «пиджаки»,

взяли в плотную разработку. Поэтому дед так конспирирует и семафорит глазами.

Судя по всему, речь идет о золоте Ретры, — подумал он. — Черт, нашли на кого

бочку катить! Или... Или специально решили — на кого».

Догадка была поразительной, и он вновь ощутил отголосок подземного

грома. Будто где-то далеко ухнул о землю тяжелый камень.

Он заставил себя успокоиться и объективно проанализировать ситуацию.

— Соседи, конечно, не видели, как в дом вносили ящики, — стал

рассуждать вслух Максимов. — Но почему не допустить, что ящиков вообще не было?

Их можно разобрать и внести по доскам. Отдельно доставить что-то особо ценное.

За ту неделю, что дача пустовала, вполне можно было устроить там филиал

Гохрана. А потом устроить взрыв.

Огонь смешает все. Чем не версия?

— Небезнадежен, — выставил оценку дед, пряча в усы улыбку.

«Правда, чтобы так качественно подставлять, надо доподлинно знать, что

профессор Арсеньев имел касательство к сокровищам Ретры», — подумал Максимов и

на всякий случай спросил:

— Кстати, из чего сделан этот брактеат? По тому, как вспыхнули глаза

деда, он понял, что вопрос совершенно лишний. Хуже — опасный.

— Из золота, Максимушка, — нехотя ответил дед, посмотрев на внука, как

на круглого идиота. — Из очень древнего золота.

С тех пор как из него последовательно пытались сделать английского,

немецкого и японского шпиона, а в конце концов пристегнули к «делу врачей», дед

считал, что у чекистов проблем с фантазией нет. И когда волею судьбы стал

курировать работу с «трофейным искусством», ввел вокруг себя повышенные меры

безопасности. Максимова с детства приучили к мысли, что дом, рабочий кабинет,

телефон и переписка деда и домочадцев находятся под бдительным контролем

«искусствоведов в штатском».

— А Готлиб Маш писал, что все предметы из бронзы. — Максимов решил

наплевать на «жучки» в кабинете.

— Славяне спасли то, что считали ценным, а тевтоны захватили то, что в

их глазах представляло наивысшую ценность, — золото. Чем не версия?

Дед с недовольным видом стал смахивать со стола пепел, давая понять,

что больше ни слова не скажет.

«Ясно, имел отношение», — сделал вывод Максимов.

Профессор Арсеньев тихо ненавидел «кабинетных мифотворцев». И никогда

не поддерживал разговор о дутых проблемах. Коль скоро он счел возможным

высказать версию, значит, доподлинно знал, что неизвестная часть сокровищ Ретры

существует. Более того, он держал ее в руках.

Дед стал оглаживать бороду, что на его языке жестов означало крайнюю

степень задумчивости перед принятием важного решения. При этом он не спускал

глаз с Максимова. Очевидно, то, что он разглядел во внуке, его удовлетворило, и

Арсеньев произнес:

— М-да, как говаривал Александр Сергеевич: «Нас мало избранных,

счастливцев праздных». — Иронии в голосе было ровно столько, чтобы дать

почувствовать внуку, что дед не одобряет его отношения к работе. — Вынужден

извиниться перед тобой, Максимушка, — зря заставил сидеть в подвале. Хотел,

чтобы ты был под рукой. В отношении тебя строил кое-какие планы, но с этим

пожаром все пошло наперекосяк. Можешь считать себя свободным. Работай по

личному плану, если он у тебя, конечно, есть.

— Придумаю что-нибудь. — Максимов даже не попытался встать, слишком уж

демонстративно Арсеньев посмотрел на потолок, намекая на «жучки».

— И когда ты остепенишься? Хоть женился бы на пару лет, что ли, —

проворчал дед, сунув руку под пиджак. Достал мобильный, чем несказанно удивил

Максимова. — Что смотришь? Вот, решил разориться. Говорят, очень хорошая

модель. Международный роуминг. Прости господи, что с языком сделали!

Максимов насторожился. Профессор Арсеньев слыл аскетом и никогда не

потратился бы на дорогую игрушку, если бы не крайняя нужда.

Дед черкнул на клочке бумаги несколько строк и протянул Максимову.

— Вот тебе номер. Звони, не стесняйся. Хоть буду знать, где любимого

внука черти носят.

Максимов вскользь посмотрел на номер. Их оказалось два: мобильного и

какой-то явно не московский. Ниже мелким каллиграфическим почерком деда было

написано:

«Профессор Рихард Брандт, Гамбург. Ученик Йозефа Хефлера, служившего в

An. отд. LFIG».

«Аненербе, отдел индогерманской религии», — расшифровал Максимов и

поднял взгляд на деда*.

*Институт «Наследие предков» по заданию рейхсфюрера СС Гиммлера

проводил полное исследование доисторического периода и древней истории с целью

использовать достижения индогерманских племен в программе строительства

тысячелетнего рейха. Одно из структурных подразделений «Аненербе» — отделение

обучения и исследований по индогерманской религии (Lehr — und Forschungsstate

fflr Indogermanische Glaubensgeschichte), руководитель — профессор Хут,

Страсбургский университет, член НСДАП и обычных СС.

А тот ждал, оглаживая бороду. Принимая на работу Максимова, уволенного

с волчьим билетом из армии, профессор Арсеньев без обиняков предупредил, что

ввиду ничтожной ценности внука как научного работника он берет его «офицером

для особых поручений». Правда, всякий раз решение, выполнять поручение или нет,

он предоставлял Максиму. Внук ни разу не отказался и ни разу не подвел деда.

Максимов суммировал все, что услышал от деда, добавил то, что дед знать

не мог, все взвесил и принял решение:

— Обязательно позвоню.

Дед все понял, глаза сразу потеплели. Затаенная боль в них осталась. Но

теперь в них затеплился и огонек надежды.

— Можешь идти, — разрешил дед. — Да, кстати, если увидишь Фоменко, дай

в морду. Скажи, что от меня.

Максимов коротко захохотал и кивнул. Дед не изменил ритуалу прощания.

С тех пор как Фоменко разразился своим опусом «Глобальная хронология»,

профессор Арсеньев стал жалеть, что отменили дуэли и запарывание до смерти

батогами. Правда, сам рук марать об бумагомараку не желал, перепоручил

Максимову. Чем выше росли тиражи книжонки «бухгалтера от истории», как дед

окрестил Фоменко, и чем чаще недоучки и недоумки ссылались на него, тем больше

Максимов опасался за целостность лица «бухгалтера». Сердцем чувствовал,

терпение профессора Арсеньева на исходе. Рано или поздно он все же встанет

из-за стола и собственноручно подпортит физиономию этому растлителю умов и

осквернителю истории Руси.

Максимов плотно закрыл за собой дверь. За время его отсутствия ничего в

хранилище не изменилось. Кинжал все еще лежал на столе, равнодушный и

безучастный ко всему, как брошенный пес, уставший ждать хозяина.

«Ну, вражина, умеешь работать, ничего не скажешь», — злым шепотом

процедил Максимов.

Он давно уже свыкся с правилом, что на избранном им пути нельзя иметь

друзей, нельзя любить, нельзя создать семью. Как выяснилось, даже собаку

завести нельзя. Потому что будут бить туда, где больнее. Не по тебе, так по

близким. Дед был единственным близким ему человеком, их связывали не только узы

крови, а особое духовное родство. И потому ударили именно по деду.

Максимов не сомневался, что это лишь первый удар. И целью является не

профессор Арсеньев, а он сам — Максим Максимов. Странник.

«Надо отдать должное, он быстро пришел в себя. Две недели — и уже

организовал ответный удар. — Пальцы Странника машинально погладили клинок. —

Зря я его не убил. Как выясняется, зря».

Кинжал, почувствовав человеческое тепло, сам лег в ладонь.

Странник резко выдохнул и с разворота послал кинжал в полет, в темную

глубь подвала...

Ретроспектива

Калининград, август 1998 года

Странник

Из глубины подвала доносилось надсадное сипение. Двое тащили по полу

что-то тяжелое.

Максимов легкими шагами проскользнул коридор и замер в комнате,

выкрашенной в белый цвет. Подвал, превращенный в фотостудию, был разделен на

два помещения: белое и черное. Максимов замер на границе черного и белого. И

такая символика ему понравилась. Порог.

Прижался спиной к стене. Вымокшая до нитки куртка сразу же впитала

холод камня. По телу волной прошлась дрожь. Лишь пальцы, ласкающие сталь

пистолета, остались горячими и ничуть не дрожали. Они поглаживали вороненое

тело оружия нежно и настойчиво, словно наездник успокаивал разгоряченного коня.

«Потерпи», — прошептал он, обращаясь одновременно к себе и к

«Вальтеру». В такие секунды он не разделял себя и оружие: тело становилось

частью оружия, а оружие — частью тела.

— Откройте, — раздалась резкая команда на немецком.

Следом, скрипнув проржавленными скобами, с треском отлетели замки на

ящике.

Максимов плавно развернулся, шагнул из-за косяка в сторону и оказался

на одной линии с двумя человеческими фигурами. Они склонились над ящиком и

никак не отреагировали на появление Максимова.

Глаза, как это бывало с ним в минуту опасности, разом вобрали в себя

всю обстановку в комнате в малейших деталях. Развороченная стена и черный зев

лаза, опрокинутая ваза с пучком павлиньих перьев, разворошенная постель, с

закинутым вверх пологом, разбросанные по полу вещи Карины.

— Герр Винер? — окликнул Максимов, изготовившись к стрельбе.

Они среагировали так, как он и рассчитывал. Тот, кто привык сам

защищать свою жизнь, сразу же схватился за оружие. А тот, чье имя он назвал,

очевидно, привык, что его безопасность обеспечивают другие, и замер,

парализованный страхом.

Выстрел стер хищную улыбку с лица охранника.

На мгновенье на нем отразилось немое удивление, а потом из

разлепившихся губ вырвался кровавый комок. Пуля вошла в горло, чуть выше

воротника рубашки. Охранник уткнулся лицом в ящик и, дрогнув всем телом, затих.

Рука так и осталась под курткой, не вытащив оружия.

— Герр Винер, — уже без вопросительной интонации повторил Максимов,

переведя прицел на второго человека.

Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу. Время замерло, как

вода у запруды, готовясь перевалить через преграду и сорваться вниз

стремительным водопадом. Оно словно решило ждать, кто из этих двоих первым

нарушит хрупкое безвременье. А они стояли на перекрестке своих судеб, не в

силах пошевелиться. Нити жизней их предков и тысяч неизвестных, чьи имена

поглотила Вечность, сплелись сейчас в тугой узел. Осталось только разрубить его

и идти своим путем дальше, оставив на обочине труп врага. Убить, чтобы жить,

труда не составляло. Максимов не раз делал это и никогда не страдал угрызениями

совести. Но сейчас он медлил.

У них не было и не могло быть ничего общего. Сюда, в этот черно-белый

подвал, они пришли из совершенно разных жизней. Но Максимов еще ни разу не

сталкивался с человеком, столь похожим на него самого. Не внешностью, а чем-то

внутренним, что никогда не разглядишь, если сам этим не обладаешь.

«Посвящение», — донесся ответ, словно дальнее эхо. Винер с трудом

оторвал взгляд от пятна крови, растекавшегося по крышке ящика. Выпрямил спину и

вскинул подбородок.

— Да, это я, — сделав над собой усилие, произнес он твердым голосом.

Максимов загадал, что выстрелит, как только рука Винера потянется к

оружию. Но руки у того висели, как плети. Он стоял между Максимовым и ящиком,

ради содержимого которого пролилось столько крови. И прольется еще, если не

укрыть сокровища от непосвященных.

«В конце концов, мне приказали остановить его, а не убивать», — принял

решение Максимов.

— До встречи в Вальгалле.

Максимов не знал, откуда в сознании возникла эта фраза, но почему-то

был уверен, что именно она должна была прозвучать в этот решающий миг.

Чуть приподнял «Вальтер» и нажал на спусковой крючок.

Грохнул выстрел. Винер, хлопнув ладонью по груди, сложился пополам и

боком завалился на пол.

Ствол сам собой навелся на беззащитный затылок Винера, требуя

контрольного выстрела. Максимов усилием воли расслабил палец на крючке и

опустил руку.

Путь к ящику был свободен.

Максимов ногой откинул крышку с черным имперским орлом, сжимающим в

когтях свастику.

В ворохе опилок лежали чаши, тускло отсвечивая янтарными боками.

«Одиннадцать», — машинально пересчитал Максимов.

Разворошил опилки, быстро пересмотрел чаши. Цены им, конечно, не было:

янтарные чаши и кубки различных эпох, с любовью и знанием собранные опытным

человеком. Говорят, доктор Роде собрал эту коллекцию по личному указанию

рейхсфюрера СС Гиммлера, и работа велась под эгидой «Аненербе». Но нужной, той,

что звалась Чашей Огня, не было.

Максимов едва сдержал стон. Чаша уплыла из рук, не доставшись никому.

Ей, наверное, было абсолютно все равно, какие жертвы принесены и сколько крови

пролилось за право обладать ею. Она была частью иного мира, где не действуют

правила и законы, придуманные людьми.

«Истина в том, что небесный Огонь выплавил сок благородного Дерева,

Ветер остудил сок, капля упала в Воду, она превратила мягкую каплю в Камень.

Волны выбросили на берег Камень, в котором живет небесный Огонь. Человек придал

Камню форму, чтобы собирать в нее Силу. Реши эту загадку, и ты обретешь Чашу

Огня. И помни, Чашу нельзя найти, она сама придет в руки своего избранника», —

вспомнил он строки из манускрипта алхимика Ар-Рази.

Он знал разгадку этой загадки. Чаша Огня, или Сан-Грааль, была сделана

из янтаря. Морского ладана, как называли его прибалтийские славяне. Знал, что

хранилась Чаша в святилище на острове Рюген. Знал, что род Рюриков, из которого

вышел князь Олег, считался хранителем Чаши. Знал многое, но сейчас все знания

были бессильны . ему помочь. Чаша исчезла, так и не давшись в руки.

Максимов с трудом поднялся с колен, усталость все же догнала и вязкой

смолой залила мышцы. Осмотрел разгромленный подвал. Больше здесь делать нечего.

Разве что сделать контрольный выстрел.

Смерть Винера окажется бессмысленной и бестолковой, как смерти многих

других, положивших жизнь на поиски и обретение Чаши.

На поясе у Максимова тихо запиликал мобильный. «Наверное, «группа

зачистки» рапортует, что прибыла в город. Вовремя. Работы им — носить не

переносить», — подумал Максимов, вспомнив о пяти трупах в покореженной «Ниве»

на берегу залива.

— Да, слушаю, — прошептал он в трубку.

— Злобин говорит, — раздался знакомый голос. — Помнишь, мы с тобой

говорили об одной штуковине. Догадался? Так вот, она сейчас передо мной.

— Посмотри, на дне должна быть маркировка Кенигсбергского музея янтаря.

И знак Орла, — попросил Максимов, мысленно сжав кулак. Обе руки были заняты:

одна пистолетом, вторая — телефоном.

— Есть орел. — Голос Злобина изменился. — О боже... — донеслось из

трубки.

Максимов не мог себе представить, каким путем Чаша оказалась в кабинете

следователя городской прокуратуры. Вообще, задача Злобина была прикрывать

Максимова от местных правоохранительных служб, а не искать Чашу. Поверить в

произошедшее невозможно, если не знаешь, что есть иные миры, в которых

действуют иные законы.

— Жди, я буду через пять минут!

Максимов схватил первую подвернувшуюся под руку чашу из ящика, сунул

под куртку и бросился к выходу.

Он выскочил из подвала и замер, пораженный. Ливень неожиданно

прекратился, и ветер разметал сумерки. Все вокруг было залито ярким золотым

светом. Темное серое небо вспороли острые, как клинки, лучи солнца и вонзились

в землю. И от горизонта до горизонта над городом загорелась радуга.

— Победа! — выдохнул Максимов, щурясь от слепящего света.

Древние верили, что радуга соединяет мир богов с миром людей. И звался

этот радужный мост Биврёст*. Он появляется в тот миг, когда смертные люди

добиваются победы, которой завидуют даже бессмертные асы.

*В скандинавской мифологии — мост, ведущий в мир богов-асов. Его

охраняет ас Хеймдаль — Страж Порога. В конце Времен Хеймдаль первым протрубит в

рог, возвещая начало Рагнарека — Последней Битвы, и первым падет, защищая

радужный мост.

Странник

Оружие — самая искренняя вещь на свете. Оно не прячет своей сути и

назначения. Оно создано, чтобы убивать. И ничего иного делать не умеет и не

желает.

Клинок дрожал, как застоявшийся конь. Прошла не одна сотня лет с тех

пор, как он делал то, ради чего был создан. Ему хотелось еще и еще отправиться

в полет посланником смерти.

Максимов вырвал клинок из доски. Кинжал, пролетев весь подвал, на треть

клинка вошел в стенку шкафа. Точно на уровни груди человека.

— Мы оба знаем свое дело, — обратился Максимов к оружию, как к живому

существу. — Так что же мы с тобой делаем на этой свалке старинной рухляди?

Максимов прижался спиной к стенке шкафа и закрыл глаза. Пальцы

машинально поглаживали клинок. Кинжал успокоился, убаюканный теплом

человеческих рук. А человек ждал, когда внутри у него все стихнет, уйдет ярость

и под сердцем образуется пустота, с которой только и можно вступать в битву.

Мутный свет из оконца упал на клинок. И Максимов без труда рассмотрел

руническую вязь на лезвии. Воины часто наносили на оружие магические знаки в

надежде придать ему большую силу. Этот клинок, как оказалось, последний хозяин

готовил для особого случая.

— Хольмганг, — прочитал он вслух. — Суд богов.

В те времена, когда свободу ценили выше жизни, а сила была в правде,

зародился обычай споры решать в священном поединке один на один. Почему-то

верили, ты не можешь проиграть, если на твоей стороне правда. И справедливость

Суда богов, незримо присутствовавших на поединке, никто не смел оспорить.

Словно в подтверждение догадки стены дрогнули от сильного удара, и

подвал заполнил низкий вибрирующий гул. То ли боги в Верхнем мире схлестнулись

в хольмганге, то ли нечисть в Нижнем мире пробовала врата на прочность...

Лучшего знака, чтобы понять, что произошло, и догадаться, что ждет

впереди, придумать было невозможно. Максимов благодарно погладил клинок, как

хозяин ласкает верного пса.

Первым импульсом было взять его с собой, как талисман. Но Максимов

сдержался. Выдвинул ящик, положил кинжал на место.

— Я вернусь и расскажу тебе, как это было. Тебе понравится, обещаю, —

прошептал он, погладив на прощанье клинок.

Захлопнул ящик и, не оглядываясь, вышел из этого проклятого подвала,

где умирает время, а оружие вынуждено лежать без дела.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ОБРАЗ ВРАГА

Черное солнце

Хиршбург ненавидел Испанию. Его раздражало буквально все в этой

варварской стране, на правах бедного родственника прилепившейся к Европе.

Прежде всего, люди — гомонливые и суетливые, как сороки. Вспыльчивые и

привязчивые, как женщины. Необязательные и беззаботные, как дети. Казалось, что

порядок и здравый смысл навсегда остались по другую сторону Пиринейских гор, а

над всей Испанией властвует мистраль, принося из африканских пустынь безумие и

жажду крови. Давным-давно лучшие из испанцев своими костями и кровью

облагородили земли Латинской Америки, и теперь население Испании напоминает

цыганский табор, где у каждого второго выпирают семитские черты арабских

предков. Футбол, коррида и сиеста — вот все, что их интересует.

Даже генерал Франко не смог приучить нацию к порядку. По иронии Истории

фашистская диктатура дольше всего продержалась именно в этой безалаберной

стране. Великий каудильо понимал, что немцы любят парады, а его подданные —

карнавалы, и даже угроза расстрела не заставит их держать равнение в шеренгах и

маршировать «прусским шагом». Поэтому превратил свою диктатуру в нескончаемую

фиесту, запретив политическую деятельность и разрешив казнокрадство. И, как

всякий мудрый вождь, мирно почил в бозе от старости. Гитлер слишком много хотел

от немцев, поэтому плохо кончил, напоследок прокляв свой народ. Каудильо Франко

не требовал ничего, кроме поклонения и восторженных аплодисментов, переходящих

в бурные овации. Возможно, в этом и есть секрет политического долгожительства.

Хиршбург отлично помнил Испанию времен Франко. И память эта была

недоброй, как у обделенного судьбой . пасынка. Он вынырнул в Мадриде весной

сорок пятого, пройдя пол-Европы тайными ходами организации «ОДЕССА»*.

Контраст страны, нежившейся в полуденной дреме под безоблачным небом, с перепаханным бомбежками рейхом оказался таким разительным, что больно чиркнул по сердцу, навсегда оставив рубец. С тех пор боль притупилась, но всякий раз оживала вновь, стоило Хиршбургу ступить на эту землю и вдохнуть раскаленный воздух, пропахший оливковым маслом, чесноком и апельсинами.

*«0рганизация бывших служащих войск СС — ODESSA — проводила эвакуацию и

укрытие наиболее ценных членов СС. По данным открытых источников,

функционировала с 1945 года. Хотя очевидно, что система явок, укрытий и

легализации создавалась раньше — не позднее марта 1944 года, когда было принято

секретное решение об «эвакуации» структур Рейха и его научного, политического и

финансового капиталов.

«Может, это просто аллергия? — подумал он, потянув носом. Ветер донес

горький запах перезрелых апельсинов. В имении шел сбор урожая. — Черт, даже

земля у них рожает, как безмозглая баба, — по нескольку раз за год. Слишком

много солнца. Здесь всего — слишком много».

Хиршбург с неудовольствием почувствовал, что рубашка под мышками

начинает промокать от пота. Хотя на террасе царил полумрак, от знойного ветра

он не спасал. А на лужайку, залитую светом, было больно смотреть. Всадница,

гарцующая на коне, то и дело пропадала в слепящем мареве, и тогда дробь копыт

становилась особенно тревожной, потому что источника ее не было видно, словно

вибрировала сама земля, истомленная солнцем.

Он покосился на сидевшего в соседнем кресле Винера. Под белой рубашкой

с распахнутым воротом угадывался бандаж, плотно стягивающий грудь. Это был

единственный след ранения. Ни по лицу, уже тронутому загаром, ни по свободной

позе нельзя было догадаться, что всего две недели назад Винер находился на

пороге жизни и смерти.

«В молодости такое переносится легче, — с невольной завистью подумал

Хиршбург. — К тому же, если наделен отменным здоровьем и всю жизнь отлично

питался. Это простой солдат изначально обречен. И выхаживают его лишь для того,

чтобы вновь швырнуть в мясорубку. А если под пулю попадает генерал, к его

услугам лучшие врачи и самые дорогие лекарства».

Винер по армейской табели о рангах приравнивался даже не к генералу, а

к фельдмаршалу. В тридцать с небольшим лет по праву рождения и посвящения он

входил в Верховный совет организации «Черное солнце». Всегда оставаясь в тени,

«Черное солнце» сначала создала и выпестовала Рейх, а потом стерла его с карты

мира, как шахматист сметает с доски фигуры, когда партия не пошла. Хиршбург

знал, что тогда — во время войны, после нее и сейчас, на исходе века — он был,

есть и будет лишь фигурой в играх «Черного солнца». Конечно, не пешкой. Но все

же...

Он отдавал себе отчет, что его смерть не выдавит ни слезинки из

холодных арийских глаз Винера. Возможно, Винер будет опечален, но не надолго. А

скорее всего — раздражен, если «зевнет» фигуру Хиршбурга. Гроссмейстеры не

любят терять темп и качество в игре.

Хиршбург, несмотря на зной, забирающийся под рубашку, поежился. Потому

что не удержался и вспомнил...

Ретроспектива

Калининград, август 1998 года

Черное солнце

Ливень, хлеставший по капоту пикапа, неожиданно прекратился. 'Одиночные

крупные капли мерно зацокали по металлу. Сумерки, накрывшие город, вдруг стали

таять. Откуда-то сверху полился свет, и отблеск солнца вспыхнул на стеклах

дома, в который ушел Винер с охранником.

Хиршбург посмотрел на часы — Винера не было больше десяти минут. И тут

же перехватил напряженный взгляд водителя в зеркале. Тот, как натасканный пес,

ждал команды.

— Ждем пять минут, — принял решение Хиршбург. Водитель кивнул, поправив

под курткой кобуру.

В салоне находился еще один человек, но можно было считать, что его

нет. Жозеф, любимый экстрасенс Винера, полулежал, вытянувшись в кресле, закатив

глаза и распахнув рот. Дыхание его отравляло атмосферу в салоне кислым

перегаром марихуаны. Свои откровения Жрзеф получал в наркотическом бреду, на

что Винер смотрел сквозь пальцы, а Хиршбург тихо сатанел при одном виде

полубезумного ясновидца.

Хишбург, брезгливо скривив губы, разглядывал бледное лицо Жозефа,

покрытое мутными бисеринками пота, растрепанные кучерявые космы, залепившие

лоб, и боролся с желанием приказать Отто вышвырнуть эту мразь из салона.

«Богом возлюбленные ничтожества» — так называл за глаза Винер своих

экспертов по черной магии и прочей парапсихологии. Глядя на Жозефа, с этим

определением было трудно не согласиться. Хиршбург со времен СС истово верил,

что только железная дисциплина и безоговорочная преданность гарантируют успех.

А Жозефа вытащили из какого-то притона в Латинском квартале и, не отмыв и не

обучив азам конспирации, привлекли к секретным операциям. И сегодня этот отброс

и маргинал добился успеха там, где сломали головы лучшие ветераны тайных войн.

Хиршбург откровенно ревновал к успеху и отдавал себе отчет, что

неприязнь к Жозефу вызвана именно этим поганеньким чувством. А что еще

оставалась делать, если своими глазами видел, как Жозеф, основательно

обкурившись, стал прокладывать маршрут по Калининграду, сужая круги вокруг

одному ему известной точки. Это напоминало охоту на радиста, Хиршбург не раз

ловил их в сети. Только на этот раз вместо аппаратуры пеленгации в машине сидел

художник-неудачник, в отравленном мозгу которого вспыхивали наркотические

видения. Черт побери, но он точно указал дом и даже нарисовал схему подвала, в

котором во время войны зондергруппа СС укрыла Чашу Огня. Хиршбург мог бы

смириться, что успеха достиг дилетант, такое порой случается. Но только не

Жозеф, даже не ведающий, что он творит.

Хиршбург взял с коленей Жозефа блокнот. Безумец, прежде чем

окончательно уйти в нирвану, успел нацарапать схему подвала. Судя по штриховке,

одна половина подвала была черной, другая — белой. Крест указывал на лаз в

стене, где лежал ящик. И поверх схемы неуверенная рука нарисовала знак Орла.

Как финальную точку пути *.

*В мистерии поиска Святого Грааля существуют этапы, символизируемые

животными: вороном, пеликаном, лебедем, львом, орлом. Согласно этим этапам

построен сюжет романа «Оружие возмездия» (ОЛМА-ПРЕСС, 2001)

«Винер слишком погрузился в мистику и утратил чувство реальности.

Информацию можно получать откуда угодно, даже от этого немытого шаманчика. Но

действовать на основе этой информации нужно рационально, выверяя каждый шаг. А

он заразился безумием и очертя голову бросился в этот проклятый черно-белый

подвал». — Мысли в голове Хиршбурга текли вяло. Им все больше и больше

овладевало безвольное оцепенение.

Он считал себя начальником штаба, умело и профессионально четко

превращающим в реальность смелый замысел командира. Никакого труда не

составляло произвести расчет сил и средств, наметить направление главного удара

и провести отвлекающий маневр, вывести группы на заранее намеченные рубежи и

атаковать в точно намеченное время, а потом уйти, умело заметая следы и

подбросив ложные улики.

На все потребовалось бы меньше часа. На судне, стоящем сейчас в порту,

находились лучшие оперативники, лично отобранные им, Хиршбургом. Но Винер

рванулся вперед, наплевав на высокую стратегию и хитроумную тактику тайной

войны.

Да что там, наплевав на самые азы! И Хиршбург почувствовал себя

ненужным. Больным и уставшим стариком, чей инсультный лепет никому уже не

интересен.

«Очевидно, вблизи Чаши Огня человек уже не в силах противиться зову

Судьбы», — подумал Хиршбург. И поморщился. Объяснение слишком уж отдавало

мистикой.

Он вытянул затекшую ногу и ненароком толкнул ботинком Жозефа. Француз

неожиданно подал признаки жизни. Закопошился, судорожно срывая пуговицы на

рубашке. Голова безвольно качалась из стороны в сторону, в запрокинутом горле

забулькало и засипело, словно медленно закипал чайник.

Хиршбург вновь перехватил тревожный взгляд водителя и пожал плечами.

— Сюда, прямо сюда, — прохрипел Жозеф, царапая левую половину груди. —

Боже, как больно... Холодно. Очень холодно.

«Черт, началось!» — закатил глаза Хиршбург. А французику все же удалось

распахнуть на груди рубашку. Хиршбург брезгливо поморщился. На белесой коже,

сплошь усыпанной мелкими родинками, над сердцем отчетливо проступил багровый

рубец. Прямо на глазах он стал набухать и подрагивать, словно под кожей

копошилась пьявка.

— Отто! — вскрикнул Хиршбург.

Водитель обернулся. Но ему не было видно то, на что в ужасе уставился

Хиршбург.

Рубец треснул, и по коже поползла капелька темной крови.

Жозеф, явно ничего не соображая, размазал ее по груди, еще больше

разодрав ногтями рану Вытянулся, выгнув спину и прохрипел:

— Ва-ал... Ва-ал... Вальхалла!

Водитель не спускал с Хиршбурга напряженного взгляда. Ждал команды. А

Хиршбург отупело смотрел на кровь. Он не боялся вида крови, насмотрелся. Но

впервые видел, чтобы она шла так, — безо всяких видимых причин.

Вдруг Жозеф обмяк, протяжно выдохнув. Свесил голову и совершенно

трезвым голосом произнес:

— Все кончено. Он уже близко.

В следующую секунду дверь поехала в сторону и в салон хлынул слепящий

свет. Хиршбург невольно зажмурился, успев разглядеть лишь контур фигуры

человека. Но и этого хватило, чтобы понять, что это не Винер. И не охранник. А

кто-то чужой.

Машину слегка качнуло, это грузный Отто попытался выхватить пистолет.

— Хальт! — приказал незнакомец по-немецки. И следом отчетливо щелкнул

его пистолет, встав на боевой взвод. — Герр Хиршбург, прикажите вашему человеку

не делать глупостей.

Хиршбург огромным усилием воли подавил в себе страх.

— Да, Отто, — только и смог произнести он.

Отто выдохнул, словно получил удар поддых, и сложил руки на руле.

— У вас ровно две минуты. Забирайте Винера и уезжайте. Труп охранника пусть остается в подвале, мы сами все зачистим. Предупреждаю, если из подвала что-нибудь пропадет, мы затопим судно. Все ясно? — Речь его была отрывистой и четкой, как у человека, привыкшего отдавать приказы, ни на йоту не сомневаясь, что они будут выполнены. Немецкий правильный, с легким акцентом.

Хиршбург, наконец, справился с шоком. Больше всего его волновал Отто,

тренированный боевик, конечно же, уже взял себя в руки и только и ждет

возможности броситься на врага. А тот, Хиршбург не сомневался, при первом же

движении Отто не моргнув глазом изрешетит пулями всех в машине. Человек

действовал на свой страх и риск, и — Хиршбург чувствовал это! — был частью

неумолимой и всесокрушающей силы. Только они — Хранители — могли бросить вызов Черному солнцу. На своей земле они считали себя вправе использовать любые средства. И им ничего не стоило затопить исследовательское судно «Мебиус», служившее штабом операции Винера, прямо на рейде Калининграда.

«У нас ни единого шанса. Надо капитулировать», — отрешенно подумал

Хиршбург.

— Уверен, вы умеете проигрывать с честью, — произнес незнакомец, словно

прочитав мысли Хиршбурга.

— Безусловно, — после недолгой паузы ответил Хиршбург. Такой внутренней

опустошенности он не испытывал давно, с того дня, когда узнал, что русские

танки вырвались к Эльбе, а над рейхстагом полощется алое знамя.

Он разлепил веки и впился взглядом в человека, стоявшего в

прямоугольнике распахнутой двери. Постарался намертво впечатать его образ в

память. Знал, второго шанса оказаться вблизи и остаться живым судьба уже не

подарит.

Перед ним стоял Победитель, в этом не было никаких сомнений. Сквозь

тень усталости на осунувшемся лице проступала уверенная, злая сила. Он стоял,

широко расставив ноги. В одной руке — вороненый «вальтер», другая прижимала к

боку янтарную чашу. Свет, струящийся из разорванных туч, проникал внутрь

янтаря, и чаша горела теплым золотым огнем. Прямо над головой у человека,

разрезав пополам небо, сияла радуга.

— Две минуты. Время пошло, — резко бросил человек и толкнул дверь.

Скрипнули колесики в полозках, дверь плотно закрылась. Матово-черное

стекло не пропускало свет, и в салоне сразу же стало темно.

Хиршбург плотно сжал трясущиеся губы, давя в себе крик.

* * *

Подголовник плетеного кресла оказался жутко жестким. Хиршбург потерся о

него затылком. Саднящая боль заставила вернуться из прошлого в сегодняшний

день.

У самого горизонта в солнечном мареве сгустилась темно-синяя полоска —

там, за апельсиновыми рощами нежилось теплое море. Юная всадница по-прежнему

гарцевала на лужайке. Жеребец хрипел, роняя пену в пожухлую траву, взбивал

копытами фонтанчики красной земли. Нервный ритм ударов копыт тревожной волной

отзывался в сердце.

На столе стоял запотевший кувшин с соком. В золотистой жидкости плавали

шарики льда. Ее поверхность, показалось, вибрирует в такт ударам копыт

разгоряченного скакуна. Хиршбург сглотнул вязкую слюну.

Винер уже полчаса наблюдал за нервным танцем вороного жеребца, но, как

оказалось, краем глаза внимательно следил за состоянием Хиршбурга. Потянулся,

правой, не раненой рукой, поднял кувшин. Льдинки тонко тренькнули по стеклу

— Попробуйте, Вальтер. Апельсины только что сорвали с дерева.

— Благодарю, герр Винер. — Хиршбург принял из рук Винера стакан. Стенки

оказались ледяными на ощупь.

Винер дождался, когда Хиршбург сделает глоток, и, отвернувшись от

лужайки, указал взглядом на папку, что Хиршбург держал на коленях.

— Начнем, если вы не против. Или дать вам еще немного привыкнуть к жаре

и солнцу?

— Нет, я готов, — ответил Хиршбург, отставляя стакан.

Он раскрыл папку. Память, несмотря на возраст, еще ни разу не подвела,

но по опыту знал, с папкой докладывающий выглядит солидней. К тому же, руки

постоянно заняты, не суетятся, выдавая волнение.

Винер подобрался в кресле. Если все это время он выглядел молодым

помещиком, наслаждающимся сиестой в уютной тени родового гнезда, то сейчас стал

тем, кем был на самом деле, — главой концерна «Магнус», унаследовавшего

разработки тайных лабораторий Рейха, и самым молодым членом совета «Черного

солнца», создавшего Рейх.

Хиршбург не мог не признать, что перемена в молодом шефе ему приятна.

Пусть Винер и проиграл, но поражение не выхолостило его дух.

В тот дождливый вечер, когда судно «Мебиус» экстренно отвалило от пирса

Калининграда и легло на курс острова Рюген, Винер пришел в себя. Врачи и

медикаменты на борту были первоклассными. Но даже они бессильны, если ранен

дух. Пуля, черт бы побрал Жозефа, действительно прошла вскользь по левой

половине груди, размозжив ребро. Рана оказалась не смертельной, а болевой шок

быстро прошел. Но как пережить удар? Чаша Огня сама шла в руки, и в последний

миг ее вырвал тот незнакомец с волчьими глазами. Хиршбург не представлял, как

бы он пережил такой крах. А Винер смог. Едва придя в себя, он вызвал Хиршбурга

и, до боли сжав ему пальцы, приказал: «Готовьте контрудар».

Команда была отдана две недели назад, и сегодня Хиршбург впервые

докладывал о проделанной работе.

— Прежде всего, хочу доложить, что русские клюнули на приманку, —

откашлявшись в кулак, начал Хиршбург. — Пожар на даче профессора Арсеньева не прошел незамеченным. Нам немного повезло. Мой человек на пожаре засек молодого корреспондента, укравшего образцы расплава. В порядке импровизации я подвел к нему Леона Нуаре. Известный стрингер Нуаре проявил вполне обоснованное любопытство и профессионализм, он моментально перекупил права на информацию. И, прокачав ее по своим каналам, сдал ее в русскую резидентуру для дальнейшей разработки. Итак, первичный сигнал происходит из России от русского источника. При желании, русская контрразведка легко проверит этот след.

— И у них возникло это желание? — спросил Винер, поигрывая льдом в

стакане.

— Безусловно, — кивнул Хиршбург. — Я имею возможность контролировать

этого мальчика-журналиста. Русская контрразведка беседу с ним уже провела, о

чем он не преминул раззвонить всем своим знакомым.

— Что в Берлине?

— Русская резидентура пока держат паузу, что вполне объяснимо. У них осталось два дня до оговоренного срока. Естественно, ждут, пока контрразведка отработает информацию в Москве. — Хиршбург перевернул лист. — Кстати, я просмотрел запись встречи с Садовским, он работает «под крышей» представительства русского информационного концерна, с фрау Эрикой и Нуаре. Мой вывод: успех достигнут исключительно благодаря, скажем так, нетрадиционному воздействию фрау Эрики.

Хиршбург умел докладывать. Упомянув вскользь о навыках Эрики, он сделал

приятное шефу. Винер считал, что будущее за нетрадиционными технологиями, и

вкладывал в исследования этих направлений огромные суммы. Многие оперативники

из спецотдела корпорации прошли курс парапсихологической подготовки. Для них не

составляло труда моментально вогнать человека в гипнотический транс, излечить

или убить одним нажимом пальца, управлять собственными и чужими сновидениями и

угадывать девять карт из десяти. И еще многое другое, что Хиршбург считал даже

излишним для ремесла разведки. Но Винер хотел иметь в своем подчинении не

ремесленников и солдат, а воинов и полубогов. Что ж, за свои деньги он их

получил. И Эрика была одной из лучших.

Винер, оказалось, так же не равнодушен к тонкой лести, как и все

предыдущие начальник Хиршбурга. Он перевел взгляд на лужайку, где наездница

продолжала изводить жеребца, и губы его тронула улыбка.

— Можно приручить коня, можно покорить женщину. Но с амазонкой

справиться невозможно, — задумчиво произнес он.

Хиршбург решил оставить эту сентенцию шефа без комментария. В конце

концов, не ему лезть в личную жизнь Винера. Дело молодое, пусть отдыхает, как

считает нужным.

Он перевернул листок, бегло пробежал глазами.

— Источник «Крупье» сообщает, в Москве активизировалось

контрразведывательное прикрытие музейных фондов. На контроль взяты все

более-менее серьезные скупщики и посредники. Как правило, такие мероприятия

русские проводят для пресечения реализации похищенных культурных ценностей. И

самое главное, в спецхранилище музея, где работает профессор Арсеньев,

проведена негласная ревизия.

— Все говорит о том, что русские клюнули, — сам сделал вывод Винер. —

Впрочем, чему удивляться? Золото Ретры — это наживка, которую нельзя не

заглотнуть.

— Я держу в постоянной готовности группу экспертов. Как только русские

вернут нам брактеат, эксперты сразу же проведут анализ, и мы будем точно знать,

проверялся ли он в лабораторных условиях или нет. Это будет самым точным

признаком, заглотили ли русские наживку.

— Уверены, что они ее не выплюнут? — спросил Винер.

— Могут перестраховаться, такой вариант я не исключаю, — сразу же, как

о давно обдуманном и тщательно взвешенном, ответил Хиршбург. — Решат затянуть

паузу и посмотреть, как будет развиваться ситуация. Для спецслужб это наиболее

очевидное поведение в условиях неопределенности. Но в таком случае они

развязывают руки Нуаре. Где гарантия, что он не пойдет на скандал в прессе?

— Они тут же заткнут ему глотку. — Винер насупился.

— Скорее всего, сделают это руками азиатского бонзы, — подхватил

Хиршбург. — Думаю, у него найдется не одна сотня смертников, готовых исполнить

любой приказ. Кстати, устранив Нуаре, бонза выдаст себя с головой и окажется на

крючке у Москвы.

— Разумно, — кивнул Винер. — Но такой вариант меня абсолютно не

устраивает.

— Мы не дадим русским разыграть его, герр Винер. — Хиршбург постарался,

чтобы уверенность в голосе была точно дозированной: начальство в равной степени

не любит излишнего оптимизма и чрезмерной осторожности.

• Надеюсь, — пробормотал Винер. — Что еще?

Хиршбург не закрыл папку, что не укрылось от глаз шефа.

— Осталось только досье на этого русского. — Хиршбург то решился

уточнять, предоставив Винеру самому догадаться, о ком пойдет речь. И самому

решить, хочет ли он узнать о человеке, стрелявшем в него в подвале.

Винер отставил стакан с соком. Вскинул руку. По его сигналу из тени

выступил молодой человек, по виду из местных.

— Пако, вина! — по-испански отдал команду Винер. — Информацию, как

блюда, надо чередовать, — обратился он к Хиршбургу. — Контраст вкусовых

ощущений и температуры позволяют насытиться, не переедая. Сок свежевыжатых

фруктов — это здоровье. А доброе старое вино... — Винер прищелкнул пальцами,

подбирая слово. — Это мудрость. Вы согласны, Вальтер?,

Хиршбург кивнул.

«Ты взял паузу, чтобы спрятать боль, мой мальчик, — подумал он. — Не

ту, что иногда бередит рану, а ту, что еще долго будет терзать душу. Уж я-то

знаю. Раны тела затягиваются быстро, но раны души, что получил при

сокрушительном поражении, не заживают никогда. Ты умеешь держать удар, что само

по себе уже много значит. И ты наделен завидным качеством превращать поражение

в преимущество. И не окажись в тебе этого, я бы не сидел сейчас здесь».

Он смотрел на Винера глазами старого солдата тайной войны. Любой

ветеран знает, что с каждым днем все ближе час, когда возраст даст о себе

знать, мышцы и нервы уже не те, и любой из ближайших боев может стать

последним. И поэтому внимательно приглядывается к новобранцам, пытаясь угадать

в молодых волчатах, у которых на губах еще не засохла кровь первой охоты, того,

единственного, кто вместо тебя пойдет по трупам дальше, к победе, до которой ты

не дожил.

Он обратил внимание, что у Винера появилась тонкая морщинка. Первый раз

он увидел ее там, на борту «Мебиуса», в каюте, пропахшей лекарствами и

антисептиком. Сейчас на загорелой коже она выделялась особенно четко, словно

след пореза острой бритвой. Это был еще один след от ранения. Но если шрам на

груди теперь навсегда будет напоминать Винеру о непростительной поспешности, то

складочка, чиркнувшая по коже от носа к губе, навеки останется знаком мудрости,

обретенной в миг смертельной опасности.

Слуга принес бутылку вина, и Хиршбург уже знал, какой будет вкус у

вина. Вернее, очень хотел не ошибиться ни в вине, ни в Винере.

Подставил бокал под струю темно-красной влаги. Пригубил, закрыв глаза.

Рот сразу же наполнился полынной горечью. Потом теплая волна упала вниз, и к

нёбу поднялся аромат истомленного солнцем цветка. Пурпурно-красного,

источающего аромат, тягучий и печальный, как последний аккорд симфонии Малера.

— Что скажете? — поинтересовался Винер, грея бокал в пальцах.

— Вкус мудрости, — ответил Хиршбург, посмаковав оставшийся во рту

аромат.

— Прекрасно сказано. — Винер полюбовался на игру света в бокале и

сделал маленький глоток. — Этот кагор делают монахи-цестерианцы. Это особенное

вино. Горечь появляется лишь на десятом году выдержки, а до этого оно нежное и пахнет земляникой. Как девочка на первом причастии. А таким, мудрым, как вы выразились, монахи причащают своих стариков, готовящихся предстать пред очами Создателя. — Винер тягучим глотком допил остатки вина. Подставил бокал под новую порцию, после чего жестом приказал слуге удалиться. — Вернемся к делам, если вы не против, — сказал он уже другим тоном.

Хиршбург выпрямил спину, поправил на коленях папку.

— Мы установили боевика, repp Винер. Его зовут Максим Владимирович

Максимов. В прошлом — кадровый военный. Уволен из армии в девяносто первом году

в звании капитана. Тем не менее в объединенной картотеке НАТО данные на него

есть.

— Вот как! — Винер явно заинтересовался. Он знал, что разведслужбы НАТО

сливают в общий архив установочные данные на старших офицеров армии «вероятного

противника», младшие офицеры удостаиваются такой чести лишь в том случае, если

представляют особый интерес для разведывательного сообщества.

Хиршбург нацепил на нос очки, поднес листок ближе к глазам. Наступил

момент, когда следует показать, что он старательно точен в деталях.

— Впервые в поле зрения контрразведки Максимов попал в восемьдесят

девятом в Эфиопии. Входил в группу военных советников, руководивших

контрпартизанскими операциями против сил провинции Эритрея. При выводе из

страны группа оказалась в районе спецоперации, проводимой американцами.

Операцию они сорвали. За что американцы организовали на них охоту. Русские

оставили ЦРУ с носом. Этот Максимов одиночным рейдом прошел всю страну и

вынырнул в Найроби с каким-то особо ценным грузом. Подробности, к сожалению,

выяснить не удалось. О провалах никто распространяться не любит.

— И этого достаточно. — Губы Винера тронула саркастическая улыбка.

— Второй раз он насолил англичанам, — продолжил Хиршбург, подстраиваясь

под настроение шефа, тому явно нравилось слышать о неудачах других. — В

девяносто четвертом Максимов работал в контакте с балканским разведцентром ГРУ.

Ликвидировал ливийского резидента, работавшего на МИ-6. Джеймсы бонды

организовали на него охоту, но Максимов перепрыгнул через флажки и исчез. С тех

пор достоверных данных о его участии в спецоперациях нет.

— Если не считать его работу против нас в Кенигсберге, — вставил Винер,

по-старому назвав Калининград ради Хиршбурга, не выносившего нового названия

города.

— Думаю, его появление было не случайным. Есть данные, что Максимов

уволен из армии с должности офицера 3-го отдела 2-го управления штаба

Прибалтийского округа. — Хиршбург заглянул в записи и пояснил: — Это глубинная

разведка в тылах «вероятного противника». Сочетание агентурно-оперативной

работы с диверсионно-разведывательной деятельностью. Так что район и местная

специфика ему были отлично знакомы.

Винер покосился на Хиршбурга и спросил:

— Скажите, в России действительно сейчас так легко работать?

— Непривычно легко, — помедлив, ответил Хиршбург. - Секретов нет,

потому что они стали товаром. Можно купить практически любую информацию.

Заплатив, можно получить нужную резолюцию на нужном документе. Либо блокировать

прохождение уже принятого решения. Уровень коррупции такой, что даже не снился

каудильо Франко.

— Тем не менее мы сидим здесь и зализываем раны, — обронил Винер,

отвернувшись к лужайке.

Хиршбург насупился. В нерешительности дважды пробежал глазами короткое

сообщение.

— Вынужден доложить, repp Винер. — Хиршбург дождался, когда молодой шеф

повернет к нему лицо. — Наш агент в Кенигсберге ликвидирован. Полковника

Елисеева нашли с прострелянной головой в котловане строящейся дачи. Дело по

самоубийству военная прокуратура закрыла два дня назад.

— Зачем же так грубо работать? — поморщился Винер. — Могли же просто

сделать так, чтобы он исчез.

— Типичный почерк ГРУ, они своих изменников не прощают. А показательная

казнь служит уроком потенциальным предателям и предупреждением противнику. В

военной разведке русских всегда так: предпочитают действовать демонстративно

жестко и решительно. В чем их нельзя упрекнуть, так это в сентиментальности.

— Придется ответить им в той же манере. Демонстративно жестоко. — Винер

посмаковал фразу, как до этого смаковал вино. Вкус ее ему явно понравился.

Хиршбург протянул Винеру два снимка.

— Вот он — Максимов. Снимали в Москве. Адрес и прочее уже установлены.

Винер сосредоточенно принялся разглядывать лицо человека на фотографии,

а Хиршбург перевернул лист в папке и стал читать вслух:

— Прекрасная моторика и координация движений, гимнастические данные

выше средних. Физических отклонений и выраженной патологии нет. Высокое

интеллектуальное развитие. Работа обоих полушарий мозга сбалансирована, то есть

в равной степени развиты образное мышление и аналитические способности.

Повышена сенситивность и интуиция. Биоэнергетический потенциал выше нормы.

Имеет опыт побед, воспоминание о которых использует в критической обстановке.

Если судить по чертам лица, целеустремлен, волевой, контактен. При этом

внутренне отчужден от окружающих. Способен одаривать любовью и дружбой только

избранных им людей. Остальные для него — либо мишени, либо объекты разработки.

Наделен особенной чертой — интеллигентной жестокостью. Иными словами, жесток

без всякой психопатологии. Органично жесток, как жесток волк. При этом не

является асоциальным типом. То есть не врожденный уголовник. Он считается с

законами общества, вернее — использует их в своих интересах. — Хиршбург дочитал

до конца и опустил листок. — От себя добавлю: место службы и должность говорят

о хорошем владении приемами рукопашного боя и стрелковым оружием. Безусловно,

обучен оперативной и агентурной работе. Имеет боевой опыт. Короче, идеальный

боевик для особо опасных заданий. Скорее всего, действует самостоятельно, а не

в составе группы.

— Что это вы мне тут наговорили? — Винер нехотя оторвал взгляд от

фотографии.

— Комплексный психологический портрет объекта. Составлен экспертами из

отдела «Сигма». — Хиршбург специально упомянул название любимого детища шефа.

Этот отдел корпорации занимался прикладными разработками в парапсихологии. Сам

Хиршбург старался без лишней надобности не входить в блок, где размещался

отдел. Большая часть его сотрудников ничем не отличалась от вечно обкуренного

Жозефа.

Но на Винера упоминание отдела на этот раз не произвело должного

впечатления. Как правило, он высоко Ценил мнение адептов черной магии и

трансперсональной психологии. Но сейчас его лицо исказила брезгливая гримаса.

— И как эта писанина объясняет простой и очевидный факт, что я еще жив?

Клауса он свалил одним выстрелом. Сюда. — Винер ткнул пальцем себе в горло чуть

выше распахнутого воротника. — О чем это говорит, Вальтер?

— Выстрел профессионала. На два пальца выше бронежилета. — Он не

удержался и посмотрел на бандаж на груди Винера.

— Правильно, Вальтер. — Винер перехватил его взгляд. — Мне он стрелял в

грудь. По касательной. При этом не счел нужным добить. Даже если он хотел,

чтобы я истек кровью в этом подвале, зачем тогда устраивать шоу у машины?

— Если честно, в первые секунды я был уверен, что он просто изрешетит

нас, — признался Хиршбург. — Думаю, у него был приказ лишь остановить. А как

это сделать, он решал сам. Счел возможным не убивать, вот и не убил.

— Разве такая самостоятельность допускается? — Винер с недоверием

покосился на ветерана тайной войны.

— Другого объяснения у меня нет, герр Винер.

— Все это очень странно, — пробормотал Винер, отложив фотографию и взяв

в руку бокал.

Сделал глоток и стал смотреть на наездницу. Она как раз резко осадила

коня, заставив его встать на дыбы. Конь несколько раз ударил по воздуху

передними копытами, потом, низко захрипев, опустился на колени. Женщина

выпрыгнула из седла, похлопала коня по черной шее. К ней сразу же бросился

конюх, все время прятавшийся в тени ближайшего дерева. Он что-то сказал

женщине, на что она ответила звонким смехом. На ней был не классический костюм

для верховой езды, а одежда пикадора: остроносые сапожки, широкие кожаные штаны

с высоким корсажем, короткая куртка поверх белой рубашки с широким воротом. На

голове черная шляпа с узкими полями. Когда женщина засмеялась, закинув голову,

шляпа соскользнула, и на ее плечи хлынул поток светлых волос. Из-за яркого

света Хиршбургу показалось, что голову и плечи женщины окутало золотое

свечение.

Женщина не стала поднимать шляпку. Легким бегом бросилась к дому, на

ходу срывая с себя куртку.

— Буэнос диас, кабальерос! — приветствовала она мужчин, поднявшись на

веранду.

Хиршбург встал, стараясь держать спину по-военному прямо, Винер на

правах выздоравливающего остался сидеть.

— Испания идет тебе на пользу, дорогая.

— О, эта страна, как молодое вино. Не замечаешь, как напиваешься ею

вусмерть. — Она перешла на немецкий, протягивая руку Хиршбургу. — Добрый день,

Вальтер. Я права?

— Безусловно, — пробормотал старик, в лучших старых традициях припадая

губами к ручке дамы.

При этом пришлось подставить ей на обозрение совершенно лысую голову,

но голый череп вновь вошел у молодежи в моду, поэтому его Хиршбург не

стеснялся. Смутило другое. От женщины исходил головокружительный аромат

молодого тела и горьких духов, смешанных с острым запахом конского пота. Пальцы

ее были горячими и слегка подрагивали, еще не успев забыть натянутых поводьев.

Хиршбург старательно отвел глаза от ее груди, вызывающе натянувшей шелк

рубашки.

«Винер, должно быть, уже совершенно оправился от ранения. Это же

сколько здоровья надо иметь, чтобы взнуздать такую кобылку», — со стариковской

завистью подумал он.

— Выпьешь с нами? — Винер указал на бутылку.

— Нет, сначала в бассейн. — Женщина похлопала стеком по колену. — Черт,

Ромул дважды чуть не цапнул меня за коленку.

— Что уж тут поделать, если твои ноги вызывают у особей мужского пола

хватательный рефлекс. — Винер улыбнулся. — Кстати, хотелось бы услышать мнение

эксперта.

Он протянул женщине фотографию.

Женщина встала вполоборота, чтобы на гладкой фотографии не бликовал

солнечный свет. Хиршбург засопел и перевел взгляд на лужайку, по которой конюх

выгуливал разгоряченного коня. Не было сил спокойно смотреть на женщину в одежде, насквозь просвечиваемой солнцем.

— Он еще жив? — спросила женщина, опустив фото. Винер засмеялся и

подмигнул Хиршбургу. А тот счел ниже достоинства профессионала выдавать свои

эмоции. Хотя интуиция женщины поразила его. Как само собой разумеющееся он

воспринял приказ Винера найти и уничтожить того, кто встал у них на пути в

Калининграде. Это по правилам — отвечать ударом на удар. И Винер был абсолютно

прав, потребовав смерти этого человека. Матч-реванш надо заканчивать нокаутом

противника, чтобы уже ни у кого не оставалось сомнения, кто сильнее.

— Будет жаль, отличный экземпляр, — с неподдельной грустью вздохнула

она. — Кто он, если не секрет?

— Русский. Первоклассный боевик, — ответил Хиршбург, получив молчаливое

разрешение Винера.

— Странно, очень знакомое лицо. — Она еще раз взглянула на фото. —

Безусловно, я его уже где-то видела.

— Исключено, — бросил Винер.

— У меня прекрасная память на лица. — Губы ее сложились в упрямую

складку.

— У разведчика либо абсолютно невыразительная внешность, либо он вам

кого-то напоминает, — авторитетно произнес Хиршбург. — В первом случае вы никак

не можете его вспомнить. Во втором — щелкаете пальцем и говорите: «Этот парень

похож на того артиста, что играл в этом фильме, где еще ребенка похитили... Как

же он назывался? Черт, не помню. А вообще-то он — вылитый парень, что учился на

курс младше меня в колледже. Как же его звали? Черт, забыл». Я эти категории

условно называю «великий безликий» и «киношный типаж».

Женщина бросила фотографию на стол, придавила ее острым ногтем, что-то

хотела сказать, но не стала. Убрала руку

— Что-то не так? — спросил Винер, не спускавший с нее глаз.

— Еще не знаю. — Женщина встряхнула головой, разбросав по плечам

локоны. — Бог с ним! Пойду окунусь.

Когда затих цокот подковок на ее сапогах, Винер повернулся к Хиршбургу.

— Без сомнения, она что-то почувствовала. Интуиция просто чертовская.

На моей памяти еще ни разу ее не подводила.

Хиршбург пожал плечами. Спорить ему не хотелось. Винер разлил по

бокалам вино. Свободной рукой перевернул фотографию. Еще раз посмотрел на лицо

человека.

— Должен заметить, вы быстро работаете, Вальтер. Я думал, поиски

отнимут у вас больше времени.

Хиршбург сделал глоток, тщательно промокнул губы.

— Благодарю за высокую оценку, repp Винер. Но моя заслуга тут

минимальна. В любой хорошо спланированной операции успех развивается по

синусоиде. Сначала жутко везет, и кажется, что сам Господь играет за нас. А

потом все идет наперекосяк, словно сам дьявол путает карты. И в конце только

невероятное везение спасает от краха.

— Занятное утверждение для профессионала вашего уровня.

— А вы разве верите тем, кто гарантирует успех?

— Таких я сразу же увольняю, Вальтер. — Винер зло сверкнул глазами.

Откинулся в кресле, положив руку на левое плечо. — Так как вы вышли на этого

русского?

Хиршбург вновь нацепил очки и раскрыл на коленях папку.

— Он сам попал в поле нашего зрения. Основной целью операции, как вы

знаете, является профессор Арсеньев. Он взят под плотный контроль. Этот

Максимов появился после пожара на даче в институте, где работает профессор. Мои

люди доложили, что обнаружен человек, подходящий под описание. Я дал задание

установить личность и собрать досье. Часть данных вам уже известна. Но есть еще

несколько важных моментов. — Хиршбург поднес к глазам лист. — Как оказалось, он

внук Арсеньева. По протекции деда принят в институт сразу же после увольнения

из армии. Работает научным сотрудником в историко-археологической экспедиции

при Министерстве культуры. То есть занимается поиском культурных ценностей,

вывезенных в рейх.

— Искусствовед с военной подготовкой? — усмехнулся Винер.

— Согласен, странный симбиоз. Но факт остается фактом.

— Хотя, если подумать, все логично. Ценности вывозились зондергруппами

СС. Так почему бы их ни искать силами коммандос с университетским дипломом?

Винер надолго замолчал, баюкая бокал в ладони. Время от времени он

подносил бокал к носу, вдыхал аромат вина.

Хиршбург ждал. Он привык, что Винер всегда дает исполнителю известную

степень свободы. Не менялась только цель. Средства ее достижения находились в

ведении исполнителя. Но сейчас, это Хиршбург почувствовал по затянувшейся паузе

— Винер был готов изменить приказ. Слишком уж его заинтересовал этот русский.

Винер сейчас напоминал шахматиста, вдруг увидевшего на доске совершенно новую

комбинацию и борющегося с искушением сыграть красиво, вместо того чтобы скучно

выиграть. Хиршбург незаметно посмотрел на часы. Прикинул разницу в часовых

поясах. Времени переиграть уже не оставалось.

За спиной послышались быстрые шаги босых ног, и на веранду выпорхнула

женщина. Хиршбург хотел было встать, но так и не смог вытянуть тело из кресла.

Женщина успела переодеться в купальник, настолько смелый, что ноги у Хиршбурга

ослабели и в голове застучали молоточки, как при солнечном ударе.

— Вот. — Она положила на стол фотоальбом. — Я уж подумала, что пора

лечиться от склероза. Никак не могла вспомнить, чуть с ума не сошла.

— Ты об этом русском? — Винер нехотя отвлекся от своих мыслей.

— Вы, Вальтер, сказали — «киношный типаж», А я подумала, что ему бы

играть в фильмах про рыцарей средневековья.

— Да, что-то есть, — согласился Хиршбург. — Безусловно, не славянские

черты лица. Полукровка. Чувствуется что-то южное.

— Так полюбуйтесь. — Женщина раскрыла альбом. Протянула его сначала

Винеру.

Тот сначала долго всматривался в снимки, потом подтянул к себе

фотографию Максимова. Сравнил. Молча передал Хиршбургу.

— Где ты снимала? — спросил Винер.

Женщина присела на подлокотник кресла, закинув ногу на ногу

— Здесь, в Испании. Недалеко от Альфас де Пи. Случайно зашла в

маленькую часовню при монастыре. Монах, что меня сопровождал, показал надгробия

девяти рыцарей. По легенде, это тамплиеры, исчезнувшие из Парижа за день до

разгрома их Ордена. В Испании они вступили в Орден Калатравы, но держались

особняком. Их объединяла какая-то тайна, которую они по обету передавали

мальчику из своего рода, выбирая его по известным только им признакам. Умерли

они, конечно, не в один день. Но всех похоронили именно в этой часовне.

Скульптуры на надгробиях выполнены с поразительной точностью. Кажется, что

лежат живые люди. Особенно поражают руки, сжимающие мечи.

Хиршбург как раз перелистывал страницы в альбоме и увидел общий снимок:

девять фигур, закованных в латы, лежат полукругом у алтаря, словно охраняя его.

Скульптор действительно был великим мастером, а женщина оказалась прекрасным

фотографом. На снимке свет и тени легли так, что пальцы, сомкнувшиеся на

рукоятях мечей, и лица, выступающие из откинутых забрал, казались живыми.

Только потемнели от времени. Он вернулся к двум снимкам: крупным планом лицо

одного из рыцарей на надгробье и оно же на фреске на стене. Сходство с

фотографией Максимова, скрытно сфотографированного всего несколько дней назад в

Москве, было очевидным. Хиршбург, не надеясь на общее впечатление, сравнил

лица, как сравнивают криминалисты, — по деталям. Совпали почти все.

— Если мне не изменяет память, этого рыцаря звали Массимо Баррес. — Она

осеклась, чутко уловив, как напряженно замолчали мужчины. Перевела взгляд с

одного на другого. Усмехнулась. — И вот, окончательно испортив вам настроение,

удаляюсь. Понадоблюсь — я в бассейне.

Винер проводил ее ироничным взглядом.

— Ну, Вальтер, что я вам говорил о ее интуиции?

Хиршбург закрыл альбом.

— Это память, repp Винер. Творческим людям свойственно машинально

запоминать множество фактов, из них они и лепят свои фантазмы и сюжеты. Кстати,

о памяти. Я знал одного Барреса, когда служил при штабе «Кондора»*. Баррес

погиб при обороне Алькантранса, был правой рукой коменданта крепости и другом

Франко. А брат его воевал на стороне республиканцев. Была информация, что перед

падением Мадрида детей обоих братьев вывезли в Россию.

*Легион «Кондор» — подразделение Люфтваффе, принимавшее участие в

гражданской войне в Испании на стороне франкистов: в его состав входило до 200

самолетов «Юнкерс-52» и «Хенкель-51», первый командир — генерал-майор Хуго

Шперле. Немецкие летчики обеспечили переброску 10-тысячного корпуса генерала

Франко из Марокко в Испанию, что стало фактическим началом мятежа против

республиканского правительства.

— Занятная родословная у боевика ГРУ, вы не находите? — Винер

усмехнулся, но взгляд остался холодным.

Хиршбург, чтобы заполнить паузу, достал платок и промокнул блестящую от

пота лысину. Он медленно, выигрывая время для точно выстроенного ответа, убрал

платок в карман.

— Во-первых, эту информацию еще надо проверить.

— А во-вторых, вы не успеваете дать отбой, — закончил за него Винер.

— Боюсь, да. — Хиршбург на этот раз, не таясь, посмотрел на часы. —

Шифровку я, конечно, могу передать прямо сейчас. Но она внесет лишнюю сумятицу.

И, скорее всего, уже ничего не изменит. Киллер принял заказ и должен исполнить

его сегодня до конца дня.

Винер покусал нижнюю губу, на секунду хищно прищурившись.

«Упаси меня Господь от импровизации начальства, умного врага и

трусливого друга, а об остальном я сам позабочусь!» — мысленно взмолился

Хиршбург. Эту шутливую молитву придумали офицеры отдела СД, где он одно время

служил. И с тех пор она не потеряла своей актуальности. Только, судя по всему,

Господь не особо жалует своих чад, выбравших вместо сутаны и распятия — плащ и

кинжал.

— Хорошо, подождем информации из Москвы. — Винер встал, оперевшись

правой рукой на подлокотник, левую согнув в локте, плотно прижал к телу. — Вы

гарантируете успех, Вальтер?

Хиршбург не поддался на подвох. Он умел запоминать все нюансы

разговора.

— Скажу «да», и вы меня сразу же уволите, герр Винер.

— Молодчина, Вальтер, вот что значит старая школа! — рассмеялся Винер.

Он направился к бассейну, оставив Хиршбурга одного. . Слуга выступил из

тени на свет, неуверенно потоптался, привлекая внимание гостя. Хиршбург махнул

рукой, отсылая парня прочь.

Стал сосредоточенно перечитывать документы в папке. Был тот благолепный

момент, когда с такой любовью задуманная и с такой тщательностью рассчитанная

операция полностью находится в твоих руках. Хиршбург любил эти минуты затишья и

наслаждался ощущением полного контроля над ситуацией. Потому что знал: еще

немного, и она станет рвать удила, как взбесившийся жеребец.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПРАВИЛА ПОЛЬЗОВАНИЯ ЛИФТОМ

Странник

Кодовый замок на двери подъезда ломали с завидным постоянством, в

среднем раз в месяц. Жильцы исправно вносили плату за это чудо техники и по

советской привычке не роптали. Очевидно, здраво рассудив, что наличие системы

безопасности еще не есть гарантия безопасности. Содержим же на свои деньги

милицию и легион прочих «силовиков», и это никак не сказывается на уровне

преступности.

«Ох, не нравится мне это», — подумал Максимов, подходя к приоткрытой

двери.

Точно помнил, что утром дверь, протяжно подвывая зуммером, мягко

захлопнулась у него за .спиной. Сейчас кто-то вывернул тягу возвратной пружины,

а для верности вставил камешек в паз, и электромагнит не прижимал дверь.

«Голь на выдумку хитра, — оценил Максимов простоту и эффективность

приема. — Не сегодня, так завтра у кого-то вычистят квартиру. Или...».

Рука на секунду замерла на ручке двери.

Максимов прислушался к своим ощущениям. Тревога нарастала внутри.

Гулко, в ускоряющемся ритме, забилось сердце. По позвоночнику вниз скользнул

холодок. Максимов периферийным зрением, чуть скосив глаза вправо, осмотрел

пространство за спиной. Нет, ничего подозрительного, Опасность была впереди, в

гулкой тишине подъезда. Он не мог знать, что ждет впереди, но, переступая через

порог, четко ощутил, как уплотняется прохладный воздух. Всякий раз в минуты

опасности в нем просыпалась способность кожей чувствовать малейшие вибрации,

пронизывающие воздух вокруг.

Первым опасным местом была площадка перед лифтом. Глухой тупик, в

который вело два пути — с пожарной лестницы и от входной двери. Войди

кто-нибудь следом или притаись за сетчатым стеклом двери пожарной лестницы,

можно с чистой совестью вызывать бригаду «Криминальной хроники». Труп покажут в

новостях во всех ракурсах. Как сказал какой-то острослов-телевизионщик: «В

эпоху ТВ каждый имеет право на десять секунд славы».

«Нам такой славы не надо», — решил Максимов.

Ему повезло, кабина стояла на первом этаже, двери распахнулись сразу, и

не пришлось трепать себе нервы ожиданием. .

Он нажал кнопку. И тихо хмыкнул.

Из всего болезненного учения Фрейда он уяснил главное, что описывается

гениальной в своей простоте формулой Винни-Пуха: «Это «ж-ж-ж» неспроста».

Рука сама собой нажала кнопку с цифрой шесть. Максимов жил на пятом

этаже, а его знакомая, единственная, с кем поддерживал добрососедские

отношения, — на седьмом.

«Разумно», — согласился Максимов.

Время от времени он, как выражался, для профилактики поднимался на свой

этаж по лестнице или не доезжал один этаж. И к дому подходил другим маршрутом.

Иногда оставлял машину на полдороге и возвращался на попутке или метро. Всякий

раз менял привычный ритм жизни, доверяя интуиции. А она еще ни разу не

подводила. Сбивали его маневры кого-то с заготовленного варианта или нет,

судить сложно. Но раз жив до сих пор, то, наверное, сбивали.

Лифт клацнул и замер. Едва створки разошлись, Максимов выскочил на

площадку. Никого. Тихо так, что слышно, как о стекло бьется толстая муха.

«Сначала проверю свою дверь, а потом можно и в гости», —

решил-Максимов.

Нажал кнопку, створки лифта открылись. Ногой нажал на пол, чтобы

сработали датчики, а потом, когда между створками осталась только узкая щель,

убрал ногу и успел нажать кнопку пятого этажа на панели. Лифт медленно пополз

вниз. Под аккомпанемент стуков и скрежета в шахте лифта Максимов вышел на

пожарную лестницу

Русские собратья Бивеса и Бадхеда выплеснули бушующее подростковое

либидо на давно не крашенные стены. В годы юности Максимова наскальная живопись

особыми изысками не отличалась. И лексика была примитивной, но понятной

простому народу. Нынешнее «поколение MTV» выражало себя в психоделическом

многоцветье пульверизаторов. И слова использовали сплошь иностранные. Правда,

насколько мог перевести их Максимов, смысл не изменился.

Максимов посмотрел вниз в узкий зазор между перилами и обмер.

По-летнему яркий закат бил прямо в окна, и в прямоугольнике света на ступенях

пролета лежала тень человеческой фигуры. Осторожно, чтобы его тень тоже не

упала на стену, перегнулся через перила и сразу же отпрянул назад.

Поза человека не позволяла ошибиться в его намерениях. Он стоял у

двери, вставив в щель ногу. На плече висела спортивная сумка, и он успел

наполовину извлечь из нее пистолет с глушителем. Все внимание его было

поглощено лифтом, уже остановившемся на пятом этаже. Створки дверей разъехались

в стороны, и тут же щелкнул пистолет, встав на боевой взвод.

А дальше — мертвая тишина. Максимов старался не дышать, отсчитывая

секунды по ударам сердца. На двенадцатом створки, гулко стукнув друг о друга,

закрылись. Внутри шахты что-то клацнуло, и лифт поехал вниз. Человек

расслабленно выдохнул.

Внутри у Максимова ослабла тугая пружина страха, и по телу прошла

теплая волна. Все чувства обострились, пришлось даже прикрыть глаза, потому что

стал отчетливо видеть даже пылинки, кружащиеся в воздухе. Мышцы медленно

наполнялись упругой, яростной силой. Пришло то состояние, которое он, не

подобрав более точного определения, назвал неуязвимостью. Когда впервые после

долгих тренировок оно пришло, Максимова вдруг озарила вспышка истины: древние

герои воевали не из жажды крови и ради потехи. Нет, в бою они искали этого

волшебного состояния неуязвимости, что делает смертного подобным богам.

Он знал, когда приходит оно, медлить нельзя. Еще немного, и пьянящая

волна ударила в голову, тело разорвало путы сознания и превратилось в обезумевшую

боевую машину. И тогда Максимов рывком перебросил тело через перила. Едва ноги

коснулись ступеньки, бросил себя вперед, до максимума сокращая дистанцию между

собой и противником. Припал на колено, костяшками левого кулака ударил

противника в локоть, блокируя руку с оружием, пальцы правой впились в мякоть

бедра, и нога у противника подломилась. В этом момент в сумке клацнул металл,

заглушив негромкий хлопок. Человек разинул рот и сломался пополам. Правая рука

по локоть ушла в сумку. Максимов на всякий случай отступил с линии огня и

толкнул человека в плечо. Даже не вскрикнув, тот ничком рухнул на пол. При

падении из горла вырвался крякающий звук, а потом на губах запузырилась красная

пена.

Максимов приложил палец к аорте на шее мужчины.

«Готов. — Он убрал руку. Сердце мужчины не билось. — Черт, вот не

повезло».

Насколько понимал в анатомии, пуля под углом через брюшину прошла к

левому плечу, по пути разорвав все жизненно важные органы.

По привычке составил краткий словесный портрет киллера.

«Двадцать пять-двадцать семь лет. Рост — выше среднего. Фигура

спортивная. Судя по набитым кулакам, занимался каким-то мордобойным видом

спорта. Стрижка короткая, волосы темно-русые. Лицо овальное. Брови сросшиеся,

дугообразные. Hoc короткий, приплюснутый. Губы толстые, нижняя выступает.

Подбородок раздвоенный. Особых примет нет. Брился сегодня. Одежда чистая. Все

новое. Значит, собирался сбросить после дела. Молодец, опытный мальчик. —

Максимов похлопал его по карманам. — Ключей нет. Значит, где-то ждет водитель.

И с чем мы на дело ходим? — Он заглянул в сумку. — Разумеется, «ТТ». Дешево и

сердито. Документы, если есть, все равно — липа. Пальчики на них оставлять не

будем. А вот это интересно».

Из нагрудного кармана джинсовой рубашки торчал белый уголок. Максимов

потянул и вытащил сложенное вдвое фото. Развернул и тихо присвистнул.

Себя самого не узнать было невозможно. Даже одет он был сейчас так, как

на фотографии.

«Снимали в понедельник или во вторник. Да, на подходе к музею», —

определил он, всмотревшись в задний план на снимке.

Фотография сразу же породила сонм вопросов, но задавать их трупу было

бесполезно. Максимов встал. Проверил, не вляпался ли в кровь, растекающуюся по

полу. Достал из кармана пачку сигарет, выбрал ту, на фильтре которой ногтем был

выдавлен крест. Раскрошил на ладони. Сначала из бумажной трубочки выпала

табачная пробка, потом посыпался красный порошок. Максимов присыпал им края

брючины у трупа и пазы в кроссовках. Возможно, парень предпринял такие же меры

против милицейской собаки, но подстраховаться не мешало.

Продолжая осыпать перцем пол, он отступил к перилам. В щель между ними

посмотрел вниз, потом вверх. На пожарной лестнице было тихо. Ни курильщиков, ни

распивающих пиво подростков. Максимов хорошо изучил распорядок жизни своего

дома и знал, что затишье временное. В полседьмого вечера обязательно кто-нибудь

да воспользуется лестницей. Значит, труп долго не пролежит. Самое обидное, что

найдут его на этаже Максимова. Поэтому Максимов, прыгая через три ступеньки,

побежал вверх, на седьмой этаж.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ

Странник

С Ариной Михайловной у него установились добрососедские отношения,

какие завязываются только в старых московских домах, где квартирами дружат из

поколения в поколение. Сошлись быстро, несмотря на разницу в возрасте.

Очевидно, оба ощущали потребность в нормальном человеческом общении. Дом их был

типовой блочной многоэтажкой, густо населенной бывшими ударниками

коммунистического труда с завода имени Войкова, что не могло не сказаться на

нравах и чистоте прилегающей территории. Детишки чуть ли не с песочницы

вставали на учет в детской комнате милиции, подростков периодически целыми

компаниями грузили в «воронки», а более старших дружно провожали всем двором то

в армию, то на очередной срок. Остальные, отслужившие и отсидевшие, дружно

пили, о чем громогласно извещали весь двор каждый вечер.

Арина Михайловна, которой по возрасту полагалось лузгать семечки у

подъезда, смотрелась белой вороной. Местные ее за свою не считали:

мужа-алкоголика нет, сыну передачи собирать не надо, дочка пьяных дружков в дом

не водит. К тому же сериалы не смотрит. О чем с ней говорить? А когда прознали,

что новая соседка имеет два диплома и свободно говорит на четырех языках,

вообще стали считать блаженной. И давно бы обчистили квартиру, если бы не

странная дружба с таким же непонятным жильцом с пятого этажа: Максимова во

дворе почему-то побаивались.

По взаимной договоренности они с Ариной Михайловной присматривали за

квартирами друг друга в период отлучек. Максимов пропадал неожиданно и надолго,

Арина Михайловна часто, но, как правило, на несколько дней. Как раз сегодня

утром она предупредила, что собирается к дочке на дачу. В обязанности Максимова

входило покормить живность, обитавшую в квартире, и полить цветы. Чем он и

собирался заняться до тех пор, пока подъезд не загудит от приезда милиции.

Открыв дверь — ключами они давно обменялись — Максимов вошел в

прихожую. И сразу же на всю квартиру картавый голос заорал: «Венсеромос,

камарадос! Ар-риба, Куба!». Следом хриплая труба, безбожно фальшивя, протрубила

первые такты «Марша двадцать шестого июня»*.

*Марш кубинских революционеров, неофициальный гимн республики, аналог

нашей революционной песни «Смело, товарищи, в ногу».

Из комнаты, треща крыльями, вылетел огромный попугай. Спикировал на

вешалку, уселся, целя черным глазом в голову гостя.

— Силенсьо, Че Гевара, — приказал по-испански Максимов, погрозив

попугаю пальцем.

Попугай поднял хохолок, повертел головой, разглядывая гостя то одним

глазом, то другим. Наконец узнал и успокоился. Твердый, как зубило, клюв и

луженая глотка делала его прекрасным сторожевым псом. Говорят, что в бригаду

для негласного проникновения в жилище, если в доме жил пес, комитетчики

включали кинолога. Собака, как правило, безропотно подчиняется опытному

дрессировщику. С попугаем такой номер не проходит. Особенно с Че Геварой. Его

склочный от природы характер был окончательно испорчен революционным

воспитанием, полученным при общении с латиноамериканскими студентами, от

которых он и перенял весь свой темпераментный словарный запас.

Че перебрал пупырчатыми лапками, устраиваясь поудобнее, прочистил горло

и приготовился к выступлению.

— Силенсьо! — прикрикнул на него Максимов. По опыту уже знал, если

вовремя не остановить, то Че на радостях выдаст знаменитую речь Фиделя Кастро

«История нас оправдает». Молодой Фидель добрых два часа блистал красноречием в

зале суда, где ему вешали срок за вооруженный налет на казармы Монкада. И

слушать его речь в вольном переложении попугая у Максимова сейчас никакого

желания не было.

Попугай обиделся. Раздраженно цокнул клювом и вздыбил хохолок. Из

комнаты выглянул рыжий кот, второй обитатель квартиры, вверенный заботам

Максимова. Попугай сразу же переключил внимание на кота. Затрещал крыльями,

вводя себя в раж.

— Гринго, гринго! Контр-р-революцион!! — истошным голосом проорал он и

сорвался в крутое пике.

Кота действительно звали Гринго. Так презрительно называют американцев

в Латинской Америке. И ему приходилось каждый день отдуваться за экономическую

блокаду Острова Свободы, от чего шерсть бедолаги торчала клочьями.

Из комнаты донесся шум отчаянной схватки.

— Эй, хватит тут Залив Свиней* устраивать, звери! — без особого

энтузиазма попробовал вмешаться Максимов.

* Район высадки десанта кубинских контрреволюционеров. Операция

Разрабатывалась и поддерживалась ЦРУ США как начальный этап свержения режима

Кастро. Десант был разгромлен кубинской армией.

— Да бог с ними, Максим, сами успокоятся, — раздался из кухни голос

Арины Михайловны. — Иди сюда, кофе угощу.

«Вот попал!» — подумал Максимов. Он рассчитывал, что хозяйку дома не

застанет.

Стоило чуть повернуть голову и бросить взгляд в левую половинку трюмо,

чтобы убедиться, что хозяйка на кухне. Как давно уже заметил Максимов, все

отражающие поверхности в этой квартире были отрегулированы так, чтобы без труда

просматривались все углы.

— Сейчас, Арина Михайловна, только руки сполосну, — ответил Максимов.

В ванной комнате он открыл кран и внимательно осмотрел себя в зеркале.

Пришел к выводу, что для человека, только что столкнувшегося с киллером и

оставившего на лестничной клетке его труп, он выглядит неплохо. Во всяком

случае, видимых следов не осталось.

Арина Михайловна, сухонькая седовласая женщина, уже поставила на плиту

турку.

— Эквадорский кофе, — прокомментировала она густой горьковатый запах,

поплывший по кухне.

Максимов понимающе кивнул. Экзотические сорта кофе появлялись у нее с

завидной периодичностью, точно совпадая с кратковременными отлучками. Арина

Михайловна подрабатывала переводами и давала уроки английского, французского,

португальского и испанского бестолковым абитуриентам. И еще существовала некая

категория учеников, после занятий с которыми в шкафу появлялись красивые банки

с кофе.

Между ними давно уже не существовало секретов, хотя оба умело

дозировали информацию. Двух чаепитий оказалось достаточно, чтобы Арина

Михайловна точно вычислила в Максимове бывшего кадрового военного, имевшего

касательство к спецоперациям за кордоном. И ему не составило особого труда

догадаться, откуда у дамы с манерами университетского профессора навыки

конспирации и почему летающая тварь шпарит по-испански не хуже хозяйки. Ловил

себя на мысли, что кое-кого, кто учился у Арины Михайловны одному из четырех

известных ей языков, давно днем с огнем ищут контрразведки по всему миру. А тех,

кого она натаскивала в русском и кто научил попугая Че Гевару революционным

речам, он вполне мог встретить в кубинском контингенте в Анголе или Эфиопии.

«Идеальное алиби», — решил Максимов. Поначалу он не особо обрадовался

присутствию хозяйки дома, но здраво рассудил, что ей, ветерану невидимого

фронта, поверят больше, чем безмозглому попугаю.

— Ты чем-то расстроен, Максим. — Арина Михайловна через плечо вскользь

оглядела Максимова.

— У деда неприятности.

— Что-то серьезное?

— Время покажет. Но уже сейчас радоваться нечему. — Он уселся на свое

привычное место на краю углового диванчика. — Дача в Пионерском сгорела. Была

бы своя, еще полбеды, а она — чужая. Теперь не расплатимся.

— Бог ты мой! — участливо вздохнула Арина Михайловна. Объяснение

плохого настроения гостя выглядело вполне логичным, и она ослабила бдительный

прищур глаз. — А я в газетенке одной, кажется, про ваш пожар читала. И

заголовок такой мерзкий дали: «Профессору крупно повезло». Когда пожар был?

— Вечером в воскресенье.

— Значит, про вас. — Она отвернулась к плите. Арина Михайловна,

очевидно, по старой привычке обрабатывала всю прессу на всех известных ей

языках, аккуратно вырезала нужные статьи и раскладывала по папочкам, помеченным

специальными индексами.

Она разлила кофе по чашкам, придвинула к Максимову плетеную корзиночку

с печеньем.

— О, что у меня для тебя есть! — Арина Михайловна привстала на цыпочки

и достала с холодильника пачку сигарет. — Узнаешь?

— «Лигерос», — усмехнулся Максимов, покрутив в пальцах темно-лиловую

пачку с треугольным парусником.

Любой курильщик со стажем помнит времена социалистической интеграции,

когда в каждом ларьке свободно лежали кубинские сигары «Ромео и Джульетта» и

сигареты «Лигерос». Стоили они сущие копейки, чему жутко удивлялись туристы из

мира загнивающего капитализма. Советский народ помощь братской Кубы не оценил и

привычно смолил «Приму». Лишь тонкие эстеты и школьники полюбили сигареты

«Лигерос». Первые — за неповторимый сигарный аромат и невероятную крепкость,

вторые — за дешевизну. Сигареты были без фильтра, и сладковатая бумага из

сахарного тростника вечно липла к губам так, что отдирать ее приходилось с

кровью, и у многих первый опыт курения на всю жизнь запомнился этим кровяным

привкусом, приправленным душистым дымом.

— Настоящий мачо курит именно такие. Чтобы горло драло и в голове

звенело, — авторитетно заявила Арина Михайловна. — Всякие там «Парламенты» и

«Мальборо-лайт» оставим комплексушникам из банковской челяди. Ты не стесняйся,

кури. Если честно, мне целый блок подарили. Но буду тебе выдавать по пачке,

чтобы был стимул приходить в гости.

Максимов прикурил сигарету. Бумага сразу же прилипла к губам, оставляя

на них сладкий привкус, а в голове от первой затяжки действительно зазвенело.

Запил табачную горечь густым горьким кофе.

- Интересно, что они о нас думают? — Он указал на пачку.

— Кубинцы? — догадалась Арина Михайловна. — Да, плохо они думают,

Максим. Мы даже не представляем, кем мы были для половины мира. Особенно для

Латинской Америки... Знаешь, один товарищ мне недавно сказал: «Вы не нас

предали, а самих себя. За доллары предали. А в августе доллар предал вас». И

крыть нечем, потому что марксистская диалектика в чистом виде, как учили.

Кстати, да будет тебе известно, Куба на третьем месте в мире по развитию

системы здравоохранения. Бесплатного, конечно. И продолжительность жизни на

пятнадцать лет больше, чем у нас.

В коридор вальяжной походкой вошел попугай, волоча по полу длинный

хвост. Следом показался понурый кот.

— Ревизионистос, траиторос! — проорал Че, налегая на «эр».

— Что я тебе говорила, — грустно улыбнулась Арина Михайловна.— Даже

попка знает, что предательство оправдать нельзя.

Попугай на правах победителя уткнул клюв в миску, стал жадно клевать

кошачий корм. Гринго зашипел от возмущения, но связываться с пернатым

революционером не решился. Сел невдалеке и стал вылизывать торчащую клочками

шерсть.

— При тебе они так же воюют? — спросила Арина Михайловна.

— Нет. — Максимов посмотрел на Че.

Попугай, перехватив брошенный в него взгляд, задом попятился от миски.

Обиженно нахохлившись, отвернул носатую морду. Гринго сразу же воспользовался

ситуацией, оттеснил попугая и жадно набросился на еду.

— Ты извини, я не успела предупредить, сегодня мог не приходить. И

завтра не надо. — Арина Михайловна прикрыла ладонью глаза.

— Что-то случилось? — чутко отреагировал Максимов.

— Женечка Рубальская умерла. — Арина Михайловна промокнула уголки глаз.

— Ты о ней, конечно же, не слышал...

— Почему же? Если не изменяет память, в Мексике она была связной у

Наума Эйтингона*. — Максимов не хуже хозяйки умел работать с «открытыми

источниками информации», скрупулезно выбирая из книг и СМИ нужные факты и

кропотливо выкладывая из них мозаику.

*Советский разведчик, непосредственно руководивший операцией по

ликвидации Троцкого, профессионал высочайшего класса, внес значительный вклад в

борьбу со спецслужбами Германии в ходе Отечественной войны, входил в группу

организаторов и руководителей диверсионно-разведывательной и партизанской

борьбы в тылу фашистов; репрессирован при приходе к власти Никиты Хрущева. О

его судьбе можно прочесть в книге П. Судоплатова «Спецоперации», ОЛМА-ПРЕСС,

2001 год.

— Вот уж не думала, что мы кому-нибудь интересны. — Ее губы тронула

грустная улыбка.

Арина Михайловна принадлежала к немногочисленной когорте ветеранов

невидимого фронта. С каждым годом редели их ряды, становилось на одну

изломанную, но честно прожитую судьбу меньше, и вместе с ними, крепкими

стариками и седыми старушками, что-то очень важное уходило из жизни. Они

прятали костюмы, густо увешанные наградами, в шкафах, а боль глубоко в сердце.

И не их вина, что они пережили страну, которой преданно служили и искренне

любили.

— Может, помянем, ты не против? — Арина Михайловна неуверенной рукой

потянулась к холодильнику.

— Конечно, — кивнул Максимов. На столе появилась запотевшая бутылка

«Гжелки», тарелка с ломтиками ветчины и миниатюрные стопочки.

— О Раечке можно вспомнить только хорошее, — помолчав, сказала Арина

Михайловна.

Выпили молча, не чокаясь. Максимов вместо закуски глубоко затянулся

сигаретой. В горле запершило от крепчайшего табака.

— Вот этого ты точно не знаешь... О таком не пишут. — Арина Михайловна

вновь прикрыла ладонью глаза. — В шестидесятых Раечка работала нелегалом в

Парагвае. Центр послал связного, а он оказался законченной сволочью. Сразу же

по прибытии побежал в контрразведку. Сдал всех, кого мог. Под контролем ЦРУ вышел на контакт с Раей. Передал посылку, побеседовал с мужем, поиграл, подлец, с детьми. А наутро всех арестовали. Рая с девятимесячным малышом и пятилетней дочкой полгода провела в тюрьме. И никого не выдала. Потом на кого-то поменяли.

Максимов сжал в пальцах хрустальную стопку так, что острые грани

впились в кожу.

— Ас этим гадом что было? — спросил он.

— А ты бы что сделал?

Максимов разжал пальцы, поставив стопку на стол и чиркнул ладонью по

горлу.

— Такому благородному делу не жалко и жизнь посвятить, — добавил он.

— Ну, жизнь — это чересчур долго. Через три года в маленьком отеле в

Вирджинии он уснул в ванне. И не проснулся. Говорят, инфаркт случился, —

потупилась Арина Михайловна.

— Есть бог на небе, -— сказал Максимов. — А на земле те, кто ему

помогает.

Арина Михайловна посмотрела на него так, как старенькие учительницы

смотрят на повзрослевших учеников. Максимов понял, что только что выдержал

какой-то очень важный экзамен.

— Ты посиди немножко один. Мне собираться пора. — Арина Михайловна

встала. — Похороны завтра, а сегодня помочь надо. Хлопоты, сам знаешь... Все из

рук валится, а надо стол накрыть.

— Да, да, конечно.

Максимов передвинулся к окну. Судя по всему, вечерняя активность во

дворе сохранялась в пределах нормы: детишки посыпали друг друга песком в

песочнице и болтались на качелях так, словно сдавали нормативы для зачисления в

отряд космонавтов. Их разновозрастные мамаши судачили о своем, о женском,

бросая тоскливые взгляды на гараж-«ракушку», у которого мужская половина двора

устроила сбор средств на вечернюю порцию спиртного. Первая смена блюд

ежедневного банкета на свежем воздухе уже состоялась: низкий покосившийся

столик украшали пустые бутылки и растерзанная на газетах закуска. И выгул собак

уже начался. Первым, как водится, вывалился во двор алкоголик дядя Коля. Сейчас

он уже подпирал собой высохшую березку, а его полоумный доберман нарезал круги

по окрестностям, облаивая всех подряд. Все шло раз и навсегда заведенным

порядком. И никакой паники по случаю обнаружения бесхозного трупа не

наблюдалось.

В коридоре раздался тупой удар и следом за ним оглушительный рев кота.

Это Че Гевара воспользовался тем, что Максимов отвлекся, и вцепился в хвост

Гринго, пытаясь оттащить его от миски. Кот скреб по полу когтями и шипел от

боли и обиды.

Метко брошенная баранка восстановила справедливость. Че разжал клюв и

ошарашенно стал трясти контуженной головой, хохолок при этом никак не хотел

становиться в вертикальное положение, то и дело заваливался на бок. Гринго

метнулся в комнату и уже оттуда послал врагу непечатную тираду на кошачьем

языке. Че Гевара сначала потыкал клювом баранку, потом уставился на Максимова

зло блестящим глазом. Хохолок все-таки встал в боевое положение, и попугай всем

видом показал, что за оскорбление он будет мстить, причем немедленно.

— Даже не думай! — предостерег его Максимов, показав кулак.

Попугай, вопреки сложившемуся мнению, оказался птицей умной. А может,

вспомнил предыдущие короткие и жесткие расправы. Сразу же напустил на себя

независимый вид и вразвалочку пошел в комнату. Длинный хвост скрылся за

поворотом. Почувствовав себя в безопасности, Че громко захлопал крыльями и

проорал:

— Венсер-р-ремос*!

* «Мы победим!» — девиз чилийских коммунистов .

— Ага, размечтался, — оставил за собой последнее слово Максимов.

За окном все еще не разразилась буря. Максимов чувствовал, как уходят

последние секунды до первого крика. А потом начнется культурно-развлекательная

программа с участием следственной бригады. Бытовуха в их дворе случалась

регулярно, но незнакомца с пулевым ранением на памяти Максимова еще не

находили. Надо думать, такого информационного повода выпить и поорать соседи не

упустят.

«С киллером поговорить не удалось, это — минус. Хотя какой от него

толк, такой же одноразовый, как и его пушка. Не я, так заказчик сегодня же

зачистил бы... Плюс в одном — на добивание они сейчас не пойдут, не хоккей

все-таки. Пока будут выяснять причину провала, пока спланируют новый заход,

пройдет не один час. Но от греха подальше не помешает исчезнуть до утра.

Качественно исчезнуть», — решил он.

Достал сотовый, набрал номер.

— Привет, это я. Если есть желание пообщаться, подъезжай в гараж. Через

сорок минут.

Желание у абонента было таким, что у Максимова заложило ухо от

радостного крика, вырвавшегося из трубки.

«Детская непосредственность». — Он покачал головой и отключил связь.

Вошла Арина Михайловна, успевшая переодеться в скромный темный костюм.

— Так, я уже готова. Больше не будешь? — Она указала на бутылку.

— Нет, спасибо.

— Странно, пьешь мало, здоров, умен — и до сих пор свободен. В смысле,

не женат.

— Поэтому и свободен, что не пью, здоров и голова работает, —

попробовал отшутиться Максимов.

Единственным недостатком общения с Ариной Михайловной было то, что она

всячески пыталась устроить его личную жизнь. Уже не раз он заставал у нее

очередную ученицу, как бы случайно задержавшуюся после занятий. И тогда

приходилось степенно пить кофе и вести непринужденную беседу под

многозначительные взгляды Арины Михайловны. Знакомства продолжения не имели, но

резервы молодых лингвисток казались неисчерпаемыми, число кандидаток на руку и

сердце Максимова не убывало. Складывалось впечатление, что Арина Михайловна

продолжает сватовство из чисто спортивного интереса.

— Сейчас ажиотаж спал, кто хотел, тот поступил. Думала, до октября

отдохну. Но знакомые просили позаниматься испанским с одной девочкой.

Приличная, умница, из хорошей семьи. — Арина Михайловна выжидающе посмотрела на Максимова.

Но он не проявил никакого интереса.

— Ты, кстати, не хочешь подтянуть свой испанский? — перешла в открытую

атаку Арина Михайловна. — Вдвоем заниматься легче.

— Я бы с радостью, но некогда.

— Балбес, — с материнской тоской вздохнула Арина Михайловна и принялась

убирать со стола.

Максимов знал, что движет ее стремлением упорядочить его жизнь. Арина

Михайловна как-то раз разоткровенничалась и поведала печальную историю своей

жизни, заклейменной печатью «сов. секретно». Десять лет нелегальной работы

прошли под одной крышей с человеком, которого она называла Петрович. Он играл

роль удачливого коммерсанта, а она — его верной жены. По «документам прикрытия»

они числились супругами, хотя в советском ЗАГСе не расписались. «Обвенчал» их

Центр, не особо спрашивая согласия. Так десять лет и прожили, ни разу не вызвав

подозрения. Вернулись, написали отчет о командировке — и разошлись в разные

стороны. Своей семьи Арина Михайловна так и не создала, посчитала, что поздно.

А может, никто не тянулся, никто после стольких лет общения с мужчинами, не

знающими, что такое жить от зарплаты до зарплаты и от бутылки до бутылки. Семью

ей заменили Че и Гринго, благо дело, что домочадцами они были шебутными и

скучать с ними не приходилось.

Правда, у Максимова было еще одно объяснение, но его он вслух не

высказывал, чтобы не травмировать Арину Михайловну. «Документы прикрытия» — в

них все дело. Откуда у разведки может взяться жизнеописание дона Игнасио или

Ганса Либермана, подкрепленное надежными и подлинными документами? Только в

случае смерти дона Игнасио или Ганса Либермана, не зарегистрированной должным

образом. Просто пропадает человек в одном месте и выныривает на другом конце

земли, но уже в новом обличий. И не велик грех, если смерть произошла от

естественных причин.

Если ходят слухи, что людей разбирают «на органы», то сам черт велит

предположить, что кому-то может потребоваться чья-то биография. Разведка —

организация бюрократическая, и пока одни «шлифуют» будущего нелегала, другие

расписывают его «легенду», третьи подбирают нужную биографию, а четвертые

делают грязную работу, устраняя владельца. Знать об этом не обязательно, но,

вживаясь «легенду», нужно твердо отдавать себе отчет, что карма воя навсегда

отягощена. Что ты примерил на себя чужую жизнь, как вещи покойника. И не

удивляйся, если твоя жизнь с этой минуты пойдет наперекосяк.

— Вот и все. — Арина Михайловна закончила мыть посуду. — Готов?

— Как пионер, — бойко откликнулся Максимов, оторвавшись от невеселых

размышлений. — Хотите, я вас подброшу? У меня машина во дворе.

— Ну, ты же выпил, — с сомнением протянула Арина Михайловна.

— Пятьдесят капель — не смертельно, — отмахнулся он.

— Нет, Максим, не возьму грех на душу. В центре движение сумасшедшее.

Лучше в другой раз.

— Ну, хотя бы до метро довезу. Все равно по дороге к гаражу.

Он решил, что лучше всего будет появиться перед дворовой публикой под

руку со степенной пожилой дамой, чем одному. Не так подозрительно. А в том, что

у соседей в ближайшее время вспыхнет шпиономания, отягощенная длительной

алкогольной интоксикацией, он не сомневался.

— Пообещай, до гаража — и ни метра дальше, — строго, как школьная

учительница, произнесла Арина Михайловна.

Максимов взял со стола сигареты и первым вышел в прихожую. Гринго сразу

же принялся тереться о его ноги, снизу с тоской заглядывая в глаза. Коту явно

не улыбалось оставаться один на один с революционно настроенным попугаем. Че

Гевара, устроившись на подлокотнике кресла, с садистским блеском в глазах

точил клюв.

— Адиос, камарад, — попрощался с ним Максимов, толкнув дверь.

Попугай заискивания ревизиониста проигнорировал, только гневно задрал

хохолок. Как мог, продемонстрировал, что затаенная на Максимова обида в

ближайший час боком выйдет рыжему прихвостню Гринго.

Первый эшелон дворовой контрразведки — бабки на скамейке у подъезда —

встретил их появление сосредоточенным молчанием. На вежливое «добрый вечер»

Арины Михайловны ответили синхронным поклоном. И зажужжали, как улей, стоило

Максимову с соседкой удалиться на минимальное расстояние.

— Ты не думаешь переехать в более престижный район — спросила Арина

Михайловна.

— Без вас — ни-ни. Вы же мой ангел-хранитель, — ответил Максимов.

Арина Михайловна держалась за его локоть, и он почувствовал, как

напряглись ее пальцы. Огромный доберман с безумными глазами пронесся мимо и

рванул через кусты к детской площадке. Там сразу же поднялся крик возмущенных

мамаш. Дядя Коля, хозяин пса, задумчиво шаркающий ногами по асфальту,

качнувшись вправо, свернул на шум.

Матом дядя Коля не ругался, он им разговаривал. Он сразу же заглушил

мамаш своим испитым тенором. Общий смысл его речи сводился к двум тезисам:

недоношенные дети, страдающие дизентерией и недержанием мочи, должны сидеть

дома, а их мамаши, ведущие разнузданную сексуальную жизнь, права слова не

имеют. При этом дядя Коля утверждал, что неоднократно вступал в половые

контакты в извращенной форме как с самими мамашами, так и со всеми их

родственницами по женской линии. Дворовой актив в лице бабок у подъезда тут же

вступил в полемику с дядей Колей, напирая на его ничтожные мужские качества.

Нелицеприятные эпитеты достались и собаке. Доберман в перепалке людей не

участвовал, потому что в этот момент сосредоточенно гадил в песочницу.

— Какой ужас, — возмущенно выдохнула Арина Михайловна. — Это же дети

слышат!

— Не бойтесь, ушки у них закаленные, — успокоил ее Максимов.

Максимов подвел ее к машине со стороны пассажирского места, открыл

дверцу. Помог устроиться в салоне. Не успел обойти машину и взяться за ручку

дверцы, как из кустов вылетел доберман. Ошалевший от свободы и безнаказанности,

пес зарычал и стал скалить зубы. По бугристому загривку пошли гулять нервные

волны. Пес ярил сам себя, скребя когтями по земле.

Арина Михайловна с неподдельным ужасом на лице оглянулась на Максимова.

Он втянул носом воздух и встряхнул расслабленными кистями рук. Потом

открыл дверцу. Наклонился в салон.

— Все в порядке. Не волнуйтесь. Дверь не открывать, стекло не опускать,

— ровным голосом произнес Максимов.

Пес бросился в атаку, чавкнул слюнявой мордой по стеклу. Арина

Михайловна, вскрикнув, шарахнулась в сторону от налитых кровью глаз и желтых

клыков, прижатых к стеклу.

Максимов взял большую отвертку, всегда лежащую у рычага переключения

скоростей. Спрятал ее в левой руке, прижав жало к внутренней стороне запястья.

Знал, что пса дядя Коля так и не удосужился выдрессировать, доберман остался

бестолковой и безмозглой горой мышц, такой нарвется на удар и даже не поймет,

что умер. Захлопнув дверь, Максимов тихо свистнул. Пес зарычал, еще раз ткнулся

мордой, заляпав стекло слюной.

— Ко мне иди, тварь бестолковая! — поманил его Максимов.

На зов явился не пес, а его вечно пьяный хозяин.

— Ты чо собаку дразнишь! — процедил он, смерив Максимова взглядом.

Глаза у дяди Коли были такие же, как у пса, навыкате и налитые кровью.

Останавливаться ради разговора с малохольным интеллигентом он не

собирался. Разобравшись с мамашами, шел к скамейке завершить дискуссию со

старшими представительницами женского населения.

— Минутку, — остановил его Максимов.

Дядя Коля затормозил, долго покачиваясь, ловил равновесие. Наконец,

удержав изможденное алкоголизмом тело в вертикальном положении, уставился на

Максимова. Пес, обежав машину, пристроился к ноге хозяина и тоже смотрел на

чужака глазами, глупыми, как шарики от пинг-понга.

Пахло от дяди Коли перегаром, псиной и рыбными консервами. Максимову

пришлось отступить на шаг назад. Точно на дистанцию прямого удара рукой.

Он критически осмотрел противника. Хотя дядя Коля и был в застиранной

майке и спортивных штанах, его спортивная форма оставляла желать лучшего.

Максимов не нашел ни одного места на его теле, состоящем из выпирающих костей и

дряблых мышц, куда можно было бы ударить без риска моментально отправить

собаковода на тот свет. И решил воздействовать словом.

— Дядя Коля, я не виню вас за тот образ жизни, который вы ведете.

Потому что понимаю, вы жертва трагического стечения обстоятельств. Алкоголизм —

заболевание генетическое. Пил ваш дедушка, мама с папой злоупотребляли

алкоголем, и теперь вы просто не можете не пить. В силу того, что болезнь

вступила у вас в стадию полного распада личности, вы не можете принимать

ответственных решений. Я хочу сказать, что ваше решение завести собаку такой

опасной породы, как доберман, ошибочно и чревато серьезными последствиями как

для окружающих, так и для вас лично. — Эту тираду Максимов произнес ровным,

спокойным голосом, глядя прямо в глаза дяде Коле. — Я ясно выразился?

На морщинистом, как сухофрукт, лице дяди Коли отразилась такая

мучительная работа мысли, что Максимов сжалился и перевел все сказанное на

более понятный ему язык.

— Слушай, геракл усушенный! Если я еще раз увижу эту шавку рядом с

собой без намордника, убью на месте. А тебе, орел плюшевый, вырву башку вместе

с позвоночником. Понял? — Все было сказано вежливым тоном, с мягкой улыбкой на

губах.

Дядя Коля еще больше выпучил глаза, но смысл фразы хотя и медленно, но

проник в отравленный алкоголем мозг. Он разлепил белесые губы и процедил,

скорее по глупости, чем в приступе смелости:

— Чо ты гонишь, мужик!

Доберман угрожающе зарычал и потянулся вперед. С оскаленных клыков на

асфальт закапала вязкая слизь.

— Ясно, слов мы не понимаем, — сделал вывод Максимов. Следом носок

туфли врезался в грудь доберману. От резкого удара пес рухнул мордой в асфальт

и затих. Отвертка выпорхнула из укрытия, и дядя Коля вздрогнул, почувствовав

укол в живот.

— Только дернись, вспорю, как кабана, — не повышая голоса, предупредил

Максимов. — Повторяю для дебилов. Еще раз увижу без намордника — удавлю обоих.

Понял?

Дядя Коля кивнул. С отверткой, уткнувшейся в ребро, он трезвел на

глазах.

— Все. Можешь гулять дальше, — разрешил Максимов.

Сел в машину, осторожно, чтобы не зацепить задним колесом лежащего в

нокауте пса и его остолбеневшего хозяина, выехал со стоянки. Насколько мог

судить по поведению бабок у подъезда, на его беседу с собаководом никто

внимания не обратил.

«А нам дешевая популярность ни к чему. Не Киркоров все-таки», — с

улыбкой подумал Максимов, представив визит любимца перезрелых дам в родной

двор.

Арина Михайловна, прижав сухонький кулачок к губам, несколько секунд

разглядывала Максимова.

— Странно, ты все время улыбался, — наконец обронила она.

— Дурацкая привычка, — усмехнулся Максимов. — Ничего не могу с собой

поделать. Знаю, что надо страшную морду делать, но не получается.

— Но ты же мог его ненароком убить, — с тревогой в голосе сказала она.

— Алкаша — нет, а пса его собирался. И в следующий раз обязательно

убью. Мне детей больше жалко, чем эту тварь. Или прикажете ждать, когда он

кого-нибудь покалечит? В милицию сто раз звонили, им там все некогда.

Арина Михайловна промолчала.

На выезде из двора машина Максимова чуть не уткнулась в бампер

милицейского «уазика». Пришлось сдать задом, уступая дорогу солдатам

правопорядка.

— Ну, легки на помине! — проворчал Максимов.

— Разве ты не знаешь, что доброе дело безнаказанно не проходит? С наших

кумушек станет вызвать наряд, чтобы защитить невинного дядю Колю. Погоди! — Она

накрыла пальцами руку Максимова, лежащую на руле. — Посмотрим, куда они поедут.

«Уазик» остановился напротив их подъезда. Из его распахнутых со всех

сторон дверей высыпали люди в форме и бросились в подъезд.

«Не прошло и полгода, — злорадно подумал Максимов. — За что им только

зарплату платят?»

Не без удовольствия отметил, что это явно не следственная бригада,

обычный наряд. Значит, до прибытия прокуратуры и экспертов всю пожарную

лестницу истопчут так, что ни одного следа не останется.

— Думаю, это не по наши души. Опять, видимо, бытовуха. Как водится, кто-то схлопотал сковородкой по темечку или бутылкой по тому же месту. — Максимов повернулся к Арине Михайловне. — Поехали?

Она по старой привычке бросила взгляд на часы, запоминая время, и

кивнула.

— Максимушка, учти. Если возникнут проблемы, я буду твоим свидетелем.

Хоть под присягой, хоть — без, покажу, что ты оборонялся. Как это называется,

необходимая оборона, да?

— Что-то в этом роде.

Он знал, что она имела в виду дядю Колю. Но все сделал для того, чтобы

Арина Михайловна могла подтвердить его алиби, когда закрутятся шестеренки

следствия по факту обнаружения бесхозного трупа в подъезде.

«Кстати, можешь особо не радоваться, — осадил сам себя Максимов. —

Сначала наезд на деда, и сразу же попытка ликвидировать тебя... Если это

эпизоды одной операции, то положение хуже некуда. Потому что они все

распланировали и ко всему готовы, а ты — нет. Как тот бык на арене, думал, что

выскочил бодаться, а оказалось, что его там будут убивать».

* * *

Оперативному дежурному ГУВД

В подъезде жилого дома по адресу ул. Космодемьянских, д. 24 обнаружен труп

неизвестного мужчины.

Смерть наступила в результате слепого огнестрельного ранения в область

брюшной полости. Пуля под углом прошла через нижнюю часть левого легкого с

повреждением сердечной сумки. По мнению эксперта, смерть наступила моментально.

На моторной части правой кисти в области подъема большого пальца обнаружена гематома, предположительно полученная в результате заднего хода затвора пистолета. Также на правой руке убитого обнаружены характерные пороховые следы от близкого выстрела. Пистолет «ТТ» с глушителем находился в сумке убитого.

Наложение пулевых отверстий позволяет предположить, что смерть наступила в результате саморанения.

Дело по факту убийства принято прокуратурой СВАО.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

МАСТЕР ИГРЫ

Черное солнце

Узел связи находился в старой служебной постройке, стоявшей на

достаточном удалении от господского дома. О былом назначении этого двухэтажного

флигеля Хиршбург догадаться не смог, так все перепланировали внутри, подогнав

интерьер к классическим офисным стандартам. Новое назначение выдавали лишь три

антенны спутниковой связи, стоящие перед флигелем. Внутри дом был напичкан

самой современной техникой, предназначенной для получения и обработки

информации. Кроме техников и операторов, колдовавших над своими дорогостоящими

игрушками, в отдельной комнате помещались лучшие аналитики корпорации, которых

Винер привез с собой, решив не прерывать работы на время выздоровления.

Эти странные парни, демонстративно плюющие на негласный кодекс одежды,

обязательный для всех сотрудников штаб-квартиры «Магнуса», ходили по кабинету в

самом затрапезном виде и общались между собой на малопонятном языке. Хиршбургу

они казались шаманами полудикого племени, потому что, как шаманы,

остекленевшими глазами впивались в пляшущие на мониторах графики, видя только

им одним ведомое в цветных зигзагах и ломаных линиях, бормотали какие-то

заклятия, ведя пальцем по колонкам цифр, быстро, словно в трансе, били по

клавишам клавиатуры и в изнеможении откидывались в кресле, надолго затихая.

Однажды Винер, чутко уловив негативное отношение Хиршбурга к «шаманам»,

счел нужным дать краткое объяснение вольным нравам, царящим в его личном штабе.

Он именно так и выразился — «личный штаб», словно речь щла о Личном штабе

рейхсфюрера СС.

Оказалось, что всему виной «закон кристаллизации» — согласно закону,

при росте персонала всё большая часть работы выполняется всё меньшим

количеством людей. То, что для всех фирм является проблемой, для «Магнуса»

стало преимуществом. Изначально Винер задумал «Магнус» как виртуальную

организацию. Реально существовал только «личный штаб» как головная

управленческая структура. На корпорацию «Магнус» работали сотни тысяч

специалистов по всему миру, зачастую даже не подозревая об этом. Нижестоящие

звенья появлялись лишь по мере необходимости для решения узких задач, и их цепь

рассыпалась, как только цель была достигнута.

Управление сотней независимых структурных единиц в таком случае

напоминало игру в шахматы на сотне досок одновременно. Только подлинный

гроссмейстер способен держать в уме картину позиции на всех досках и тонко

чувствовать интригу каждой партии. Таких нашлось не более десятка из легиона

топ-менеджеров. Кроме широкой эрудиции и глубоких познаний во многих

профессиональных отраслях, они умели мыслить широко и нестандартно. В

большинстве своем менеджеры люди амбициозные, агрессивные, но недалекие. Нет в

них глубины творцов — это головная боль всех топ-менеджеров. Действия «личного

штаба» Винера отличала высочайшая техника, помноженная на артистизм и

импровизацию. Они выглядели, как игроки «сборной звезд» НБА рядом с

университетской командой.

Стоит ли удивляться, что все они оказались «не от мира сего». Прежде

всего выяснилось, что на таком уровне за деньги не работают. Художник живет в

иных сферах и творит по велению Высших сил. И Винер дал им контакт с Высшими.

То, что для всех было финансовыми спекуляциями, инновационными технологиями,

переделом рынков, для избранных из «личного штаба» стало Arc Rexi — королевским

искусством. Алхимией власти.

Хиршбург был далек от финансов и банковского дела, но, участвуя в

работе информационного центра в качестве консультанта по «нестандартным

решениям», сумел схватить самую суть. Насколько мог судить, в ход шло все:

подкуп, шантаж, убийства. Это было так знакомо по прежней работе в СД!

Кто-то атаковывал «Магнус» и его посредников, кого-то «Магнус» стирал в

порошок и отбрасывал за грань бытия. Иногда в буквальном смысле слова.

Отказывали тормоза у машины, тонули яхты, пропадали в пустыне экспедиции,

падали в океан самолеты, вспыхивал пожар на складе или дочка главного менеджера

враждебной фирмы неожиданно, но гарантированно садилась на иглу. Каждый раз

«нестандартное решение», как называлось это на тарабарском языке «шаманов»,

тщательно взвешивалось и рассчитывалось, и, будучи утвержденным, становилось

неумолимым приговором.

Оказывается, лукавил великий Клаузевиц, когда сказал, что война есть

продолжение экономики другими средствами. Стоит перевернуть фразу, и ее

истинный смысл обнажается, как клинок. Экономика — это та же война. Коротко и

ясно. А значит, все средства хороши, если они ведут к победе. Цель оправдывает

средства, а Рейх, в данном случае — корпорация «Магнус», — превыше всего. Так

было и так будет. Потому что так устроен мир.

Путь к усадьбе, где поселился Винер, лежал по самому солнцепеку.

Хиршбург прошел лишь половину дорожки. выложенной цветной брусчаткой, и

остановился перевести дух. Никто не заставлял его тащиться по жаре к узлу связи

и назад. Сообщение из Москвы вполне могли переслать на компьютер в его

кабинете. Но Хиршбург решил, что так будет правильнее. В век техники надо

ощущать личную сопричастность к операции, пусть это и выражается в пешей

прогулке под палящим солнцем.

На теле выступила испарина, а в висках нарастала болезненная дробь злых

молоточков.

— Не хватало только свалиться с солнечным ударом, — проворчал вслух

Хиршбург.

Достал платок, приподнял шляпу и тщательно протер лысину.

Тяжко отдуваясь, подумал, что сопричастность дается все труднее и

труднее. В принципе, никто не обязывал его в один день сменить вечно пасмурную

Москву на купающуюся в солнце Испанию, а потом, если потребуется, сменить юг

Пиренеев на север Европы. Никто не упрекнул бы, запрись он, подобно

«шаманам»-аналитикам, в четырех стенах узла связи в любом из офисов «Магнуса».

Но Хиршбург отлично знал, что в тиши и безопасности штаба никогда не

почувствовать нерв операции. А без этого ощущения работа напрочь теряла

неповторимый привкус опасности, становилась протертым пресным вегетарианским

супчиком, тогда как должна быть настоящей мужской жратвой: пережаренной,

переперченной, пахнущей дымом костра.

Он не верил американским агиткам про высокотехнологичную войну. Нет,

интеллектуалы в погонах, уткнувшиеся мониторы, не способны выиграть войну,

потому что они даже не представляют, что есть война. И даже летчик

сверхсовременного штурмовика, расстреливающий позиции врага с максимальной

дальности, не может считаться настоящим солдатом. Войну выигрывает тот, кто

готов рисковать собой и у кого не дрогнет рука, вонзая штык в горло врага. Он

должен суметь победить, а потом, не комплексуя и не мучаясь по ночам кошмарами,

насладиться плодами победы.

— Адольф был прав, когда сказал, что либо мы создадим молодежь,

жаждущую побеждать, либо техническое перевооружение армии теряет смысл. Потому

что трус даже в самом современном танке остается трусом. — Он произнес это

вслух, никого не таясь.

Даже если бы его услышали, никто не посмел бы хоть как-то выразить свое

неудовольствие. В высших эшелонах «Магнуса» никто и не помышлял глумиться над

наследием Рейха. Допущенные в узкий круг отлично знали, кому и чему «Магнус»

обязан своим благосостоянием и могуществом.

Хиршбург оглянулся на флигель, потом посмотрел на дом Винера. Он,

Хиршбург, находился как раз посредине, как живое воплощение связи времен.

Ветеран, ни разу не изменивший присяге Черному Ордену СС, молодой руководитель,

чья воля и знания служили лучшей гарантией наследию Рейха, и высоколобые

шаманы, переводящие магические формулы власти «Черного солнца» на язык ЭВМ.

Рейх не исчез, он стал невидимым. И его война не проиграна, она стала

— тотальной.

Для Винера не существовало сиесты. Вся Испания пользовалась вековой

привычкой нежиться в прохладной тени и предаваться оправданному климатом

безделью, а он работал, как работал всегда и везде, не обращая внимания на

разницу в климатических зонах и часовых поясах. В корпорации «Магнус» даже

ввели единое время, отсчитывая его по Берлину, все без исключения региональные

представительства жили, сверяясь со стрелками часов в главной штаб-квартире.

Ночь у тебя за окном или занимается рассвет, льют муссонные дожди или валит

снег, для «Магнуса» все едино. Если селекторные совещания и

интернет-конференции назначались на девять утра по единому времени, то

считалось, что у всех на дворе берлинское утро.

Установив это правило, Винер невольно — и не раз — вспоминал Сталина.

Каждый раз, когда осмелевшие шакалы кусали мертвого льва, злословили по поводу

привычки Сталина работать по ночам, что аукнулось многим руководителям

благоприобретенной бессонницей. Говорили, что, якобы, вместе с кремлевским

монстром не спала вся страна. Так она и без его злой воли не спала! Чтобы

понять это достаточно взглянуть на карту России. Девять часовых поясов против

трех в Европе. Когда в Москве чиновники рассаживаются в кресла, половина страны

уже засыпает после трудового дня. И Сталин, ударными темпами создававший

промышленность за Уральским хребтом, этой природной Китайский стеной на случай

войны, просто вынужден был соотносить свой рабочий график с естественной

разницей во времени.

Надо признать, считал Винер, что он был одним из немногих красных

правителей России, проникшихся метафизикой ее пространств и времени. И

единственный, чей разум и воля выдержали прикосновение к этой в с е л е н н о с

т и России. Очевидно, Бог, наконец-то, смилостивился над страной, послав ей в

годину испытаний достойного ее правителя. Сколько ни плюй на его могилу, но

невозможно отрицать, что монарших качеств в этом горце с невразумительной

родословной оказалось больше, чем в выродившемся роду помазанников. И крут был

на расправы, потому что изощренным византийским умом понял: пряники в России

нужны только для праздников, а кнут — каждый день. А то, что в любое время дня

и ночи лично звонил директорам и генеральным конструкторам, так без личной

сопричастности не движется ни одно дело.

К бассейну подошел Хиршбург, с молчаливого разрешения Винера опустился

в кресло, спрятавшись от солнца в тени навеса. Судя по испарине, заливавшей его

лицо, личное участие в операции давалась старику с большим трудом, отметил про

себя Винер.

— Почему бы вам не искупаться, — предложил он. В голубой воде бассейна

скользила темная тень. Тело женщины, расцвеченное полосами бликующего света,

плавно и гибко изгибаясь, поднялось к самой поверхности и, взбив сноп

ослепительных брызг, вновь ушло в глубину.

— Прекрасно плавает, — пробормотал Хиршбург, смущенно отводя глаза.

Купальщица показалась ему совершенно голой.

— Как все рожденные под знаком Рыб. Во всяком случае, вытащить ее из

воды невозможно.

У дальнего бортика женщина сделала переворот, оттолкнулась ногами и,

едва схватив новую порцию воздуха, вновь ушла под воду.

Винер опустил на колени толстую папку, заложив страницу шариковой

ручкой.

— Как дела в «личном штабе»? — спросил Винер.

— Если их послушать, то весь мир сошел с ума, — проворчал Хиршбург,

платочком промокая пот на лысине. — Из-за дефолта, что объявили русские, рынок

до сих пор лихорадит.

— Все утрясется. — Винер явно не разделял паники, охватившей половину

финансового мира. — Ничего страшного не произошло. Вместо нормальной финансовой

системы русские создали некое подобие самогонного аппарата, назвав его рынком

государственных казначейских обязательств. И как всяких кустарных самогонщиков

их сгубила жадность. Перегрели котел, вот все и взорвалось, обдав дерьмом

полмира. Но это не катастрофа. Ну, подумаешь, лопнула труба, по которой из

страны качали капитал. Через месяц-другой залатают или проложат новую. Вот если

бы лопнула нефтяная труба или на объектах «Газпрома» прошла серия аварий — тут

бы весь мир взвыл.

— По идее, я должен радоваться. Но, если честно, в голове не

укладывается, что творят русские со своей страной. — Хиршбург недоуменно пожал

плечами. — Я краем уха слышал, что за десять лет экономике нанесен урон,

сопоставимый с потерями во Второй мировой. И они стерпели!

— Во-первых, мнения русских никто не спрашивает. Во-вторых, нам

потребовалось двадцать лет, чтобы организовать этот распад империи. В-третьих,

сформированы влиятельные группы, которым распад собственной державы чрезвычайно

выгоден. По сути, у русских их же элита украла государство. Не собственность, а

государство! Основная масса населения безболезненно перенесла келейный передел

собственности, потому что никогда ничем не владела. Но перенести потерю

государства русские не смогут. Это противоестественно для национального

менталитета. Русский привычен к нищете, но желает жить в великом государстве.

Он на последние копейки готов содержать самую мощную в мире армию, только бы не

кормить чужую. Поэтому с оккупацией, как вы знаете, они никогда не смирятся.

Думаю, русские еще преподнесут нам сюрприз. Не получилось бы опять, что сеяли

мы, а урожай достанется им.

— Но если разграбление страны будет идти такими темпами, то скоро они

скатятся в средневековье. Все идет к тому, что Россия превратится в новую

Африку. За взятки местным князькам там можно будет размещать самые вредные

производства, эшелонами вывозить сырье, а обратными рейсами ввозить

гуманитарную помощь голодающим аборигенам.

— Не все так просто, Вальтер. Я не имел в виду коррупционеров. Где

гарантии, что умные головы из реально мыслящих патриотов решили не бороться с

грабежом, а используют его для накопления сил и средств? Россия стремительно

движется к критической точке, после которой страна просто перестанет

существовать. И эти люди, если они существуют, непременно проявятся именно

сейчас.— Винер похлопал по папке. — Уже который месяц мы сканируем все

финансовые потоки. И знаете, Вальтер, я с замиранием сердца читаю сводки.

Потому что боюсь обнаружить счет Макса Хайлигера* или что-то в этом роде. Иными

словами, я ищу след русского Ордена. И после Кенигсберга, надеюсь, вы не

сомневаетесь в его реальности.

*Подставной счет в Рейхсбанке, открытый на вымышленную фамилию, на нем

аккумулировалась прибыль от финансовых операций Ордена СС.

Хиршбург нервно забарабанил пальцами по подлокотнику. Винер умело

перевел разговор из политэкономических высей в суровую реальность спецоперации.

Настала очередь доклада, и Хиршбург медлил, подбирая нужные слова. Легко

проорать «пришел, увидел, победил». А неудача требует многословия, тщательно

расставленных акцентов и выверенной интонации.

— Пришло срочное сообщение из Москвы, я угадал? — нетерпеливо подогнал

его Винер.

— Да, герр Винер. — Хиршбург разгладил листок с шифровкой. — Я

задержался, потому что решил дождаться подтверждения из других источников.

Силовая акция сорвалась, стрелок ликвидирован. Как, кем и при каких

обстоятельствах — это еще требует уточнения. Совершенно доподлинно известно,

что он мертв. На месте работает следственная бригада. Наш наблюдатель своими

глазами видел, как из подъезда выносили труп стрелка.

— А Максимов?

— Незадолго до прибытия милиции он вышел из дома с какой-то пожилой

дамой, сел в машину и уехал в неизвестном направлении. Наблюдатель, согласно

инструкции, не имел права стрелять. — Хиршбург выпрямил спину, чтобы, даже

докладывая о провале, выглядеть достойно. — Герр Винер, я обязательно установлю

причину неудачи. А сейчас жду приказа на повторную попытку. На этот раз акцией

буду руководить лично.

Винер неожиданно весело рассмеялся, закинув голову. Хиршбург поджал

губы и тяжело засопел.

— Нет, нет, Вальтер, это я так. — Винер похлопал Хиршбурга по

напряженному колену. — Радуюсь, что проблема разрешилась сама собой. А этого

парня, оказалось, не так-то просто убить, а?

Хиршбург не смог настроиться на веселый лад, сухо ответил:

— Видимо, мы не учли его квалификации. В следующий раз...

— Следующего раза не будет. — Винер согнал с лица улыбку. — Во всяком

случае, до тех пор, пока вы не соберете нужных мне сведений. Как звали вашего

знакомого из Алькасара?

— Баррес, — без паузы ответил Хиршбург.

— Мне нужна генетическая карта его ныне живущих родственников.

Подкупите лечащих врачей, залезьте в банки данных госпиталей, найдите способ

получить кровь... Делайте все, что сочтете нужным. Кроме этого, проникните в

этот монастырь и заполучите из склепа предка Барресов все, что может сгодиться

для генетического анализа.

Хиршбург успевал делать пометки на оборотной стороне шифровки, услышав

последнюю фразу, поднял на шефа недоуменный взгляд.

— Да, Вальтер. Именно так — вскрыть склеп. Естественно, с соблюдением

строжайшей тайны. На чувства испанцев мне наплевать, но я вовсе не хочу

разозлить тех, кто присматривает за могилой. Вы поняли, кого я имею в виду?

Хиршбург кивнул. Внутри у него все обмерло. Он не раз выполнял

поручения, не укладывающиеся в рамки общепризнанной морали. Вскрыть могилу — не

проблема, если все с толком организовать, и не грех, если не веришь ни в бога,

ни в черта. Но посягнуть на покой орденской могилы, хранящий прах и тайну

посвященного, — за такой проступок карают беспощадно.

Он скорописью, только ему понятными знаками набросал схему предстоящей

операции, поставив в конце жирный крест. Это означало, что все причастные к

операции по ее завершению подлежат немедленному уничтожению. Все без

исключения: кто проводил предварительную разведку, кто непосредственно вскрывал

могилу рыцаря, кто транспортировал груз, кто «зачищал» исполнителей и кто в

финале ликвидировал «чистильщиков».

— Насколько понимаю, нам потребуется генетический материал самого

Максимова, — подсказал он, приготовившись записать приказ.

— Этим займутся другие, — как о давно решенном бросил Винер. —

Постараемся сделать это без ущерба для его здоровья. Есть масса других, более

приятных и безболезненных способов, чем кровопускание в подъезде.

Женщина вынырнула у противоположной стенки бассейна, легко выскользнула

из воды и легла грудью на бортик. Хиршбург, смущенный, отвел взгляд —

купальника на ней действительно не было.

— Максимов должен находиться под постоянным психологическим прессингом.

Но никакой угрозы для жизни. Реальной угрозы, исходящей от нас, — с нажимом

произнес Винер. — Я не для того начал эту операцию, чтобы отомстить какому-то

боевику.

Ладонь Винера скользнула под халат, погладила бандаж на ране. В секунду

его лицо побелело, отчетливо и резко проступила морщинка в уголке губ. Он

прикрыл веки, усилием воли давя в себе боль.

-- Если честно, я еле сдерживаюсь, чтобы не замутить начатое дело

банальной местью. Знаете, что чувствует человек, когда в него входит пуля? — шепотом спросил он.

Хиршбург получил осколок под лопатку в Нюрнберге*, но счел нужным

промолчать.

*Штурм Нюрнберга частями американской дивизии «Сандерберд» из состава

7-й армии США 20 апреля 1945 года стал последним и самым жестоким сражением на

Западном фронте. После массированных бомбежек и уличных боев город был

полностью разрушен. Костяк обороны составили части СС, к которым присоединилось

все местное население. Нюрнберг считался «Меккой нацизма», что объясняет

фанатическое упорство оборонявшихся. Так, подразделение СС, защищавшее Зал

собраний НСДАП, отбив девять атак, полностью погибло, но не оставило позиций.

— Сначала тупой удар, словно в грудь врезали битой. Онемение. Потом

ощущения возвращаются. Кажется, что в тебе ворочают раскаленной спицей. Жар

разливается по телу. И начинает течь горячими струйками по дрожащей коже. Лишь

потом, словно сквозь туман, доходит, что это кровь. Твоя кровь. Сознание в этот

миг становится кристально ясным, и с какой-то холодной отрешенностью понимаешь,

что из тебя по капле истекает жизнь. Мысль эта ошпаривает мозг, как кипяток. И

ты вновь погружаешься в забытье. А пробуждение воспринимаешь как чудо. Только

больно, чертовски больно, и трудно дышать. Наверно, мы испытываем то же в

момент рождения. И потом забываем, чтобы вновь вспомнить в момент смерти.

Винер открыл глаза. В них не было мути, боль уже отступила, и взгляд

сделался льдистым, как январское небо.

— Посвящение — это переход через точку смерти. Сейчас можно сказать,

что я дважды посвященный: по праву крови, данному мне от рождения, и по опыту

смерти, которую пережил. Поэтому мне не в чем упрекнуть этого человека. Из рода

он Барресов или нет — не так уж и важно. Мне не в чем его упрекнуть, — с

расстановкой повторил Винер.

Руки он скрестил на груди, положив сжатые кулаки на плечи.

Хиршбург, увидев знак магистра, требующего беспрекословного подчинения,

встал. Четко, по-военному отвесил поклон.

Магический жест был исполнен и магическая формула произнесена. И теперь

никакая сила в мире не могла изменить реальность, которую они создали.

Лишь раз в своей жизни Хиршбургу пришлось слышать слова «нам не в чем

его упрекнуть». Речь шла о голландском писателе, слишком близко подошедшим к

тщательно оберегаемым тайнам «Черного солнца». Не тем, что на потеху толпы

время от времени публикуют в желтых газетенках, и не тем, что становятся

достоянием досужих умов «просвещенной общественности» в результате тщательно

спланированных и санкционированных утечек информации. А о настоящих орденских

тайнах. Было проведено самое тщательное расследование, Хиршбург и его люди

перетрясли все в поисках следов присутствия тех, кто манипулировал писакой,

дозированно снабжая его информацией. И ничего не нашли. Никаких признаков игры.

Совет «Черного солнца» пришел к выводу, что знания писатель получил вне орденов

и посвящения — только силами своего воображения и интуиции. На очередное богом

возлюбленное ничтожество снизошла информационная благодать, что поделать, такое

случается. Вердикт был тот же: «Нам не в чем его упрекнуть». И Хиршбург тогда

дал отбой подготовленной ликвидации.

— Присвойте ему псевдоним «Мангуст», — распорядился Винер, опустив руки

на колени. — Есть такой маленький и отчаянно смелый зверек.

— Который не боится сражаться со змеями, — закончил Хиршбург, быстро

сообразив, какая роль теперь отведена Максимову — Дайте мне пару часов, и я

подготовлю новый сценарий.

Винер усмехнулся.

— Готовьте, конечно. Только разве не вы мне говорили, что этот человек

не играет, а просто делает то, что считает нужным. И надо отдать ему должное,

делает неплохо.

Намек на сокрушительное поражение в Калининграде заставил Хиршбурга

поджать губы.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ДЕВОЧКА И ПУСТОТА

Странник

В соседнем гараже визжала «болгарка», кто-то доводил до ума то, что

сошло с конвейера отечественного автозавода. Работа, как принято,

сопровождалась нецензурными комментариями по поводу устройства автомобиля,

доставалось отечественной автопромышленности в целом и отдельным лицам из

правительства в частности. Судя по голосам, бригада мастеров и их добровольных

помощников приближалась к состоянию, в котором лесковский Левша прибыл из

Лондона.

Как известно, народный умелец с великого бодуна додумался подковать

импортную блоху, чем угробил хитроумный агрегат, но посрамил-таки иностранцев.

За трудовой подвиг был направлен в Англию для обмена опытом и промышленного

шпионажа. Косить под дурака ему было не привыкать, поэтому, не вызвав

подозрений, он сразу же раскусил главную военную тайну Британской империи. Как

оказалось, англичане ружья толченым кирпичом не чистят. Хотя всячески пытались

убедить героя в обратном. Для чего наливали и подносили. Но он, верный

инструкциям атамана Платова и присяге царю-батюшке, упорно отказывался. Лишь на

обратном пути позволил себе расслабиться. Но и обычный запой обставил

соответствующим образом, вызвав на состязание по литроболу английского шкипера.

Матч закончился на рейде Петербурга боевой ничьей. Заспиртованного до состояния

мумии шкипера отвезли в ведомственную поликлинику УПДК МИДа. А Левшу, не

посрамившего отечество, хмурая родина встретила непохмеленным городовым. Левша

упрямо твердил про кирпич, которым нельзя чистить канал ствола оружия, поэтому

на месте без труда был поставлен диагноз — шизофрения, отягощенная длительной

алкогольной интоксикацией. И умер герой разведки тихой смертью в палате

больнички для нищих. И лишь городовой, успев принять медицинского спирта,

уронил на усы скупую мужскую слезу. Если можете смеяться, смейтесь...

Трудовой энтузиазм за стенкой неожиданно угас. Что-то металлическое

грохнулось на пол, и стало тихо. Очевидно, бригада любовалась на результат

коллективного творчества.

Гаражный кооператив давно превратился в закрытый клуб для настоящих

мужчин. Обремененные семьями, измочаленные бытом и уставшие биться с судьбой

мужики из близлежащих домов ежедневно собирались тесным кружком и отдыхали

душой. Купить гараж может каждый, но это еще не значит, что тебя примет тайное

гаражное братство. Здесь все делалось в складчину и на основе взаимопомощи. Кем

бы ты ни был там, за воротами, здесь, с перемазанными маслом руками и в старой

робе, ты — равный среди равных. Или — никто. Такое вот первобытное сообщество

под райскими кущами в сумасшедшем мегаполисе.

В щели под дверью гаража мелькнула тень. Максимов лежал на топчане,

закинув руку за голову. Пальцы сразу же нашли под подушкой рукоятку ножа.

В дверь постучали, и знакомый голос произнес:

— Сосед, ты здесь?

— Ага. Входи, Женя.

Женя, отставной пехотный полковник, был главным организатором и вдохновителем все посиделок в кооперативе. Как правило, они начинались с игры «Не щелкай клювом», внедренной бывалым полковником. По популярности среди местных автолюбителей она давно перекрыла «Поле чудес». Пока жены и тещи пялились в телевизор, где крутили колесо удачи, мужчины играли в суровую, как жизнь, игру. Правила были просты: надо было подкрасться к поглощенному ремонтом собрату и умыкнуть что-нибудь очень нужное, чтобы очень быстро заметил. Например, гаечный ключ или только что открученный масляный фильтр. Проделать надо было все при свидетелях, что автоматически снимало подозрение в воровстве. Пострадавший сначала с потерянным видом кружил вокруг автомобиля, а потом, наученный горьким опытом, прямиком шел к подозрительно притихшей группке игроков. Они и назначали выкуп. Принесенную бутылку дружно распивали и сразу же скидывались на новую.

Отставной полковник и летом, и зимой ходил в камуфляжной форме. Сегодня

он решил щегольнуть дачным загаром и оставил на себе только штаны с нпкладными карманами.

— Спишь, что ли? — спросил он, похлопывая себя по огромному, как

полковой барабан, животу.

— Отдыхаю. — Максимов расслабил пальцы, но руку оставил в прежнем

положении. — Вы там не станцию «Мир» строите?

— Ха!— хохотнул Женя. — Леньку чиним. Представляешь, умудрился намотать

проволоку на кардан. Во какую. — Он показал толстый указательный палец. — Где

он ее на Каширке нашел, не пойму! Места, наверное, знает. Хорошо, что «уазик» —

машина военная, на дураков рассчитывалась, ее так просто не угробить.

— Сам-то цел?

— Пока да. — Женя весело блеснул глазками. — Он за семейством ехал,

урожай пора вывозить. Представляешь, как теща ему вдует, когда на себе мешки с

огурцами с дачи привезет? Можно сказать, ждет Леньку смерть мучительная и

долгая. Я Клавку знаю, она всю зиму пилить будет и не устанет.

— Жалко мужика.

— Да брось, ты! — махнул рукой Женя. — Что мы, нелюди? Завтра на моей

колымаге поедем. А Коля прицеп дает. С тебя шампуры, сосед. Без шашлыка и

водки, сам понимаешь, на даче делать нечего, — пояснил он.

Бывший полковник во вверенном ему кооперативе службу организовал

правильно. По гаражам были распределены не только пожарный инструмент согласно

боевому расчету, но и необходимые для культурных мероприятий принадлежности.

Максимову по разнарядке достались коллективного пользования шампуры и зарядное

устройство для аккумуляторов.

Он встал с топчана и через передок «девятки» перебрался к шкафу

— Штанцы у тебя уставные. У нас такие водителям БМП выдавали. Удобно,

можно без страха задом на горячую броню садиться. И зимой ничего не отморозишь.

Максимов успел переодеться в кожаные штаны и черную военную куртку.

Очевидно, именно она и навеяла Жене армейские воспоминания.

— Подкалываешь? — бросил он, оглянувшись.

— Не, завидую, — хохотнул Женя, похлопал себя по животу и сразу стал

похож на атамана казаков, сочиняющих письмо султану. — Мою трудовую мозоль в

такие не втиснуть. В армии соразмерно званию живот растет, а не голова. Вот ты

кем ушел?

— Капитаном.

— Сразу видно. Худой и умный. Зато я — при пенсии и в теле. — Женя

звонко шлепнул себя по животу.

Он сиял лицом, как образцово-показательный боец с плаката «Красив в

строю, силен в бою». На тугих щеках играл здоровый водочный румянец. Жене армия

явно пошла на пользу, и пенсионная жизнь была не в тягость.

Максимов обошел машину, протянул Жене связку шампуров.

— А по пятьдесят грамм? — подмигнув, предложил отставник.

— Спасибо, не могу У меня сегодня другие планы.

Бывший полковник ушел к собутыльникам, неплотно прикрыв за собой дверь.

Максимов снова лег на топчан, вытянулся до хруста. Выдохнув, расслабил

тело и закрыл глаза.

«Вот и еще один свидетель, способный показать, что гражданин Максимов

вел себя пристойно и не вызывал подозрений. Бывшая нелегалка и настоящий

полковник — этого ментам за глаза должно хватить. Теперь осталось только

грамотно уйти с линии прицела. Будут добивать или нет, не угадать. Но напрасно

маячить у кого-то на мушке не стоит».

За воротами гаражного кооператива раздался визг тормозов, потом по

дорожке покатился мерный рокот, остановился у гаража Максимова, перейдя в

низкое урчание.

— Наша лягушонка в коробчонке едет, — улыбнулся Максимов. Рывком

вскочил на ноги.

Двигатель мотоцикла замолк, и в наступившей тишине отчетливо прозвучало

«Ого!», произнесенное на разные лады дружной компанией автолюбителей.

— Ты к кому, красавица? — спросил бывший полковник с кото-мартовскими

нотками в голосе.

— Заходи, Карина, — крикнул Максимов, сразу же внося ясность.

Поторопился сознательно, зная, что Карина за словом в карман не полезет и

сможет ответить так, что потом придется терпеть политико-воспитательную беседу

от бывшего командира пехотного полка.

Карина котенком прошмыгнула в приоткрытую дверь. Сегодня, как и в

первую их встречу, ее тонкое тело было затянуто в панцирь черной грубой кожи. В

полумраке остро поблескивали металлические заклепки на куртке. Карина в два

прыжка преодолела разделявшее их расстояние и, подпрыгнув, повисла на шее

Максимова. Уткнулась холодным носом ему в щеку.

— Щенячья радость, — проворчал Максимов. — Веса в тебе — полмешка

картошки.

— Усохла от тоски. Неделю не звонил, я чуть не повесилась, — прошептала

она.

— Так я и поверил.

— Дурак ты — и не лечишься.

Карина легко выскользнула из его рук, запрыгнула на верстак. Максимов

сел напротив, на капот машины. Достал из кармана сигарету, закурил.

Карина потянула носом, принюхиваясь.

— Ты что такое вкусное куришь? — подозрительно прищурившись, спросила

она.

— Не то, что ты подумала. — Максимов выдохнул густое облако дыма.

— Вот зануда, а! — протянула Карина. — Между прочим, я знаю, что это.

Кубинские «Лигерос». Со мной девочка из Испании училась, она такие из дома

привозила. Доставала у кубинцев. Мы всей комнатой курили.

— Смертельных случаев не было? — спросил Максимов, борясь со спазмом,

от непривычки сдавившим горло.

— Ой, полдня чумные ходили. И губы в кровь.

Дальше последовали девичьи воспоминания о тайной жизни закрытого

пансиона под Парижем. Максимов мимоходом отметил, что так же отрываться можно

было бы и под серым российским небом, дешевле вышло бы, но у отчима Карины на

сей счет было свое мнение, подкрепленное доходами от нефтяного бизнеса. Слушал

вполуха: его больше интересовало не что, а к а к говорит Карина. Насколько мог

судить по моторике, мимике и эмоциональной окраске речи, стресс, перенесенный

ею в Калининграде, уже не давал о себе знать.

Ретроспектива

Калининград, август 1998 года

Странник

Сумерки прилипли к окнам, барабанили в стекла крупными дождинками. С

Балтики ветер нагнал плотный строй сизых туч, и разразившаяся над городом гроза

перешла в нудный дождь, по-осеннему холодный и беспросветный.

— Вот и все, — сказал вслух Максимов.

Но Карина его не слышала. С полуоткрытых по-детски губ слетало легкое

дыхание. Веки плотно лежали на глазах. Лицо разгладилось, и в свете ночника

отчетливо проступил румянец на щеках.

Максимов осторожно освободил руку, которую Карина прижимала к груди.

Убрал пряди, прилипшие к ее покрытой испариной лбу. С минуту смотрел на

забывшуюся тяжелым сном Карину Вздохнул и вышел из спальни, плотно прикрыв за

собой дверь.

В соседней комнате его ждали двое. Один, сухощавый, но статный пожилой

мужчина, сидел в кресле в круге света настольной лампы. Второй прятался в

полумраке у дверей. Максимов мог видеть только смутный контур его плотной

коренастой фигуры. От человека исходил характерный запах военной формы,

разогретой большим и тренированным телом. Сильвестр, так звали этого человека в

Ордене, отвечал за силовое обеспечение операций. Сегодня ему пришлось попотеть,

«зачищая» за Максимовым разбросанные по всему городу трупы*. Его присутствие в

комнате означало, что группы «чистильщиков» с основной работой справились,

остались мелочи, с которыми они покончат без непосредственного участия

Сильвестра.

*См. роман «Оружие возмездия».

Что касается Навигатора, то его появления в жизни Максимова всегда были

неожиданны и совпадали с очередным крутым переломом в судьбе.

Навигатор указал на кресло перед собой, сам подвинулся вперед, чтобы

лицо оказалось в круге света. Максимов сел и сразу же ощутил на себе

пронзительный взгляд Навигатора.

— Что она знает? — спросил Навигатор.

— Практически все, что можно знать на ее уровне. Первым клад нашел ее

отец — Иван Дымов. Поступил по-умному, когда решил не афишировать находку, но

сглупил, когда поехал в Гамбург торговаться с антикваром. И сразу же налетел на

агентурную сеть Винера. Правда, этого Карина не знает, — сразу же поправил себя

Максимов. — И не знает, что покусилась на наследие Черного Ордена СС. Для нее

эта коллекция янтарных чаш — всего лишь раритеты, которые можно выгодно

продать. Но без нее я бы ничего не нашел. Вернее, так быстро не нашел. И вообще

все было бы иначе, если бы не эта пигалица. Плохо то, что ее похитили, а мне

пришлось стрелять. В подробностях ничего не видела, но сам факт...

Навигатор повернулся к Сильвестру, и тот сразу же ответил на не

прозвучавший вопрос:

— Место боя мы уже зачистили. Полную стерильность гарантирую. Да еще

дождь сейчас все зальет. Подобрали пять трупов. Обработали «консервантом».

Специально на такой случай захватил с собой контейнер.

Максимов знал, что «консервантом» Сильвестр, верный суровому армейскому

юмору, называет культуры микроорганизмов, используемые для утилизации

органических отходов. На заводах по переработке мусора в специальных

вращающихся танках эти микроорганизмы за сутки пожирали тонны бытовых отходов.

Кто-то предложил использовать эту экологически чистую технологию для утилизации

отходов спецопераций. Стоило посыпать труп кашицей из микроорганизмов и

завернуть в плотную пленку, как через сутки от него оставался один гумус.

Твердые остатки, вроде зубов и фрагментов костей, перемалывались в порошок и

распылялись по ветру. Был человек — и нет его.

— Подвал, где Максим завалил Винера, мы прибрали, -- ровным голосом

продолжил Сильвестр. — Труп телохранителя утилизировали, кровь замыли, стенку

подремонтировали. Сейчас через границу с Латвией пройдет машина. Один из

пассажиров предъявит паспорт телохранителя. По документам он теперь будет

числиться убывшим с территории России. А сам Винер... — Сильвестр взглянул на

часы. — Его судно уже вышло в нейтральные воды. Грубую зачистку закончили,

осталось только выявить случайных свидетелей и профилактировать их. За три дня

уложимся. Калининград — не Сингапур, спрятаться негде.

Навигатор перевел взгляд на Максимова. Карина была свидетелем номер

один. А такие долго не живут. Даже в случае банального криминала их беспощадно

устраняют. А тут сошлись в смертельной схватке два Ордена, сам факт

существования которых уже является смертельно опасной тайной. Непосвященный не

имеет права прикоснуться к тайне и безнаказанно жить дальше. Выбор прост и

бескомпромиссен: либо посвящение, либо смерть. И то, и другое надежно

запечатывают уста.

— Она должна замолчать, — тихо, но отчетливо произнес Навигатор.

— Со мной приехал врач, — подал голос Сильвестр. — Укол или

многоуровневый гипноз — и девчонка забудет все.

Навигатор повернул голову. В профиль из-за седых волос и крупного

острого носа он показался Максимову белоголовым орланом. И светлые глаза

смотрели на Сильвестра по-птичьи — не мигая.

«Значит, уже обсуждали и выбрали щадящий вариант. А могли бы и устроить

аварию, благо что Карина гоняет на мотоцикле, как очумелая».

— Нет, — сказал Максимов. — Ее к нам привела Чаша.

Глаза Навигатора превратились в два аметистовых камешка. Холодные, с

голубой ледяной искоркой в глубине.

«Ты отдаешь себе отчет, на ч т о ее обрекаешь?» — спросили глаза

Навигатора.

«Да. Но она сама пришла к точке, где творится Судьба. Я лишь переведу

ее через Порог», — ответил Максимов. «И поведешь дальше», — прочел он в глазах

Навигатора. «Да. Я буду рядом столько, сколько будет нужно».

Навигатор прикрыл глаза, стал водить пальцем по горбинке носа.

Максимов знал, что сейчас он на точных до микрона весах взвешивает

решение. Права на ошибку у Навигатора не было. Благополучие и безопасность

Ордена всегда зависели от одного — доверия. Долгий опыт позволял Навигатору

почти рефлекторно отмеривать каждому его меру.

Но сейчас случай был особый: слишком уж не оформившаяся душа лежала на

чаше весов.

— Твои заслуги перед, Орденом несомненны. И они дают тебе право самому

принимать решения. Возможно, ты разглядел в ней то, что пока не вижу я.

Впрочем, первое же испытание расставит все на свои места. — Навигатор встал,

снял со спинки кресла черный плащ. — Утром Сильвестр организует вашу эвакуацию.

До встречи, Странник.

Щелкнул выключатель, лампа на столе погасла. На секунду в

прямоугольнике дверного проема мелькнули два силуэта: высокий с гордо вскинутой

седой головой и кряжистый с крутыми плечами борца. Потом дверь закрылась, и

комнату залила темнота.

Максимов делал вид, что поглощен разглядыванием тлеющего кончика

сигареты. Время от времени бросал взгляд на Карину

«Или ветер в голове, или просто психика здоровая, или врожденная

не предрасположенность к посттравматическому синдрому? Одного раз напугаешь, он

всю жизнь потом холодным потом исходит и в постель мочится. А другой из

«горячих точек» не вылазит, и хоть бы хны. Если у нее повышенная устойчивость к

стрессам, то есть смысл работать дальше. Только бы не сломалась».

Он по собственному опыту знал, что перед крутым переломом жизнь всегда

устраивает испытание. Ницше, этот гениальный безумец, сумел понять главное:

жизнь большинства протекает по замкнутому кругу, просто жизнь слишком коротка,

чтобы в этом убедиться. Лишь у немногих хватает отчаянной смелости и сил, чтобы

разорвать круг, превратив его в спираль, восходящую к звездам. И перед этим

фундаментальным изменением бытия, превращающего человека в существо иной

природы и иного масштаба, следует своего рода генеральная репетиция. Словно

высшие силы, прежде чем принять под свое покровительство человека, устраивают

ему испытание на прочность. Сумеет пережить катастрофу судьбы, когда кажется,

что под ногами разверзлась бездна и тебя неудержимо затягивает в пустоту, —

значит, можно допускать к главному испытанию, которое или ознаменуется полным

перерождением, или закончится смертью.

Карина чудом осталась жива, оказавшись в самом пекле схватки двух

Орденов. Ничего ни о природе схватки, ни о самих Орденах она не знает, как не

ведает о тайнах метеорологии кораблик, попавший в жестокий шторм. Может, она

посчитала это опасным, но увлекательным приключением. Странник знал, что это

было первое испытание. Он решил, что за ним должно последовать еще одно — и

последнее. После которого Орден распахнет двери перед новым посвященным...

* * *

— Эй, гараж! — Карина пристукнула пяткой ботинка по металлической

дверце на верстаке. — Ты меня не слушаешь?

— Почему? Очень интересно. — Максимов приказал себе забыть про

Странника и стать обычным человеком. — Вряд ли когда окажусь в таком цветнике,

как твой пансион для благородных девиц. Вот и слушаю, как Пушкин сказки. Как

тебя дома приняли? — Он решил сменить тему.

Карина сбежала из Москвы к отцу в Калининград полгода назад и вернулась

под конвоем Максимова. Если судить по гримаске, скорченной Кариной, жизнь под

крышей родного дома имела вкус лимона.

— Докладываю. Встреча блудной дочери прошла в точном соответствии с

библейской традицией. Был заколот упитанный телец, столы ломились от яств и из

подвалов выставили лучшие вина. Праздник длился два дня. Потом начались будни.

С отчимом заключен договор о взаимном ненападении, с мамой идут вялые бои. Как

называется, когда сидят в окопах и палят друг в друга, не целясь?

— Беспокоящий огонь, — подсказал Максимов.

— Именно! — Карина щелкнула пальцами. — Точнее не скажешь. Ни минуты

покоя. Если умножить на семь дней безвылазного сидения дома, то чокнуться

можно!

— Сочувствую, — кивнул Максимов.

Его обрадовало то, что все это время Карина находилась под надежной

охраной. Отчим, откупивший кусок рощи на берегу Клязьмы вместе пляжем, водой,

дном и водной живностью, воздвиг дворец масштабов, полагающихся ему по статусу

бензинового короля. С соответствующей системой безопасности.

«Если Винер и пытается меня обложить со всех сторон, давя на самые

болезненные точки, до Карины за неделю он не добрался: И слава богу. Дед,

конечно, святое... Но Карина — случай особый. За нее я поручился перед

Навигатором».

— Какие планы на сегодня? — спросила Карина.

— Простые. Нам бы ночь простоять да день продержаться, — немного

подумав, ответил Максимов.

— В смысле, пьем до упора? — Карина азартно потерла ладони.

— Не надейся, крепче пива ничего не получишь, — строгим голосом

предупредил Максимов.

— Кстати, о пиве. — Карина спрыгнула с верстака. — Где тут у вас?..

Мадмуазель желает попудрить носик.

— Да, пансион даром не прошел, — усмехнулся Максимов. — Прямо по

дорожке до последнего гаража. Там разберешься.

— Мерси, мон шер, — поблагодарила Карина, исполнив реверанс.

— Только нос не разбей. Там металлолом свален, — пробурчал ей вслед

Максимов.

Он раздавил в сплющенной банке окурок. Подошел к верстаку. Карина

выронила книжку в яркой обложке. Максимов машинально раскрыл ее на загнутой

странице. французского языка он почти не знал, и чтобы прочесть подчеркнутые

строчки, пришлось применить то, что шеф кафедры в Военном институте называл

«переводческой интуицией». Где догадываясь о смысле, где используя однокорневые

слова из английского, он с грехом пополам выстроил фразы. И обмер, когда понял

сокрытый в них смысл.

— «Ибо он знал, что надо всегда приходить из пустоты, поддерживая с ней

длительный, каждодневный контакт; ибо он знал, что сильнейший — тот, кто знает,

что сила — оттуда. Так и его сила проистекала из пустоты, входя затем сквозь

уши в его глаза». — Он посмотрел на обложку. — Валер Новарина* «Эссе». Не

дурно. И главное — не Пелевин.

* -- Современный французский прозаик и драматург.

Максимов задумался. Случайным подобное чтение назвать было нельзя. Он

знал, теперь в жизни Карины ничего случайного быть не может. Хотела она этого

или нет, осознавала или нет, но она неумолимо приближалась к критической точке

своей судьбы. Останавливать бесполезно, более того — опасно. Тот, кого зовет

Пустота, чтобы провести через посвящение к звездам, подобен лунатику на краю

крыши. Окликнешь завороженного Зовом — погибнет. Предоставишь его судьбе — есть

шанс, что уцелеет. Максимов по своему опыту знал: все уже предопределено и

назад отыграть невозможно. Можно лишь идти рядом, страхуя по мере возможности.

— Ох, как не вовремя, — вздохнул он. Сунул книжку в карман куртки.

Вышел из гаража, плотно закрыл дверь, стал возиться с тяжелым замком. За спиной

хрустнул гравий.

— Слышь, сосед. — На свет вышел отставной полковник. — Спросить хочу. И

сколько же такой кирогаз стоит?

Максимов оглянулся. Свет фонарей искрился на хромированных дугах

мотоцикла. Подержанная «Хонда» Карины осталась в Калининграде, из города

пришлось экстренно уносить ноги, и тащить с собой дребезжащий кусок железа было

себе дороже. За две недели в Москве девчонка успела обзавестить новой вороного

цвета «Ямахой».

— Ну, Женя, если перевести в прожиточный минимум, то ты чокнешься.

— Дорогая штуковина. Блестит, как конь цыганский.— Отставник цокнул

языком. — Слышь, а к нему гроб полированный сразу прилагается или отдельно

покупать надо?

• Шуточки у вас, товарищ полковник.

Максимов сел в седло мотоцикла, поставил ногу на стартер.

— Это я от зависти. — Женя кивнул на тонкую фигурку в черной коже,

появившуюся в конце дорожки. — Меня на такое уже не хватит.

Карина подцепила носком ботинка консервную банку, подбросила в воздух и

послала через крыши гаражей.

«Надо будет уточнить, она в детстве в куклы играла или нет, — подумал

Максимов. — Сдается мне, из рогатки пуляла и по заборам лазила. Головная боль,

а не девчонка!»

— Откуда красавец? — поинтересовался Максимов у подошедшей Карины.

— Подарок на день рождения. И не делай удивленные глаза, неужели не

знаешь, что у падчериц миллионеров свои причуды?

— Про причуды я в курсе, — пробормотал Максимов. — А вот день

рождения... Извини, не сообразил.

— Ладно, не смущайся. Скромный букетик фиалок подаришь завтра. А

сегодня — зажигаем!

Карина прыжком влетела в седло, обхватила Максимова за плечи.

Двигатель завелся с первого удара по стартеру. Стальное тело мотоцикла

наполнилось мощной дрожью. Показалось, что оседлал застоявшегося скакуна.

— Готова? — спросил он.

Вместо ответа она прижалась холодным носом к его шее и замерла, крепко

сжав руки. Максимов на секунду зажмурился.

Он резко вывернул газ, мотоцикл привстал на заднем колесе и рванул с

места, разбрызгав в стороны мелкий гравий.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

«ДОБРОЕ УТРО, ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ!»

Странник

Последняя сигарета из пачки «Лигерос» дотлевала в пепельнице. В воздухе

клубился дым черного кубинского табака, наполняя комнату нездешним терпким

запахом.

Перед закрытыми глазами Максимова плыл мираж белого города, залитого

солнцем. Смуглые люди сверкали белозубыми улыбками, азартно жестикулировали и

двигались с невероятной грацией, свойственной только жителям южных стран.

Казалось, все в них бурлит в такт ритмам сальсы, вырывающейся из каждого окна.

Женщины с фигурами богинь плодородия скользили в толпе, купаясь в горячих

взглядах мужчин. Дети копошились у обочин, как стайки галчат. Город был старым

и невероятно запущенным. На высокомерный европейский взгляд—даже нищим. Но в

узких улочках, где не развернуться лобастой американской машине, застрявшей на

острове со времен Аль Капоне, царил вечный карнавал. Карнавал нищеты. Когда

счастлив сам по себе, пьян от солнца и любви, пропитавшей все вокруг, терпкой,

как запах самых лучших в мире сигар.

«Хорошо, где нас нет, — вздохнул Максимов. — Еще нет. Или уже нет».

Он открыл глаза и вернулся в августовское московское утро.

За окном сверкало небо, чистое, словно отполированное до голубизны. Но

по полу от открытого балкона полз холодный сквозняк.

Максимов критическим взглядом окинул царивший вокруг живописный

беспорядок и остался доволен. Ликвидировать следы вчерашнего загула ни вокруг

себя, ни на себе намеренно не собирался. Ждал гостей.

Полчаса назад его разбудил настойчивый звонок телефона. Но желание

общаться у позвонившего почему-то сразу же отпало, стоило Максимову прохрипеть

в трубку: «Алло». Классический проверочный звонок. После него, как правило,

следует визит незваных гостей.

Максимов поскреб щетину, выступившую за ночь на подбородке. Сунул в рот

мятную жвачку. Это была единственная дань гигиене, на которую он пошел, решив

выглядеть перед гостями невыспавшимся и туго соображающим после вчерашнего.

Тело ныло, требуя привычной зарядки, но он приказал себе оставаться на

месте. Покосился на часы. Половина одиннадцатого. Нормальные служаки уже давно

продрали глаза после инструктажа и разбора полетов за истекшие сутки,

оттянулись пивком и дружно вывалились в народ, по совместительству являющийся

электоратом и криминальной средой.

«Мужики, вы думаете, как у вас говорят, отрабатывать жилой сектор, или

нет? — мысленно обратился он к затерявшимся на подходе ментам. — Работать надо,

работать! По сводкам новостей бесхозный труп уже прошел, сам слышал».

Ночь он провел с Кариной, намеренно выбирая места, куда чужой незаметно

не подберется. Сначала долго куролесили на смотровой площадке на Воробьевых

горах, потом перебрались в бар со звучным названием «Яма».

Что для нормального — преисподняя, то для байкера — рай. Полуподвал на

углу Нижней Масловки полностью соответствовал названию. Интерьер без особых

изысков: обшарпанные стены с фресками в стиле Валеджо, выполненные самородками

с незаконченным ПТУшным образованием, грубая мебель, громкая музыка и клубы

дыма. Минимум санитарных и социальных норм. Пиво из горла и водка по кругу.

Все. в черной коже, пропахшие бензином и гарью. Руки в живописных татуировках и

пятнах машинного масла. Вызывающий макияж женской половины общества, пьющей

наравне с мужской. Карина, вырвавшись из-под домашнего ареста, отрывалась

вовсю. Максимов радовался одному: чужаков вокруг не было. В «Яме» они сразу бы

бросились в глаза, как мужик в ватнике на нудистском пляже.

Максимов встрепенулся раньше, чем за входной дверью послышались шаги.

Вскочил, набросив на плечи спортивную куртку, прошел в прихожую, замер,

прижавшись к дверному глазку. Искаженная оптика выгнутой линзы предъявила его

взору два вытянутых лица. Одно принадлежало участковому — капитану Дыбенко.

Второе неизвестному мужчине. Они о чем-то совещались шепотом, при этом

незнакомец жестикулировал резче, явно на правах старшего.

Наконец, Дыбенко сплющил палец о кнопку звонка.

«Ку-ку, ку-ку!» — мелодично пропела над головой Максимова электронная

китайская кукушка.

Максимов взъерошил волосы и придал лицу заспанное выражение. Распахнул

дверь.

— Чем обязан, Степан Никифорович? — спросил он, уставившись на незваных

гостей ничего не выражающим взглядом.

Степан Дыбенко в давние года, демобилизовавшись из армии сержантом, не

доехал до родного колхоза и положил жизнь на то, чтобы больше никогда там не

оказаться. Так и остался на перепутье. Москва его не приняла, держала на правах

пасынка. Столичных жителей Дыбенко ненавидел всей душой, как только умеет

обделенный всем и вся провинциал. Горожане платили ему той же монетой, но

Дыбенко был уверен, что все это из-за милицейский формы.

Форму он любил всем сердцем, и гордость его росла с каждой звездочкой

на погонах. Дыбенко, хоть и тугодум, дураком не был и без труда смекнул, что

четыре звездочки — это максимум, отпущенный по лимиту судьбы, а должность

участкового — предел мечтаний для его умственных способностей.

Правда, на жизнь было грех жаловаться, особенно после победы

демократии. В город хлынули орды бандитов, торгашей и проституток со всех весей

Союза. На каждом углу понастроили киосков, автосервисов и притонов. Попадались

и честные работяги. Но мыкаешься ли ты на трудовые рубли или жируешь до

очередной отсидки, за право топтать московский асфальт и дышать столичной гарью

платить надо всем. За регистрацию — мэру, за покой — участковому. К

подведомственному участку Дыбенко относился, как к колхозному полю, — что

уродилось, то можно использовать для личных нужд. Много не брал, не забывал

делиться и оставить на черный день. И конечно же его раздражало, когда в его

огород вламывались пришлые, интеллигентного вида и со столичным гонором.

Обычно это случалось, когда прописанный на участке капитана Дыбенко

помирал не полагающейся ему смертью от пьяной драки, а с подозрительными

выкрутасами. В таких случаях дело тянули не ребята из местного отделения,

которые лишних вопросов не задают, а кишкомоты с Петровки или, что еще хуже, из

Следственного управления МВД. С ними капитан Дыбенко чувствовал себя

председателем захудалого колхоза, встречающим комиссию из Москвы: суетился,

шутил невпопад и обещал устранить замеченные недостатки.

Стоявший за спиной чужак нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Его

присутствие превращало обычную процедуру опроса жильцов в пытку, и Дыбенко тихо

молился, чтобы все поскорее кончилось. Под пренебрежительно-холодными взглядами

чужаков он никакого удовольствия от власти не получал. Она, как и любовный акт,

требует известной интимности.

— Гражданин Максимов? — официальным тоном спросил Дыбенко.

— Степан Никифорович, давайте попроще. У меня еще голова не работает.

— За вами числится нарезной ствол. — Капитан заглянул в блокнот. —

Пистолет системы «Вальтер П99». Надо бы посмотреть. К-хм, для порядка.

«Приятная неожиданность! — подумал Максимов. — Значит, разговора в

дверях вам мало, повод нашли в квартиру пройти?»

Оба представителя власти синхронно подались вперед, но Максимов остался

стоять на пороге, одной рукой придерживая дверь, и штатский наступил на пятку

капитану Дыбенко.

— Минутку. Вас, Степан Никифорович, я знаю. А это кто? — Максимов

указал на мужчину в цивильном костюме.

— Это со мной, — после паузы выдавил Дыбенко.

— Документик бы. Для порядка. — Максимов не отступил назад.

Мужчина выступил из-за широкой милицейской спины, вытащил из нагрудного

кармашка красную книжечку и сразу же сунул ее обратно.

— МУР, — небрежно пояснил он.

— В смысле, Министерство Успешных Реформ? — улыбнулся Максимов.

Дыбенко встал вполоборота, вдруг решив не вмешиваться в пикировку.

Мужчина с кислой миной вновь достал удостоверение, развернул и протянул

Максимову.

— Что же вы, гражданин Максимов, сначала двери распахиваете, не

спросив, а потом бдительность демонстрируете? — из вредности подколол он.

— Кто же с утра нормально соображает? — Максимов пригладил растрепанные

волосы. — Прошу, входите.

Он первым прошел по коридору в комнату. Успел оглянуться и заметить,

как муровец бдительно зыркнул и прошелся взглядом по обуви в прихожей. Для

особо любопытных Максимов предусмотрительно оставил на столе одну чашку и

недоеденный бутерброд, а из обуви только свои ботинки.

«Чекист, на фиг, — усмехнулся Максимов. — Только тебя мне для комплекта

и не хватало».

Он соврал, голова работала прекрасно. И фамилию на удостоверении, и

номер запомнил. Только не собирался выяснять, не входит ли эта муровская ксива

в число тех, что переданы в органы ФСБ в качестве «документов оперативного

прикрытия». И так было ясно — «липа». Майора Андреева, каковым он значился в

удостоверении, выдал черный ноготь на безымянном пальце и голос. С характерной

наглой ноткой, что неизбежно проклевывается у всех допущенных к гостайне. Лица

«майора Андреева» в музейном хранилище он не разглядел, но выразительную плешь

на макушке запомнил. И палец с пробитым ногтем на перилах видел. Для опознания

трех признаков вполне хватило.

«Как «искусствовед в штатском» мог так быстро узнать о бесхозном трупе

в моем подъезде? — спросил сам себя Максимов и сам же ответил: — Только в одном

случае: если я в разработке».

«Майор» с молчаливого разрешения Максимова сел в кресло, а участковый

остался стоять. Вид у него был потерянный. Роли, конечно же, распределили

заранее, но «майор» от функций режиссера уклонился, с интересом разглядывал

обстановку, и Дыбенко не знал, какой текст произносить и как двигаться, а

импровизировать побоялся. Максимов решил взять инициативу на себя. Сдвинул ряд

книг на стеллаже, продемонстрировал капитану маленький сейф. Затем закрыл от

его взгляда колесико шифрового замка, встав спиной к Дыбенко. Тренькнула

пружина, и Максимов, развернувшись, протянул участковому плоскую стальную

коробку.

— Как видите, все по правилам. Сейф, несгораемый ящик с замком, —

пояснил он, набирая шифр на замке коробки. — Вот и ствол. Магазин, заметьте,

отдельно.

— Вижу, вижу — солидно протянул Дыбенко. Кургузыми пальцами подцепил

пистолет, покачал на ладони. — Красивый, черт, — с завистью вздохнул он,

неожиданно просветлев лицом.

Максимов сразу же проникся симпатией к этому мужику, затурканному

борьбой с преступностью. Давно пришел к выводу, что если мужчина не скрывает

своего восхищения при виде стройной женской фигурки и хищной красоты оружия, за

его психическое здоровье можно не беспокоиться. С таким можно смело идти в

разведку, выезжать на рыбалку, на худой конец — просто выпить водки. А если

тупит глазки или напускает на себя скучающий вид, таких рядом с собой лучше не

держать. Подведут или продадут в трудную минуту.

— «Вальтер П99», калибр 9 миллиметров, двухрядный магазин на

шестнадцать патронов, вес — семьсот граммов. — Максимов перечислял

тактико-технические характеристики оружия, зная, что от этих магических слов

тихо млееет капитанское сердце. — При стрельбе на короткой дистанции кучность —

двадцать пять миллиметров. То есть все пули ложатся в десятикопеечную монету.

— Пластмассовый, что ли? — капитан погладил корпус пистолета.

— Рамка из полимера, армированного стекловолокном. Дизайн, кстати,

разработал знаменитый Чезаре Морини, — пояснил Максимов.

— Дорогой, наверное. — Дыбенко не мог оторвать взгляда от идеального

инструмента смерти. Ничего лишнего, только мощь и сдержанная агрессивность

линий.

— Рыночная цена — восемьсот долларов. Плюс доставка, оформление и

прочее.

В капитане сразу же проснулись крестьянские корни. Таких трат на

игрушку он одобрить не мог, есть сотня куда более дешевых способов отправить

человека на тот свет. Пивная бутылка, например. Двадцать копеек — и

стопроцентный труп. Он сделал строгое лицо, зачем-то понюхал ствол.

— Лицензия на оружие имеется?

— Конечно. — Максимов протянул ему запаянный в пластик документ.

Неожиданно подал голос «майор»:

— Скажите, Максимов, а зачем вам оружие? Как я посмотрю, брать у вас

особенно нечего.

Он круговым движением руки обвел комнату. Стеллаж с книгами во всю

стену, два кресла, низкий столик из темно-зеленого стекла и телевизор на полу.

Кроме книг, интерес представляли две картины маслом и полдюжины акварелей, но

глаз знатока сразу же определил бы, что относятся они к работам современных

«нераскрученных» авторов. Лет через двадцать, может быть, и войдут в цену, а

сейчас — прихоть хозяина и память о знакомстве.

«Так, кое в чем мы разбираемся», — отметил Максимов.

— А я сам для себя ценность, — сказал он.

— Аргумент, — согласился «майор». — Оружие предполагает врожденную

жестокость, вы согласны?

— Только жестокость может положить конец человеческому насилию. Так

сказал Жан Жэне, — пояснил Максимов для участкового.

Капитан Дыбенко из изречений великих знал только: «Мы придем к победе

коммунистического труда» — и поэтому насупился.

— Кстати, Степан Никифорович, у меня к вам вопрос. Если хотите, сразу

заявление. — Максимов кивнул на окно. — Во дворе ходит пьянь дядя Коля —

личность вам наверняка известная.

— Ну. — Участковый напрягся.

— Бог бы с ним, если бы шатался сам по себе. Так он, дегенерат,

добермана без поводка и намордника выгуливает.

— Ну. — Капитан покосился на пистолет в руке Максимова.

— Я ему вчера вынес последнее китайское предупреждение. В следующий раз

будет необходимая самооборона. — Максимов многозначительно поиграл пистолетом.

— Только, боюсь, Коля меня не до конца понял. Может, вы посодействуете? Прошу

как простой гражданин, а не как помощник депутата Думы.

Капитан почему-то бросил взгляд на «майора», развалившегося в кресле,

потом уставился на Максимова. Соображал медленно, но верно.

— К-хм. Разберемся. — Протянул Максимову документы на оружие. — Так,

бумаги в порядке. Храните оружие согласно правилам. А с остальным...

Разберемся. — Он немного замялся, словно вспоминая вылетевший из головы текст.

— Тут, вот, товарищ с Петровки... Поговорить с вами ему надо. А я, значит,

пойду

— Идите, капитан, — разрешил «майор». — Мы с Максимом Владимировичем

еще немного побеседуем. Вы на работу не опоздаете, Максимов?

— Нет, у меня сегодня свободный день.

— Завидую, — вздохнул «майор».

— Напрасно. Я провожу Степана Никифоровича, а вы пока подумайте, почему

финансирование науки отменили вместе с шестой статьей* конституции?

*Данная статья конституции СССР декларировала «руководящую и

направляющую» функцию КПСС. Отмена статьи открыла перед Горбачевым новое поле

политических маневров, позволив избавиться от партийной опеки, но сохранить

пост главы государства через введение поста Президента. В результате была

разрушена вертикаль управления, что ввергло страну в десятилетие хаоса.

Участковый покинул сцену с явным облегчением. На пороге он хотел что-то

сказать Максимову, но ограничился многозначительным покрякиванием.

«Майора» Максимов застал разглядывающим корешки книг. Осмотрел

узкоплечую фигуру с характерной сутулостью кабинетного работника, плешь на

макушке и заведенные за спину руки с удлиненными узловатыми пальцами. Пришел к

выводу, что если «майор» и склонен к насилию, то в его моральном варианте.

— Ну как, ответили на мой вопрос?

«Майор» оглянулся.

— Да, причем легко. Вся наука как отрасль была партийной. Даже такие

абстракции, далекие от идеологии, как ядерная физика и высшая математика, так

или иначе работали на оборону, значит, обслуживали государство. Наука ищет

истину, а монополия на истину принадлежала партии. Как только это

фундаментальное положение поставили под вопрос, прекратилось финансирование.

Согласитесь, глупо финансировать то, что не контролируешь?

— Браво. Для опера с Петровки неплохо.

Намек был достаточно прозрачным, но, как выяснилось, «майор» умел

контролировать лицо. Вытянутое книзу, со скошенным подбородком и впалыми

щеками, оно не выразило ничего, кроме безысходности, появляющейся у человека, с

раннего утра занимающегося бессмысленной рутиной.

Максимов встал рядом, бросил в сейф коробку с пистолетом, захлопнул

дверцу, провернул колесико шифратора.

«Смени код, когда он уйдет», — приказал он себе.

— А это, наверное, самая ценная вещь. — Майор взял с полки китайский

веер. С треском раскрыл, обмахнул себя. На фиолетовом шелке плясали два

журавля.

— Просто старая.

— Редкая, — уточнил «майор», разглядывая инкрустацию на полированной

ручке. — Эпоха династии Цин*, я прав?

*Династия Цин (1644-1911 гг.) свергла с трона Ханьскую династию при

поддержке маньчжурских войск.

— Для опера с Петровки... — с иронической улыбкой начал Максимов.

— Да бросьте. По одному делу проходил синолог, от него и набрался.

— И какой срок впаяли китаисту? — поинтересовался Максимов.

— Никакой. Умер дед в Бутырке от сердечной недостаточности. В камерах

вонь ужасная, дышать нечем, вот и мрут подследственные, как мухи.

«Да, я прав. Моральный садист», — подумал Максимов, глядя в тусклые

глаза «майора».

Он чуть потянул носом, принюхиваясь. От «майора» пахло одеколоном с

дешевым мыльным запахом, салоном автомобиля и только что выглаженной рубашкой.

Максимов дал себе команду запомнить ауру «майора». Теперь, уловил этот букет

запахов рядом с собой, тело само собой включится на отражение угрозы.

— Купили или по наследству досталась? — задал «майор» милицейский

вопрос, поигрывая веером.

— Подарили.

— Ого! Познакомьте, я тоже такие подарки хочу.

Максимов взял у него веер, отступил назад, устало плюхнулся в кресло.

— Слушайте, слуга закона. Вы меня из постели вытащили, а голова после

вчерашнего еще бо-бо. Давайте без ментовских штучек. — Он, поморщившись, потер

висок. — Если вам так уж понравился веер, то поясню. Один известный

коллекционер подарил его в знак благодарности за консультацию.

— И сей факт, надеюсь, отражен в вашей налоговой декларации? — не

унимался «майор».

— Видите ли, в чем дело. Коллекционер по совместительству является

олигархом. Одна его коллекция старинного оружия потянет миллиона на четыре.

Только казус в том, что половина его империи, по документам, принадлежит

какому-то бомжу из Малаховки. А движимое и недвижимое имущество оформлено на

бабушку, жертву репрессий и почетного пенсионера. Бабушка давно в маразме и

даже не подозревает, что живет в полном коммунизме. Вот когда мой знакомый

заплатит налоги, как полагается, тогда и я поднатужусь, продам что можно и

заплачу государству за веер. Разумно?

— Ха! Если ваш клиент все заплатит, то, думаю, ваши копейки уже не

потребуются.

«Майор» растянул губы в улыбке, но по глазам было видно, что упоминание

о могущественных покровителях не прошло бесследно.

Он сел в кресло напротив и принялся сверлить Максимова милицейским

взглядом. Через минуту закинул голову и задумчиво произнес:

— Смотрю на вас, Максим Владимирович, и не понимаю... Человек вы

вольного нрава и свободного образа жизни. Умны и самостоятельны. Эстет. Даже

беспорядок в комнате выглядит живописно. Вхожи в серьезные дома. Что вы делаете

здесь, среди этих Колянов и их доберманов?

— Чтобы это выяснить, вы и подняли меня с постели?

— Нет, разбудил я вас, чтобы спросить, во сколько вы вчера приехали с

работы, — пошел в атаку «майор».

«По тактике ведения допроса у тебя, брат, была троечка», —

констатировал Максимов, никак не реагируя на сверлящий взгляд «майора».

— Около семи.

«Майор», не снижая темпа допроса, сразу же задал следующий вопрос:

— А точнее?

— Ну, не знаю... — Максимов пожал плечами. — Спросите у Арины

Михайловны, может, она запомнила. Квартира шестьдесят два, на седьмом этаже. —

Он указал веером на потолок. — Я сразу к ней поднялся. Думал, попугая и кота

надо покормить. Оказалось, хозяйка дома. Выпили кофе, поболтали. Потом

подбросил ее до метро. У Арины Михайловны печальные хлопоты, кто-то из знакомых

умер...

«Майор» кивнул.

— Получается, домой вы не заходили?

— Нет. В гараж приехала знакомая. С ней провели всю ночь.

— Свидетели? — «Майор» спохватился, осознав несуразность вопроса. — В

смысле, кто-то это может подтвердить?

— Ну, если согласны признать накачанных пивом байкеров в качестве

свидетелей... Думаю, полсотни я вам приведу.

— Хорошо, поверю на слово. — Желания общаться с отмороженным кожаным

воинством у опера явно не было. — И домой вы прибыли?..

— Опять же — около семи. Но уже — утра. — Максимов зевнул, прикрывшись

веером. — Майор, давай заканчивать. Еще вопросы есть?

— Странно, что вы мне не задаете вопросы. Или к вам каждое утро МУР

приходит?

— Нет, только когда труп в подъезде найдет, а меня дома не застанет, —

огрызнулся Максимов. Указал веером на телевизор. — Я перед сном «Дорожный

патруль» посмотрел. Не поленился, вышел на лестничную клетку. Там до сих пор

контур тела, мелом обведенный, остался. И пятно крови.

— И спокойно легли спать? — «Майор» бдительно прищурился.

— Да как вам сказать... — Максимов повернул голову, чутко уловив

движение в спальне.

Если бы и хотел сразить надоедливого «майора» наповал, лучше бы не

получилось. И главное — заранее не готовил.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла Карина во всей красе хорошо

выспавшихся восемнадцати лет. Рубашка Максимова ей доходила до середины бедра и

была застегнута на две нижние пуговицы. Волосы цвета темной меди торчали во все

стороны. От сна губы припухли и потемнели. Карина по-кошачьи потянулась, в

распахнувшейся рубашке сверкнула бриллиантовая искорка на пупке. «Майор»

онемел, но глаз оторвать не смог.

— Атас, менты, — тихо проворковала Карина, скорчив презрительную

гримаску. — Ты извини, что нарушаю ваш тет-а-тет, — обратилась она к Максимову,

— но сил терпеть больше нет. Потребуюсь для очной ставки, я в ванной.

Она прошлепала босыми ногами по коридору.

— Еще вопросы будут? — Максимов повернулся к «майору».

Опер справился с шоком, но досады скрыть не удалось: как не крути, а

купился на примитивный трюк, попытавшись по обуви в прихожей определить, есть

ли в квартире посторонние или нет. Откуда ему было знать, что Карина уснула еще

в лифте (как перед этим выразилась: «Все, батарейки сели»), и в постель ее

пришлось нести на руках.

«Майор» на несколько секунд ушел в себя, даже глаза прикрыл. Если и

существовал заранее разработанный сценарий, то из-за поведения Максимова он

трещал по швам. «Майору» приходилось импровизировать на ходу, и теперь,

очевидно, творческие способности оказались исчерпанными. И он допустил еще одну

ошибку.

— Красивая девочка. Молоденькая. Школьница еще?

— Восемнадцать три дня назад исполнилось. Как вчера выяснил.

— Давно знакомы? — «Майор» придвинулся и перешел на тот тон, каким

мужики говорят о бабах.

— Почти месяц, — не включаясь в игру, холодно ответил Максимов.

— Значит, познакомились в Калининграде. Вы же в начале августа были в

командировке в Калининграде, да? — Он ждал, какое впечатление произведет на

противника его осведомленность.

Максимов раскрыл и закрыл веер, снисходительно улыбнулся.

—Да.

— И как, понравилось в бывшем Кенигсберге?

— Город красивый. А с погодой не повезло. Зарядили дожди. Стало скучно,

пришлось уехать раньше.

Ретроспектива

Калининград, август 1998 года

Странник

Белая ночь пахла болотом и гнилой корой. По светлому небу ветер гнал

клочья серых туч. Холодная морось засыпала траву, припорошила одежду, липла к

лицам. Под ногами чавкала земля, размокшая от вечерней грозы. Одинокая чайка,

одуревшая от битвы с ветром, отчаянно вскрикивала, болтаясь над верхушками

сосен. Но приземляться боялась, встревоженная появлением у леса трех человек в

столь ранний, не подходящий для приятной прогулки час. Люди с добром не пришли,

это чайка поняла даже своим птичьим умком. Поэтому вопила отчаянно,

предупреждая всех, кто мог оказаться поблизости.

Начальник управления военной контрразведки Калининградского особого

района контр-адмирал Черкасов пребывал в состоянии тихой истерики и на

окружающую действительность никак не реагировал.

И не мудрено, если на старости лет, за год до выхода на заслуженный

отдых, узнаёшь, что твой подчиненный, обласканный доверием, десять лет шпионил

в пользу БНД*. Есть повод соскочить с катушек, когда среди ночи к тебе

заявляются незнакомые люди с непроницаемыми лицами и холодными глазами,

вытаскивают из теплой постели и ставят в видеомагнитофон кассету. А на ней

такое кино! Сидит твой любимец, тобой же вытащенный из забайкальской грязи,

глупо ухмыляется, потому что под гипнозом, и... В мельчайших подробностях: как,

кто, кому, какие сведения. И вдобавок, потому что загипнотизированный язык

болтается, как помело, про то, что сколотил банду из бывших спецназовцев из

белорусской бригады и пять лет подрабатывал киллерством. Даже счет, сука,

назвал, на который деньги за «заказы» переводили.

*Спецслужба ФРГ.

Черкасов едва не удержался, чтобы не плюнуть в экран, на котором

растекалась морда Елисеева. Конечно, от стыда и позора полагалось пустить себе

пулю в лоб. Но у генералов из-за возраста или от сытой жизни со стрельбой на

близкой дистанции в последнее время появились проблемы. Не стреляются, хоть

плюй в глаза. А вот в продавшего подчиненного — это святое.

Максимов посмотрел на налившееся кровью лицо Черкасова и с тревогой

подумал, что старик чересчур расчувствовался, как бы удар не хватил.

Отвернулся.

Стояли они на опушке леса. Дорогу, уходящую в сосновый бор,

перегораживал шлагбаум. Ветер болтал жестянку с корявой надписью «Спецобъект.

Проход запрещен. Стрелять буду».

— Это точно, — пробормотал себе под нос Максимов. Прошло не больше двух

часов, как Навигатор и Смотритель оставили его рядом со спящей мертвым сном

Кариной в особнячке на окраине Калининграда. И неожиданно Навигатор вновь

потребовал его к себе.

Как оказалось, необходимо срочно решить проблему Евсеева. Максимов

посчитал экстренную встречу пустой формальностью. По традиции, идущей от ордена

Георгия Победоносца, три кавалера Ордена в полевых условиях имели право

самостоятельно судить и выносить приговор. Мнения Максимова можно было не

спрашивать. Только смерть. Ее варианты — на усмотрение Смотрителя, отвечающего

за силовые акции. Но у Навигатора были свои планы, в частности — по отношению к

Черкасову. И потребовался Максимов, потому что, кроме Странника, никто из

оперативников Смотрителя нужных навыков не имел.

— Почему именно здесь? — спросил Максимов. Навигатор, конечно же, знал

ответ, но промолчал, предоставив возможность высказаться Черкасову.

Контр-адмирал, на котором из военной формы сейчас был лишь пятнистый

бушлат, зашипел и забулькал горлом, как закипающий самовар. Потом, процедив

ругательство, выдавил:

— Я его, гниду, предупреждал: продашь — брошу вниз башкой в котлован.

Без суда и следствия.

— Символично, — обронил Максимов и стал следить за изломанными линиями,

что выписывала в небе чайка.

В сосновом бору на огромной поляне военные строили дачный поселок. Днем

на каторжные работы пригоняли штрафбат, и тогда по периметру выставляли охрану.

Ночью, кроме спящих в вагончике дембелей, вокруг не было ни души. Подходящая

обстановочка для замуровывания в фундамент свежего трупа. Традиция древняя, еще

от жрецов идущая. Опять же, приятно, греясь у камина, тешить себя сладкими

воспоминаниями о свершившемся по твоей воле возмездии.

Переживания обделовавшегося контрразведчика Максимова не волновали.

Какие слова подобрал Навигатор и какие использовал аргументы, неизвестно, но

воля Черкасова была полностью подавлена, осталась только злоба. Время от

времени багровый румянец сменялся стариковской бледностью, и Черкасов сникал.

Очевидно, в эти мгновенья он задавал себе вопрос: откуда взялись эти столь

уверенные в своей непогрешимости люди и почему невозможно противиться холодной

воле, исходящей от них.

На дороге показалась машина, остановилась у поворота на грунтовку.

Наружу вышел крепкий приземистый мужчина в армейском камуфляже — Смотритель. Он вел под руку второго, в распахнутой светлой куртке. Полковник Елисеев шел, странно высоко вскидывая колени, пьяно покачиваясь. Последним шел сухопарый молодой человек. Мутный блик света то и дело вспыхивал на стеклах его очков.

Навигатор сделал последнюю затяжку, сбил тлеющий уголек с сигареты в

траву, растер ногой, окурок сунул в карман плаща.

Черкасов тяжело засопел и выпученными от злости глазами уставился на

приближающегося Елисеева.

Навигатор покосился на Черкасова.

— Еще есть время. Я могу сделать так, что вы все забудете.

Максимов насторожился. Такого оборота он не ожидал. Знал, что молодой

человек, конвоирующий Елисеева, — один из лучших гипнологов страны. Ему

достаточно снять очки, чтобы опрокинуть человека в глубокий гипнотический сон и

промыть память до стерильной чистоты. После этого в молчании свидетеля можно

быть уверенным, Черкасову просто нечего будет вспомнить.

— Нет, хочу увидеть. И помнить до конца дней. — В голосе Черкасова

отчетливо прозвучал металл.

— Вы знаете, что решение не имеет обратного действия, — ровным голосом

предупредил Навигатор. — Если оно продиктовано местью, вам лучше все забыть.

Повторяю, кроме беспамятства вам ничего не угрожает. Очнетесь у себя дома в

постели, свеженьким, как огурчик, словно ничего и не было. Подумайте, время еще

есть.

— Нет, я решений не меняю, — как мог твердо произнес Черкасов. И не

выдержал, выпалил: — Да поймите вы! Пусть мне мало осталось, а позор смыть

хватит.

Глаза Навигатора стали, как камешки на дне ледяного ручья. Под его

долгим взглядом бордовые пятна исчезли с лица Черкасов. Максимову показалось,

что понурые плечи Черкасова выпрямились. На какое-то мгновенье под плотными

отложениями, накопленными за годы жизни и службы, проступил тот, у кого обмерло

сердце, когда в руки легла приятная тяжесть оружия. Кто даже не умом, а душой

понял, что необратимо изменился, потому что вместе с оружием и формой в твою

жизнь входят верность и честь. Навсегда. Даже если ты потом пытаешься об этом

забыть.

Навигатор перевел взгляд на Максимова, призывая его в свидетели, и

произнес установленную фразу:

— Решение принято. Самостоятельно, без давления, и взор его был

направлен внутрь себя.

Максимов молча кивнул.

Конвой подвел к ним Елисеева. На его безжизненном лице плавала глупая

улыбка.

— Он полностью отключен от реальности, — пояснил молодой человек,

поправив на носу очки. — Сейчас он прогуливается в парке Цецилиенхоф. В своем воображении, конечно.

— Вот сука, — процедил Черкасов, сплюнув под ноги Елисееву.

Черкасова не мог обрадовать факт, что предатель, пусть и в грезах,

наслаждается видами красивейшего места в Германии, оскверняя своим нечистым

присутствием место, где проходили заседания Потсдамской конференции

стран-победительниц.

— Ничего, недолго осталось, — с армейской галантностью успокоил его

Смотритель, цепко удерживая покачивающегося Елисеева за плечо. — Предсмертная

записочка уже в кармане.

Максимов понял, что настает его черед. Гипнолог мог внушить все что

угодно. Но только не то, против чего восстанет сама сущность человека. А

Елисеев, как всякий трус, слишком любил жизнь. Он цеплялся бы за нее до

последнего, вывалялся бы в любой грязи, продал бы все и всех по сотому разу,

лишь бы дышать, есть и спать. Ни при каких условиях он бы не совершил того, что

произойдет через пару минут.

Максимов наклонился, поднял хвоинку. Прикусил. Под языком защипало,

слюна стала пряного смоляного вкуса. Закрыв глаза, он сосредоточился только на

вкусовых ощущениях. Через мгновенье мир вокруг перестал для него

существовать...

Странник втягивал сквозь сжатые губы воздух, выдыхал медленно,

насколько хватало дыхания, носом выдувая протяжный долгий звук «у-уммммм».

Низкая вибрация растекалась по всему телу, наполняя его зыбко дрожащей горячей

массой. Постепенно в области солнечного сплетения разгорелся жаркий ком,

потянул щупальца во все уголки тела. И сразу усе вокруг живота заклубилось

серебристое свечение. Окутало с ног до головы искристым коконом.

Странник стал дышать чаще, резкими толчками выталкивая из себя воздух.

Кокон стал вытягиваться, вьющийся дымчатый луч коснулся черного силуэта

человеческой фигуры напротив. Пульсирующими ударами по тонкой ниточке луга к

черному силуэту пошли светящиеся сгустки, растекаясь по его поверхности

серебристой паутинкой. Странник задержал дыхание, и весь кокон устремился

вперед, залив фигуру человека перламутровым туманом.

— Я готов, — Странник услышал откуда-то издалека собственный голос. И

открыл глаза...

Максимов открыл глаза, сплюнул вязкую горечь.

Елисеев стоял напротив все с той же глупой ухмылкой на губах.

Максимов выровнял дыхание. Медленно подал тело влево. Елисеев

покачнулся, заваливаясь вбок. Максимов поднял руку. Спустя мгновенье рука

Елисеева поплыла вверх.

— Все, можно будить, — тихо сказал Максимов. Гипнолог нервно покусал

блеклые губы и легко хлопнул Елисеева по плечу. Тот сразу же открыл глаза и

ошарашенно осмотрелся вокруг. Несколько капель упали ему налицо, он было

потянулся стереть их, но Максимов напряг мышцы своей руки, и Елисеев,

поморщившись, уронил руку.

— Мы даем вам шанс избежать позора. Он не нужен ни вам, ни нам, —

холодно произнес Навигатор.

— Иди и сдохни, сука! — брезгливо выплюнул Черкасов. — Моя бы воля... —

Он осекся. Завел руки за спину, сцепил в замок так, что побелели пальцы.

Елисеев окончательно вынырнул из гипнотического сна и осознал все. До

дрожи в мышцах и спазма в горле. Хищно ощерился.

Максимов, полностью контролировавший его состояние, почувствовал, как и

в его теле нарастает взрывная сила, подстегиваемая изнутри ужасом. Еще немного,

и страх растопит разум...

Странник закрыл глаза и вновь увидел серебристый кокон. Теперь он превратился в светящуюся гантелю, в одной сфере был заключен сам Странник, в другой — насмерть испуганный человек. Контакт между ними был настолько полным, что Странник без труда унял бешеный ритм сердца человека, заставив его биться в такт со своим. Странник сделал шаг вперед. И человек, запутавшийся в искристых нитях, развернулся и сделал шаг...

Первые несколько шагов дались ему с большим трудом. Мышцы задеревенели.

Хотелось бежать, по-звериному путая следы. Замирать на секунду, прислушиваясь к

погоне, делать выстрел на звук и вновь бежать. Бежать, бежать, захлебываясь

сырым воздухом. Но ноги едва волочились по липкой грязи.

Он шел по укатанной тягачами колее. В глаза лезли зеленые пятна травы,

ноздри забивал запах мокрых сосновых иголок и растревоженной болотистой земли.

Хотелось надышаться до одури, закинуть голову и насмотреться до светлячков в

глазах на низкое серое небо. Потому что понимал, что дорога упирается в

котлован и назад пути нет. Елисеев размазывал по щекам слезы, тихо всхлипывал,

но ничего не мог с собой поделать. Даже страх, до боли сосущий нутро, был

бессилен. Непреодолимая сила толкала его вперед.

Он сам не понял, как оказался на краю котлована. С рваной кромки вниз

сползали комья жирной земли, громко шлепались в жижу, залившую дно. Заглянув в

слизкий черный зев разверзшейся земли, Елисеев отпрянул назад. Поскользнулся.

Взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. И только в этот момент обратил

внимание, что в правой руке сжимает что-то тяжелое. Пистолет. Попробовал

разжать пальцы. Но, показалось, металл намертво вплавился в кожу.

Елисеев всхлипнул. Оглянулся назад. Никого. Только грязно-серые тучи

скребут брюхом по верхушкам сосен.

Пистолет в руке вдруг сделался невесомым, сам по себе поплыл вверх,

прижался холодным дулом к виску. Евсеев вскрикнул, как от ожога. И небо

дрогнуло...

Над лесом с криком взметнулась стая птиц. Распластав черные крылья по

ветру, петлями стали набирать высоту, уносясь подальше от места, где сухо

ударил выстрел.

«Вижу — «двести»», — просипела рация в руке Смотрителя. Наблюдатель

подтвердил, что Елисеев с простреленной головой свалился в котлован дачи

Черкасова.

— Принял, — ответил Смотритель. — Седьмой, готовься. В редком тумане,

выползшем на дорогу, вспыхнули два желтых шара. Свечение все нарастало, пока не

прорвав серую кисею, к отвилке не подкатил джип. Проехал мимо никому теперь не

нужной машины Елисеева и затормозил, не выключив двигатель.

— Вот и все. — Навигатор поднял воротник плаща. — Пойдемте, Черкасов.

Нам еще о многом надо поговорить.

Черкасов стоял, вжав крупную голову в плечи. Руки все так же были

заведены за спину Казалось, он не замечает, что пальцы совершенно одеревенели

от напряжения.

— Что это было? — глухо выдавил он. Навигатор посмотрел на Максимова,

вытиравшего испарину с висков.

— «Вождение воли», как говорят экстрасенсы. Абсолютный контроль,

подавляющий даже инстинкт самосохранения. — Он сделал паузу, скользнув взглядом

по лицу Черкасова. — Мы используем этот прием только в крайних случаях. Обычно

предпочитаем, чтобы решения принимались осознанно и без давления. Пойдемте,

Игнат Петрович, время поджимает, — закончил он другим тоном.

Черкасов повернулся к Максимову К своему удивлению тот увидел, что в

глазах Черкасова кипят мутные слезы. По толстокожему, заветренному лицу то и

дело пробегала фимаса боли.

В Орден ведут разные пути. Странник пришел победителем, преодолев

смерть и предательство. Черкасову выпало испить горечь унижения. Сможет ли

перенести он это испытание, насколько хватит сил идти открывшейся перед ним

дорогой, никто не знает. Главное, он сумел сделать первый шаг через порог.

— Все в порядке, товарищ контр-адмирал. Мы еще повоюем, — прошептал

Максимов тихо, чтобы не услышал никто из стоящих рядом.

Черкасов взял себя в руки. Откашлялся, прикрыв рот кулаком. Потом им же

растер глаза. Зачем-то одернул полы бушлата.

— Спасибо тебе, сынок, — буркнул он. И, грузно ступая, пошел вслед за

Навигатором к дороге. Максимов встряхнул кистями, окончательно выгоняя из тела

напряжение. Закурил сигарету Ничего кроме усталости сейчас не чувствовал.

Хотелось скорее попасть в тепло, сбросить пропитавшуюся влагой одежду и

заснуть.

* * *

«Бог ты мой, нельзя же быть таким идиотом! Даже У зверя есть «кольцо

безопасности». Можно сколько угодно маячить перед его носом, но на известном

расстоянии. Если зверь сыт, он тебя не тронет. Но как только пересечешь

невидимую черту — он моментально бросится. Что это: беспечность или привычка к

безнаказанности? Ведь в берлоге медведя или перед прайдом львов вел бы себя

иначе. Так почему же ты, «майор», забрался на н а ш у территорию и так хамишь?

На самоубийцу вроде бы не похож», — думал Максимов, помахивая веером.

— Почему вы на меня так смотрите? — напряженным голосом спросил

«майор».

— Если честно, жду, когда вы уйдете. — Максимов кивнул на коридор, из

которого доносились звуки льющейся в ванной воды. — Как видели, мне есть чем

заняться. Если больше нет вопросов, давайте закончим.

— А я, грешным делом, думал, вы у меня кое-что хотите спросить.

— Н-да? И что именно?

— Ну, как же! — «Майор» всплеснул руками. — На вашей лестничной клетке

обнаружен труп, милиция ведет следствие... Не делайте вид, что вам это

безразлично.

— Абсолютно. Репортаж по телевизору полностью удовлетворил мое

любопытство. Личность потерпевшего мне не знакома. Он мне не друг, не

родственник и даже не приятель. Что мне из-за него переживать?

— Странно, — задумчиво протянул «майор». — Даже подозрительно. Все-таки

погиб человек... Знаете, такое наплевательское отношение к окружающим

характеризует вас не лучшим образом.

— Можете также занести в протокол, что я ни разу не голосовал. —

Увидев, как еще больше вытянулось лицо собеседника, Максимов рассмеялся: —

Клянусь! Я, конечно, знаю, что демократия без голосования не доставляет

никакого удовольствия. Но в этом празднике маразма участвовать не имею никакого

желания. Подумайте, если мне и этому собаководу-алкоголику Коле импонирует один

и тот же кандидат, то это не есть нормально. Кто-то из нас троих явно не

адекватен, как говорят психиатры. Я уж молчу, что у Коли порой глупо

спрашивать, который час, а выбирать кандидата ему почему-то можно. Или еще

пример, вам он будет ближе. — Максимов придвинулся. — Представьте, что в

институте Сербского на психиатрической экспертизе находится еще один Чикатило.

Допустим, в его виновности у вас сомнений нет. Экспертиза — пустая

формальность. Невменяемым и не подлежащим ответственности может признать только

суд. А до него еще далеко. Зато на носу выборы. И парадокс демократии в том,

что вы, опер, обезвредивший этого маньяка, и он, пока по закону считающийся

дееспособным, поставите крестики в типовом бюллетене и с чувством выполненного

гражданского долга опустите их в ящики с гербом. Как вам это нравится?

— Действительно, маразм, — покачал головой «майор», не спуская с

Максимова взгляда. — Странный вы тип.

— Вы только что сказали «подозрительный», — напомнил Максимов.

— Да, так точнее, — кивнул «майор». — Уж больно вы... Самобытный, что

ли. Сами по себе, себе на уме. Таких не любят. Слушаю вас и невольно

подозреваю, уж не по вашу ли душу приходил этот человечек. Кстати, вы знаете,

что на нем нашли ствол с глушителем?

— Вот как! А в репортаже об этом ни слова.

— Только особо не распространяйте. Пока это тайна следствия, —

предупредил «майор», понизив голос. — Вы же умеете хранить тайны, да? Я слышал,

в ГРУ болтунам язык под корень режут.

«Глубоко копает. Как могилу», — заметил Максимов, Веер в его руке вновь

ожил.

— У вас неверная информация. В Управлении я не служил, застрял на

должности офицера разведотдела округа.

— Тем не менее, тем не менее. — «Майор» хитро подмигнул. — Подготовочку

прошли, не отрицайте. Думаю, вам не составило бы труда тихо убрать человека,

пусть даже и вооруженного.

— Еще раз неверно. Я демобилизовался в девяносто первом. Так что

растренирован жутко, как спортсмен, вышедший в тираж. Любой щегол после Чечни

стоит больше, чем я сейчас.

— Не сказал бы. — «Майор» с сомнением окинул взглядом фигуру Максимова.

— Что-то осталось.

— Ай, одни остатки, — махнул веером Максимов. — Пока нет дамы,

признаюсь — одна видимость. Нет уже того, что толкает вперед прямо на ствол.

Нет, и слава богу.

— Иными словами, если бы вам, безоружному, встретился вооруженный

человек...

— Я бы поставил мировой рекорд по бегу на короткие дистанции, —

закончил он за «майора». — Только опять прошу: информация не для дамских ушек.

Теперь я мягкий и пушистый, но ей знать об этом не обязательно.

— А как же быть с жестокостью, которая должна положить конец

человеческому насилию? — У «майора» оказалась прекрасная память. Главное, не

машинальная, а злая.

— Уже не по адресу. Вы при удостоверении, вы и лютуйте. — Максимов

сдержал зевок. — А мне мир переделывать нe хочется. Бесперспективное занятие.

— Однако собачку пристрелить обещали, — напомнил “майор”.

— Не ловите на противоречиях, — снисходительно усмехнулся Максимов. —

Доберман — не Ильич, а я — не Фанни Каплан. Мир от моего выстрела не изменится.

Разве что станет меньше собачьего дерьма под окнами.

— М-да, тот вы еще тип...

«Майор» вытащил из кармана пачку сигарет.

— Извините, курить здесь нельзя, — остановил его Максимов. — Девушка

еще молода, ей вредно дымом дышать.

«Майор» хмыкнул и указал на пепельницу с окурками и пачку «Лигерос» на

подлокотнике кресла Максимова.

— Поясню для невоспитанных. — Максимов сделал непроницаемое лицо. —

Сигарета курится десять минут. Которых у меня, увы, нет. По этой же причине не

предлагаю кофе.

«Майор» скрыл досаду. Убрал сигареты.

— Ладно. В другой раз попью. — Он приготовился встать. — Кстати, Максим

Владимирович, вы не планируете уехать?

— Желаете взять подписку о невыезде? — с неприкрытой иронией

поинтересовался Максимов.

— Боже упаси! — деланно ужаснулся «майор». — Мне бы еще разок с вами

побеседовать.

— Ну, свидетель из меня никакой. Ничего не видел, ничего не слышал,

ничем следствию помочь не могу. Зато меня весь двор видел. И Арина Михайловна.

Но побеседовать — с удовольствием. Звоните и заходите.

Максимов встал первым, дав понять, что разговор закончен.

«Майор» пожевал нижнюю губу. Она была слегка припухшей, видимо, такой у

него нервный тик — задумавшись, прикусывать губу.

Встал, похлопал себя по карману пиджака, проверяя, на месте ли

удостоверение.

— Так, вроде бы ничего не забыл. — Он направился к дверям и вдруг

обернулся:

— Кстати! Вам ничего не говорит фамилия Елисеев? Федор Елисеев. —

«Майор» сделал такое бдительное лицо, будто позировал для фотоплаката,

посвященному Дню чекиста.

Максимов сделал вид, что задумался. Сам при этом старательно умножал в

уме семьдесят шесть на триста пятнадцать. Знал, что «майор» сейчас внимательно

отслеживает движения его глаз. На вид «майору» было за сорок, значит, после

окончания Высшей школы КГБ успел не раз побывать на курсах повышения

квалификации оперсостава. А там, худо-бедно, но учат определять, каким

полушарием думает человек, подбирая ответ. Скосил глаза вправо — работает

левое, аналитическое, где хранится долговременная память. Влево — на полных

оборотах работает правое, образное, с оперативной памятью: значит, клиент

лихорадочно придумывает, как бы выкрутиться.

«Двадцать три тысячи девятьсот сорок», — закончил подсчет Максимов.

— Евсеева знал. Степана Федоровича. Был такой крупный специалист по

Зарубенецкой археологической культуре. Умер три года назад, земля ему пухом...

А Елисеева — нет. Стойте! Убитого Елисеев звали? — Максимов кивнул на дверь.

«Майор» продолжал шарить по его лицу взглядом.

— Только я вам этого не говорил, — понизив голос, произнес он.

— А я и не просил, — равнодушно ответил Максимов. Распахнул дверь.

— Тем не менее, — пробормотал «майор». И шагнул через порог.

Прошел к лифту. Нажав кнопку, оглянулся. Максимов все еще стоял в

дверях, вежливо улыбаясь.

— Приятно было познакомиться, Максим Владимирович.

— Взаимно, товарищ Андреев, — уколол его напоследок Максимов.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ДОКУМЕНТЫ ПРИКРЫТИЯ

Спецоперация

Фамилия «Андреев» на удостоверении была образована по старому

чекистскому принципу — от отчества. У кого совсем туго с памятью, использовали

имя. И само удостоверение было «липой», но качественной, сработанной по

госзаказу для государственных же нужд. Поэтому пафосно именовалось «документом

оперативного прикрытия».

Юрий Андреевич Николаев в МУРе бывал лишь от случая к случаю, по

крайней служебной необходимости. Всю жизнь провел на Лубянке и как всякий ее

обитатель с пренебрежением относился к работникам милиции. В последние годы к

пренебрежению еще прибавилось раздражение, вызванное жуткой конкуренцией. Если

раньше, при социализме, МВД и КГБ соревновались между собой в игре «Кто больше

любит родину» (Политбюро считало, что любят одинаково, но по-разному, поэтому

конкуренция идет на пользу общему делу), то с победой демократии любить стало

нечего. Их общая родина превратилась в лабаз со взломанным замком. Тащили все и все, что подвернется под руку. В каком-то страшном, очумелом азарте. Конкуренция вокруг патриотической идеи всегда вынуждено благородна, а ныне это грязный мордобой в сутолоке безнаказанного воровства.

С тех пор , как кончилась власть Политбюро, и к власти дорвались обалдевшие от фарта ничтожества, много воды утекло и пролилось крови. Только полный идиот с

мозгами замполита мог воспевать произошедшие перемены. Страна ужалась до

размеров петровской империи, развалена экономика и население в нищете. Зато

чиновников стало в три раза больше, чем в бывшем Союзе. Управлять этой

геополитической аномалией, утыканной шахтами баллистических ракет и опасными

производствами, всерьез из них никто не хотел. Все самозабвенно хапали

бесхозное добро, бывшее народное, пока не было Хозяина. Люди не глупые отлично

понимали — придет Хозяин, объявит корыто коллективного пользования

государственным, сиречь — государевым и заставит отрабатывать хозяйские харчи.

И опять придется к кормушке выстраиваться по ранжиру.

“А кого к себе приблизит Хозяин? Только сильных, на кого опереться можно. А в чем сила? Это только дуракам внушают, что сила в правде. Сила — она в оружии и деньгах. Как встарь: от князь, у кого казна и дружина. Вот и стали плодиться «силовые ведомства» со скоростью раковых клеток. У нас сейчас только Министерство культуры спецназом не обзавелось. И превратился КГБ, изнасилованный перестройкой, из преторианской гвардии ЦК в отощавшего ландскнехта периода демократической междоусобицы. Не до внешнего врага, дай бог мечом отмахаться от соратников-конкурентов, они же тоже жрать хотят.

Японский бог как в воду глядел!» — проворчал Николаев, оборвав поток невеселых мыслей.

Стоило выйти из двора, как сразу же попал в клоаку конкурентной борьбы.

Машину оставил на парковке перед универмагом, и сейчас к ней вразвалочку

приближался затянутый в камуфляж детина бандитских габаритов.

«РУБОП, ОМОН, СОБР, наши? Черт их разберет, развелось, как собак

нерезаных» — подумал Николаев, ускоряя шаг.

В машине сидел Леша Парамонов, «конторское» удостоверение у него

имелось, но, зная характер напарника, Николаев счел за благо поспешить.

У дверей магазина стоял еще один спецназовец, он тихо свистнул,

привлекая внимание своего пятнистого дубликата. Тот резко развернулся, и

короткий ствол «Кедра» нацелился на подошедшего сзади Николаева.

— Что надо? — процедил спецназовец.

В его глазах было столько ненависти, что Николаев едва сдержался, чтобы

не вскинуть руки вверх.

«Стрелять, конечно, не будет. Но врезать сапогом по яйцам — это у них

легко».

Заставил себя улыбнуться.

— Все в порядке, командир. Это моя машина.

Спецназовец молча перемалывал челюстями жвачку и никаких попыток

разрядить ситуацию не предпринимал.

Николаев двумя пальцами достал из нагрудного кармана красную книжечку.

— МУР. И спецталон на машину.

Три магические буквы и запрет на досмотр машины не произвели на

спецназовца никакого впечатления. Вернее, на его лице не отразилось никакого

движения мысли.

— Все, проблем нет? — поторопил его Николаев. Спецназовец нехотя, как

пес, остановленный командой «фу», отступил.

Только Николаев взялся за ручку дверцы, как Леша организовал проблему.

Опустив стекло со своей стороны, он высунулся наружу и запустил в спину

спецназовцу:

— Слышь, ты, бык пятнистый! Иди подсобки шмонай.

Спецназовец развернулся и набычился.

— Ты чо сказал?

— Ладно, ладно, не напрягайся! — махнул рукой Николаев, прыгая в салон.

Надо было срочно уносить ноги от греха подальше, пока их не переломали,

несмотря на документы прикрытия. Скандальная натура Леши делала такую

перспективу вполне реальной.

— Все приключения на свою задницу ищешь? — процедил Николаев, выруливая

со стоянки.

— Да пошел он! — презрительно скривился Парамонов.

— Это же налоговая. Приехали бабки с магазина вышибать.

— Угу, заодно тебе бы мозги вышибли.

— Не пугай, пуганые! — Парамонов сунул в рот пригоршню чипсов,

захрумкал, блаженно закатив глаза.

Характер у Парамонова необратимо испортился после командировки в

Приднестровье. На запах пороховой гари к югу потянулись не только романтики

войны, но и криминальные таланты со всех уголков СНГ. Война, как известно, все

спишет. А списать собирались многое. Прежде всего, самое ценное в условиях

передела собственности — оружие. Генерал Лебедь, надо отдать ему должное,

вцепился мертвой хваткой в имущество своей Сороковой армии. Интеллигентности в

генерале было не больше, чем в римском легионере, такой запросто даст в зубы со

смертельным исходом любому. Но на танки и самоходные гаубицы никто и не

посягал. Кому они нужны при захвате завода или обороне банка? А вот стрелковое,

мины и толовые шашки — это святое. В любом бандитском хозяйстве пригодятся.

На Лубянке здраво рассудили, что оружейный бизнес в Приднестровье

расцветет маковым кровавым цветом и очень скоро в Москве следует ждать первых

подарков с молдавских полей. Как гласит старая истина: не можешь подавить

процесс, надо его возглавить. И Парамонов был направлен в край дешевого вина с

заданием организовать сеть по скупке оружия. Операцию засекретили по максимуму,

потому что деньги крутились только «черные», нет же такой статьи в бюджете —

«скупка оружия у бандформирований», и с конкурентами разбирались по законам

военного времени.

Всю малину изломал все тот же Лебедь. Взял да и арестовал начальника

особого отдела. Повод был — не придерешься. Особист вербанул местную

журналистку, чтобы она собирала компромат на Лебедя. А девочка все засняла на

пленку и передала любимому командарму. Конфуз вышел изрядный!

Лебедь уже вошел во вкус публичной политики, да и в закулисных интригах

хорошо ориентировался. Вызвал он не только наряд комендантской роты, но и

съемочную группу. Репортаж об аресте провалившегося особиста тем же вечером

показал Первый канал ЦТ. Кося лиловым глазом в камеру, генерал прорычал:

«Отправляйтесь под арест, товарищ полковник. На гауптвахте у вас будет время

подумать и все вспомнить. Например, сколько оружия ушло через вас по линии

ФСБ». Последняя фраза в некоторых головах произвела эффект разрывной пули.

Генерал ясно и недвусмысленно давал понять: будете копать мне яму, утоплю в

дерьме. Сигнал приняли и операцию свернули. Благо дело, что большую часть уже

скупили, осталась мелочевка.

Вернулся Парамонов в Москву героем. Нет, Героя России ему не дали,

ограничились повышением по службе. И стало тянуть Лешу на героические поступки.

Как сегодня, например.

Наличие в своем отделе еще одной контуженной головы Николаева ничуть не

радовало. И без Леши безмозглых хватало. Три сосунка, только что выпорхнувших

из Вышки, два бывших старлея — один сапер, второй — танкист, бедолаги

помыкались на гражданке да и пошли в чекисты, еще, один, вернувшийся из

заштатного состояния, так до сих пор работать не начал, и предпенсионного

возраста ветеран, которого работать можно и не заставлять, все равно не будет.

Николаев числился начальником этого сводного отряда недоделанных, а Леша — его

замом.

— Похоронная команда, — прошептал Николаев. Имел в виду, что рано или

поздно подчиненные загонят-таки его в могилу.

— А? — встрепенулся Парамонов. — Хочешь пожевать?

Он протянул Николаеву пакет чипсов.

— Не, я такое не ем.

— И я не ем, но жрать хочется. — Парамонов забил рот новой порцией. —

М-м, слушай! — едва прожевав, продолжил он. — Время есть, давай тормознем

где-нибудь и перекусим. От нашей столовки уже тошнит.

Николаев бросил взгляд на часы и кивнул.

— Тогда, Юрка, сворачивай на следующем перекрестке. Я на Октябрьском

поле классную забегаловку знаю. Дешево и вкусно.

Николаев перестроился в правый ряд и притормозил у обочины. Мимо них по

Ленинградке полз плотный поток машин, увязая в пробке на Соколе. Николаев

машинально следил, не вильнет ли кто, как они, к обочине, — значит, нацепили

«хвост».

— Ты чего? — удивился Парамонов.

— Все, выходи. Приехали.

Николаев указал на белый киоск фирмы «Стефф». Полез в карман за

деньгами.

— С ума сошел. Бешеные деньги за тощие сосиски! Да в моей обжорке мы за

те же бабки лопнем. Поехали, Юрка.

— Нет, — отрезал Николаев. — Тебе сегодня, видимо, шлея под хвост

попала. Не с ментами, так с черными сцепишься.

— Как скажешь.

Такой случай имел место всего два дня назад, и Парамонов понял, что

спорить бесполезно. Взял деньги и вышел из машины.

«Черт, сорок лет мужику, а все дурак дураком», — подумал Николаев,

наблюдая за своим замом.

Леша молодился из последних сил, стригся по последней моде почти

налысо, до короткого, как поросячья щетина, ежика. Пальто предпочитал куртки,

партикулярному пиджаку — разноцветные свитера, а обувь носил на толстой

подошве. В одежде он сохранял фигуру бывшего кандидата в мастера спорта по

современному пятиборью, но по совместному посещению сауны Николаев знал, что

тело у Леши поросло плотным кабинетным жирком.

У самого, от рождения долговязого, с годами образовались только дряблые

складки вокруг талии, все не хватало воли и времени согнать их в спортзале.

Залысины от висков уже добрались к макушке. Бреясь по утрам, Николаев все чаще

замечал, что курение и кабинетный труд на цвете лица благосклонно не

сказываются. Но хватило ума и вкуса не броситься на битву с возрастом, как

Парамонов. Просто стал подчеркнуто консервативен в одежде и научил себя не

суетиться. Благопристойная степенность ему самому нравилась, и Николаев стал

все чаще ловить на себе оценивающие взгляды молодящихся женщин.

Парамонов сразу же сунулся к окошку, проигнорировав студенческого вида

парочку и деда ветеранской наружности. Дед возмутился, Парамонов вяло

отругивался, при этом успевал руководить работой девочки в ларьке.

Вдруг Николаеву пришло на ум, что напарник не просто ел чипсы, а

закусывал. Сунул руку под сиденье. Так и есть — банка пива. Парамонов успел

отхлебнуть половину.

— Паразит! — процедил Николаев, пряча банку в кармашек сзади сиденья.

Его больше возмутило не то, что напарник баловался пивком, пока он

мучался с Максимовым. Просто после Приднестровья Парамонов приобрел еще один

недостаток. Теперь ему хватало полста водки или бутылки пива, чтобы уйти в

состояние глубокомысленной задумчивости. После этого следовали либо

полуобморочный сон, либо сомнамбулическое блукание по окрестностям. И то, и

другое пагубно сказывалось на работе.

Парамонов вернулся, тяжко плюхнулся в кресло, протянул Николаеву

коробку.

— На, травись на здоровье. — И первым откусил булку, из которой торчал

хвостик тонкой сосиски.

Николаев жевал сочную сосиску и безвкусный, как промокашка, хлеб и

думал, стоит ли посвящать напарника в суть операции или, пока не поздно, лучше

отодвинуть в сторону. Пришел к выводу, что больше ему работать не с кем.

— Положение — хоть вешайся, — пробормотал он вслух.

— Ты о клиенте? — спросил Парамонов.

— И о нем тоже. — Николаев слизнул каплю майонеза, выползшую из булки.

— Прижать нечем. Уголовке на него наплевать. Там чистой воды самострел. Киллер

лопухом оказался. Засовывал пистолет в сумку и сдуру нажал на курок.

— А к кому приходил, выяснили? — спросил Парамонов с набитым ртом.

— Черт его знает! У мертвого же не спросишь. На четвертом живет

коммерсант, импортной мебелью торгует. Под коптевской бригадой ходит. После

дефолта все долги вытрясают, могли и заказать. На пятом, соседняя дверь с

Максимовым, проживает теща начальника оперчасти Бутырки. Бабка, конечно, не при

делах. А зять ее навещает. Кстати, вчера на полчаса опоздал. На радостях пьет

до сих пор, даже больничный по такому поводу оформил.

— Правильно делает, — кивнул Парамонов. — Кто еще?

— Да черт их знает, Леша! Может, этот лох вообще заскочил в подъезд

малую нужду справить? Пробило его, козла, от волнения, вот и не дошел, куда

хотел.

— Бывает, — авторитетно заключил Парамонов. — Не к столу будет сказано,

мог бы и поносом изойти на огневом рубеже, такое тоже часто случается. Ладно,

ладно, не морщь нос, к слову пришлось! А Максимов как отреагировал?

Николаев проглотил кусок, помолчал.

— Понимаешь, ему все по барабану. Если разобраться, алиби у него

стопроцентное. Мы с участковым соседку, Арину Михайловну, первым делом

прощупали. Кстати, бабка — ветеран внешней разведки... Да, получается, Максимов

не врет. Пришел, попил кофейку, поболтал со старушкой. Ничего подозрительного.

Никаких признаков, что он кого-то замочил.

— Юра, алиби бывает в уголовном деле, — назидательно произнес

Парамонов. — А тут, насколько я понял, насильственная смерть не

вытанцовывается. Но с другой стороны, ЧП —лучший повод для знакомства.

— На этом его не взять, — убежденно заявил Николаев.

— Придумаем другое.— Парамонов принялся за новую сосиску — А лучше

всего ударим в лоб. Так и спросим: где вы, гражданин, были в ночь с субботы на

воскресенье? Какое отношение имеете ко взрыву на даче у вашего любимого

дедушки? А чтобы поджилки тряслись, предварительно смажем ему дверную ручку

пластитом. Он его по всей квартире разнесет. А мы заявимся с газовым

анализатором, который загудит на запах взрывчатки. И мышеловка захлопнется.

Закрывай клиента в камеру и прессуй, сколько душа пожелает.

— Фантазии у тебя, Леха! — поморщился Николаев.

— Не фантазии, а план оперативных мероприятий. Который я предлагаю тебе

на утверждение.

Николаев проводил взглядом девчонку, спешащую к подземному переходу.

Несмотря на прохладное утро, одета она была по-летнему, и что хотела

предоставить на всеобщее обозрение, то и оголила по максимуму.

— М-да, растут детки-конфетки, — задумчиво протянул Николаев. — Ты бы

видел, Леха, девку Максимова. Малолетка, но все при ней. И с норовом.

— Да, школьницы сейчас пошли... Читать-писать не умеют, но такому

научат! — Парамонов даже перестал жевать, поедая глазами девчонку.

— Тебе лучше знать. Сколько раз за прошлую неделю твоя дочурка дома не

ночевала?

Парамонов подвоха не почувствовал и даже не обиделся.

— Всю неделю и не ночевала. Ничего, к первому сентября найдется. — Он

вдруг оживился. — Слушай, лично меня жаба душит! Мы тут геморрой себе наживаем,

а клиент кувыркается с малолеткой, дрыхнет до обеда и плевать на все хотел.

Давай ему жизнь испортим!

Голод притупился, и Николаев без всякого желания посмотрел на две

котлетки в коробке, к ним прилагались несколько пакетиков приправ. Без них эти

пережаренные комочки мяса, очевидно, внутрь было не протолкнуть.

Приспустил стекло, достал сигареты.

— Не в службу, а в дружбу, Леша. Сходи, купи что-нибудь попить. У меня

эта сухомятка колом встала.

— Во! А в моей обжорке суп-харчо подают. За пять рублей, кстати, —

проворчал зам, пристраивая коробку на панель.

Николаев загадал, что если Леха вспомнит о пиве, или принесет из ларька

новую бутылку, то разговора не получится. Лучше уж использовать «втемную»

молодняк отдела, чем подключить к делу алкаша и вместе с ним сгореть синим

спиртовым пламенем. Нельзя доверять человеку, которому бутылка заменила ум,

честь и совесть. Перефразировав таким образом партийный лозунг, он немного

успокоился и стал ждать.

Вопреки всем прогнозам, Леша вернулся с двумя картонными стаканчиками

кофе. Сел в кресло и никаких попыток вытащить из-под него заначку не

предпринимал.

«Случай трудный, но жить будет», — подвел итог Николаев, пряча улыбку.

Кофе оказался прекрасным, жена, после дефолта помешанная на экономии,

готовила в сто раз хуже.

— Кстати, Леха, обрати внимание. Если в сосиски класть мясо, а кофе не

варить из цикория, то получается очень вкусно. И денег не жалко.

— М-м, буржуазная пропаганда, — с набитым ртом возразил Парамонов. —

Нам так не жить. Мы сосиски как делали из бумаги, так и будем делать. На том

стоим и стоять будем.

Николаев, которому в квартире Максимова так и не удалось покурить,

жадно затянулся сигаретой.

— Слушай, Леша, — выдохнул он вместе с дымом. — Информация сугубо

конфиденциальная. То есть в отделе касается только тебя и меня.

Парамонов отложил недоеденную котлету, вытер рот и приготовился

слушать.

— Мы разрабатываем версию хищения из спецфонда в связи с пожаром на

даче профессора Арсеньева. Максимов пристегивается стопроцентно. Согласись,

бывший офицер спецназа вполне мог культурно подорвать дачку деда.

— Без проблем, — согласился Парамонов. — Причем, с предварительного

согласия деда.

«Соображает, когда не пьет», — мимоходом отметил Николаев. Выдержал

паузу, последний раз взвешивая все «за» и «против».

Частное расследование существует только в кино. В реальной жизни, чтобы

всюду поспеть, приходится доверяться подчиненным. А опыт Николаева подсказывал,

что нет несовершенней материала, чем тот, из которого Господь лепит

подчиненных. Правда, Сын его всех честно предупредил: «нет у человека врага

хуже, чем ближние его». Чем дольше живешь, тем больше убеждается, — сие есть

истина, альфа и омега.

— Первичная информация пришла по «первой линии». Наши побрякушки из

спецхрана засветились в Берлине, — понизив голос, произнес Николаев. — Как сам

понимаешь, негласная ревизия спецфондов — лишь эпизод в широкомасштабной

операции. А мы в ней на шестых ролях.

— Как всегда, — равнодушно обронил Парамонов.

— Это, Леша, был экскурс в международное положение. А теперь докладываю

внутриполитическую ситуацию. — Николаев от окурка прикурил новую сигарету. —

Нашему отделу жить осталось до конца сентября. Очередная реорганизация, мать

ее... Молодняк, конечно, трудоустроят. А вот нам с тобой, с такими званиями и

должностями, ловить нечего. В лучшем случае выведут за штат, в худшем — сразу

уволят по сокращению.

Парамонов поперхнулся и долго откашливался. Поднял на Николаева

покрасневшие глаза.

— Предупреждать надо, — прохрипел он. — Так и помереть недолго.

— Сам только сегодня узнал. — Николаев соврал, как опер, не моргнув

глазом. Информацию получил три дня назад, но никак не мог решить, как ею

распорядиться.

Парамонов стал с присвистом прихлебывать горячий кофе. Тянул время.

Николаев знал, что «запасных аэродромов» у Леши всего два, и оба к экстренному

приему не готовы. У самого имелось три фирмы, которые «крышевал» с видом на

будущее. Но дефолт перечеркнул все договоренности. Как ему заявили открытым

текстом, должность, конечно, подберут, но приличный оклад платить не смогут. По

крайней мере, до весны. А зиму еще пережить надо.

— Источник надежный? — словно цепляясь за соломинку, спросил Парамонов.

Николаев промолчал, дав понять, что на глупые и риторические вопросы не

отвечает.

Парамонов в сердцах смял стаканчик, швырнул в коробку.

— Да пошло оно все! Что мы тут сидим, как петух на яйцах?! — выпалил

он. — Пенсию они мне дадут, ага! На туалетную бумагу не хватит. За двадцать лет

работы, прикинь!

— Про туалетную бумагу можешь забыть, все равно жрать будет нечего, —

подлил масла в огонь Николаев.

— Черт, еще эта коза блудливая, не дай бог, жениха прыщавого приведет!

Или сам повешусь, или ее удавлю. — Про дочку Парамонов вспоминал изредка, но

всегда недобрым словом.

Николаев не стал дожидаться, пока Леша переберет по косточкам всю

женскую половину своей семьи. После смерти тестя Леша остался один против пяти

разновозрастных баб, с таким раскладом даже ангел в черта превратится.

— Отступать, как я понял, некуда. Выход один — прорываться.

— Куда? — простонал Леша.

Николаев выдержал долгую паузу, предоставляя напарнику до дна испить

горькую желчь отчаяния. Сам сосредоточенно разглядывал черный ноготь на

безымянном пальце — результат работ на даче.

Наконец решил, что достаточно тянуть. Парамонов, не в меру

расчувствовавшись, мог вспомнить про пиво, после которого удержать его будет

уже нереально.

— На прошлой неделе я имел приватную беседу с Климовичем из УРПО*.

* -- Управление разработки и пресечения деятельности преступных организаций

ФСБ РФ

Парамонов навострил уши, разом забыв обо всем на свете.

Николаев послюнявил травмированный палец и продолжил:

— Кадры трясут, чтобы создать вакансии для УРПО. Ребята сейчас в

фаворе, для них ничего не жалеют. Нас там, естественно, не ждут. Но и с порога

гнать не станут. Климович дал ясно понять, что если мы придем со своим участком

работы... И с реальными наработками, — выделил голосом Николаев, — ...вопрос о

трудоустройстве будет рассмотрен благосклонно.

Парамонов быстро сориентировался и тут же уточнил:

— Нас или тебя одного?

Николаев снисходительно усмехнулся.

— Леша, я же не дурак идти на новое место без своей команды. Охламоны

из отдела мне и даром не уперлись, а ты нужен. Подумай сам, я в искусстве

разбираюсь, а ты в нем — как мамонт в наскальных рисунках. Зато я ни черта не

смыслю в оружии. И кроме Рембо в кино, ни одного террориста не видел. А ты с

половиной «псов войны» водку пил. Мы — пара, Леша. И тем Климовичу интересны.

Парамонов сунул пальцы в коробку, раскопал в ворохе салфеток

надкусанную котлету. Стал жевать, упорно глядя прямо перед собой.

— Гарантии? — прошамкал он.

— Да какие гарантии при таких раскладах! — искренне возмутился

Николаев. — Тут пан или пропал.

Парамонов с трудом проглотил комок.

— Поясни.

— Все просто. Или мы приносим в зубах Климовичу успешную операцию,

которую он запишет в зачет своей конторы. Или нас через месяц выпрут.

Парамонов пошевелил бровями, обдумывая нехитрую дилемму.

— Лучше к Климовичу, — заключил он. — Хочется настоящей работы. Ты

извини, но меня уже от музейной пыли с души воротит. — Парамонов болезненно

поморщился. — К тому же куда ни плюнь — одна синагога.

Антисемитом Николаев был не меньшим, чем напарник, но по «пятой линии»

работал дольше, поэтому научился сдерживать себя.

— А профессор Арсеньев? — напомнил он, чтобы перейти к делу.

— Ну, это старовер знатный! — с уважением протянул Парамонов. — Постой,

постой, ты не его закадрить решил?

— Смотри на вещи шире, Леша. — Николаев сделал знак придвинуться и

зашептал:

— Только между нами: по информации СВР, заказ на побрякушки пришел из

Средней Азии. А теперь быстро соображай, что удобнее: тащить на ишаках мешки с

валютой или подарить какому-нибудь шейху золотую цацку эпохи фараонов? Ты ему

антиквариат, а он тебе — десяток «Стингеров». И никаких банковских проводок,

все из рук в руки.

— Хочешь сказать, похищенное из спецхрана идет на финансирование

исламских боевиков? — Парамонов сформулировал так, что хоть сейчас вставляй в

рапорт.

— Именно! Только профессор силен в антиках, но полная бестолочь в

оружии. Ему нужен помощник, спец по военным делам. И такой, чтобы с боевиками

мог на одном языке разговаривать.

— Максимов — внук родной, — догадался Парамонов.

— Именно! Только, безусловно, их не двое, а хорошо законспирированная

сеть. Понимаешь —сеть!

Объяснения не требовалось. Испокон веку спецслужбы не замечают

выбивающихся из серых рядов одиночек. Кто он — одиночка? Раздувшийся от

самомнения нуль без палочки. (Палочкой может стать контакт с вражеской

спецслужбой, но это отдельная история.) Но вскрыть сеть, выявить заговор,

разоблачить организацию — эта мечта! За такое полагаются все блага жизни, почет

и уважение. Поэтому и работают по организациям, реально существующим и

вымышленным. С одной стороны, за табуном следить легче, чем за отдельным

иноходцем, с другой, поднадзорный индивид может помереть в одночасье, оставив,

опера без работы, а организации живут долго, и «пасти» их можно до самой

пенсии.

Николаев взвинтил темп, не давая собеседнику опомниться:

— Короче, пока СВР разматывает концы в Германии, мы должны подсуетиться

и накопать здесь все, что можно. И бегом к Климовичу. Разъясним, что на своей

базе раскрутить это дело не сможем, нужны возможности УРПО. Климович проведет

«сильную рокировочку», как Борька говорит, и мы с тобой в дамках. На

собственный отдел не рассчитываю, но самостоятельное направление получить

можно. Худо-бедно, но перспектива. Решай, работаешь со мной — или до конца

сентября я тебя не загружаю, даю возможность найти запасной аэродром.

— Кого в разработку берем? — без промедления включился Парамонов.

Николаев откинулся на сиденье. Пососал палец с черным ногтем.

— Арсеньева нельзя. За ним сейчас тысяча глаз наблюдает. После взрыва

на даче и обыска в спецхране — особенно.

— Значит, Максимова, — сам догадался Парамонов. Деловито собрал пустые

коробки, приоткрыл дверь, зашвырнул их под машину.

Николаев с улыбкой наблюдал за его действиями.

— Да, Леша, коль скоро мы едем работать, захвати и это. — Он достал из

кармашка банку пива. — И давай договоримся, до конца операции — сухой закон.

Парамонов насупился. Демонстративно медленно вылил содержимое банки на

асфальт, саму банку забросил под машину.

— Доволен? — Он хлопнул дверцей. — Только учти, врачи говорят, резко от

соски отрываться вредно. Вон Ельцин, после пленума ЦК бросил пить и до сих пор

болеет.

— Ему можно, деду расти дальше некуда. А у нас карьера трещит.

— Ладно, уговорил! — проворчал Леша, удобнее устраиваясь на сиденье. —

Так, пожрали, теперь можно и поработать. Трогай, командир!

Николаев ловко вклинился в просвет между машинами, пристроился в хвост

медленно ползущему пикапу и стал думать.

Прежде всего поздравил себя с успешной вербовкой Леши Парамонова.

Гордиться, конечно, особо нечем. И кадр никудышный, и положение у него

безвыходное, такого закадрить можно не напрягаясь. Но успех, пусть и малый,

душу греет.

Потом переключился на Максимова. И сразу нахмурился. С одной стороны,

было чем гордиться. Не среагируй он на донос музейной агентуры о контакте

Арсеньева с внуком, не наведи справки на внука и не встань сразу же в стойку,

все было бы иначе. А за одно то, что сопоставил адрес непонятного убийства из

милицейской сводки с местом жительства Максимова, надо давать премию за

сообразительность. Мысль подобраться к Максимову под видом муровца была чистой

воды импровизацией.

Николаев раз за разом проигрывал в памяти разговор, в деталях и

нюансах. И всякий раз приходил к самокритичному выводу — произошла осечка.

Максимов оказался не из тех, кого можно взять с наскока, помахав перед носом

удостоверением. Чувствует, подлец, в себе и за собой силу. От такого нужно

ждать любых сюрпризов.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ВОЗЬМИ МЕНЯ С СОБОЙ

Странник

Знакомый дизайнер, из бывших биологов, рассказал, что человечество

зародилось во влажных тропических лесах, поэтому большинству импонирует

матово-белая гамма с вкраплениями зеленого, а не аляповое разноцветье

модерновых интерьеров. Он и предложил дизайн квартиры, гарантирующий уют при

минимуме вещей.

Свет, просеянный сквозь жалюзи, наполнял комнату мягким белым

свечением. От живой зелени пришлось отказаться ввиду беспокойного образа жизни

хозяина. Вместо цветков в горшках по стеллажу полз пластмассовый вьюн. Обивка

кресел была бледно зеленой, даже столик намеренно подобрали цвета бутылочного

стекла, чтобы смотрелся крошечным озерком на фоне темно-серого ковра. Выбор

картин дизайнер одобрил, только перевесил по своему вкусу. Максимов искренне

был благодарен дизайнеру с дипломом биолога. Художник в нем не задавил

человека, дом для него остался средой обитания, а не превратился в полигон для

творческих экспериментов.

Стоило пять минут посидеть, разглядывая картины, как из тела незаметно

исчезало напряжение и мысли текли неспешно.

Но сейчас Максимову никак не удавалось расслабиться.

В воздухе еще витал приторный запах чужого одеколона. Едва уловимый. Но

и этого было достаточно, чтобы отравить уютную атмосферу дома.

Максимов научился по-звериному чутко улавливать запах болезни, идущий

от человека. Липовый «майор», несомненно, был болен, и кислый запах уже нельзя

было заглушить никаким одеколоном. Постоянный стресс и привычное лицемерие —

вот два червя, что точат изнутри тело и душу оперов. Через десять лет службы,

случается, от человека ничего не остается. Одна оболочка. И тогда днем они

прячут свою ущербность за показным высокомерием, а вечером гасят водкой.

Бесшумно вошла Карина. Присела на подлокотник кресла, обхватила

Максимова за шею. От ее мокрых волос пахло мятным шампунем. Капелька упала на

щеку Максимову, и он открыл глаза.

— Менты настроение испортили? — тихо спросила Карина.

— А они ничего другого не умеют. — Максимов решил не посвящать Карину в

подробности криминальной жизни родного района.

Он продолжал машинально поигрывать веером. Движения руки были нервными,

словно кошка била хвостом.

— Можно посмотреть? — Карина протянула руку. Раскрыла веер, внимательно

стала разглядывать рисунок по шелку. — Красивый. Журавлики на закате. Танцуют

или дерутся... А что здесь написано? — Она осторожно провела пальцем по

строчкам иероглифов.

Максимов не спешил с ответом. Ждал, когда внутри вызреет решение.

«А что тянуть? И так ясно, надо срочно уходить, пока не захлопнули

капкан. «Майор» не зря назвал фамилию Евсеева. Думал на испуг взять. Не

получилось. Значит, обложит по всем правилам. Ясно дал понять, начнет копать с

Калининграда. Я могу исчезнуть в любой момент. Но тогда в разработку возьмут

девчонку. Выхода нет. Все равно, рано или поздно, пришлось бы начинать с ней

работать».

— На закате гуляя с Лю Ши, мы увидали,

Как на вспаханном поле сражаются два журавля.

То черный бросался в атаку искусно, то белый брал верх.

Но солнце зашло, и ночь победила всех, —

прочел он по памяти.

— Здорово! Это китайский?

— Язык. конечно, не знаю. Знакомый перевел. — Он провел ладонью по

спине Карины, привлекая ее к себе. — Веер относится к эпохе Цин. Времечко было

интересное, не хуже нашего. Как сказал Конфуций, дай вам бог потерять всех

родных и испить все несчастья, но упаси вас родиться в эпоху перемен. Династия

Цин удержалась на троне только благодаря фантастической даже для Китая

жестокости. Кстати, что главное в управлении большой империей?

— Не знаю. — Карина пожала плечами. — Это к моему отчиму вопрос.

— Главное, чтобы подчиненный в самом дальнем уезде знал, что кара за

неисполнение приказа будет неминуемой и беспощадной. У Цин для этого была

личная гвардия, способная выполнить любой приказ. Это были не банальные убийцы.

Вначале они сдавали экзамены по живописи, поэзии, музыке, каллиграфии, истории,

точным наукам и математике, медицине и искусству управлять государством. Затем

приходил черед боя на мечах, верховой езды, стрельбы из лука, единоборств и

стратегии войны. Лично император присваивал выдержавшему испытания титул «вень

ву кван кай» — «Совершенный талант в науках и воинском искусстве». Днем они

были утонченными придворными, а ночью превращались в безжалостных непобедимых

воинов. В росписи по шелку, сложении сонетов и игре на цитре они могли

поспорить с известными мастерами. И в технике боя им не было равных. Фильмы не

врут, их мастерство граничило с магией.

Он взял из рук Карины веер.

— Я думаю, что такой человек мог сам изготовить и расписать веер.

Обрати внимание: автор назвал имя спутника — Лю Ши. А иероглиф «ши» означает

«воин». Конфуций использовал его в значении «ученый». Получается —

«воин-ученый».

Карина, задумавшись, крутила мокрую прядку Не отрываясь, смотрела на

грациозный танец журавлей.

— Слу-ушай! — глаза ее вдруг округлились. — Он же его убил, этого Лю

Ши, да? А веер — память о поединке.

В свое время Максимов так же поразился, когда до него дошел

зашифрованный в стихах смысл.

— Не только. Представь, душный вечер. Бабочка вьется у бумажного

фонарика. Цикады приветствуют полную луну, желтую, как глаз тигра. В пиале,

формой подобной цветку хризантемы, остывает чай Джу-Хуа*. Беседа течет

неспешно, как река в ночи. Хозяин обмахивается веером, слушая гостя. С

затаенной улыбкой демонстрирует роспись, как бы играя с противником, не умеющим

принять сигнал об опасности. А потом... — Максимов сложил веер. Показал Карине

дракона, свернувшегося на перламутровой рукояти. Надавил пальцем на голову

дракона. Щелкнула потайная пружина. И спицы веера выскочили из пазов,

превратившись в шакены. — Раз! — Максимов резко взмахнул рукой, и пучок из

девяти острых стрел вонзился в торец стеллажа.

*-- Чай из лепестков хризантем, обладает сладковато-горьким, мягким

вкусом; в жару охлаждает тело; выводит токсины и улучшает зрение.

— Ай! — вскрикнула от неожиданности Карина.

— Гаснет лампа, стихают шаги. И вновь ночь победила всех, — закончил

Максимов.

Карина вскочила, подбежала к стеллажу, пальцем дотронулась до еще

дрожащих стрел. .

— Они не отравлены? — спросила, оглянувшись.

— Сейчас уже нет. А в те времена, конечно, смазывались ядом. Метнув,

убить такими стрелками сразу нельзя. Можно временно ослепить, чтобы потом

добить. Но если хотели гарантированно вывести из строя, то в дело шел яд.

Он встал, по одной вытащил стрелы, вставляя в пазы на рукоятке. Натянул

шелк. Веер вновь стал безобидной безделушкой.

Карина следила за его руками, покусывая нижнюю губу. Максимов

улыбнулся, догадавшись, о чем она думает.

— Видела бы ты себя со стороны, галчонок!

— А что?

— Так дети смотрят на мороженое. Глазами съедают раньше, чем его

положат в розетку. — Он протянул ей веер, как передают нож, рукоятью вперед. —

Дарю. С днем рожденья!

Карина взвизгнула от восторга. Повисла не шее Максимова.

— Ну-ну, успокойся, — смущенно прошептал он. — Не новый мотоцикл,

конечно. Зато — от всей души.

Карина отпрыгнула к окну. Замерла, приняв боевую стойку. Раскрытый веер

пойманной бабочкой порхал в вытянутой вперед руке.

— Я похожа на мадам My Джуинг?*

*Легендарная женщина-воин из клана Янь в Китае стала символом преданности,

храбрости и патриотизма.

— Откуда ты ее знаешь? — удивился Максимов.

— О! В нашей школе не знали, на что еще потратить деньги папашек.

Выписали настоящего китайца, он у нас физкультуру вел. Ушу и прочие заморочки.

Девчонки на лошадях катались. Особо продвинутые в крикет играли. А я с китаезой

каждый день занималась, чтобы на теннис не ходить. Смотри!

Она развернулась, плавным пируэтом ушла в низкую стойку, сокращая

дистанцию. Вынырнула вверх. Удар ветpa, вызванный взмахом веера, взбил волосы

Максимова. Он услышал, как щелкнула потайная пружина, отпрянул назад. Карина

каким-то непостижимым образом успела оказаться у него за спиной. Он успел

заблокировать ее руку, но пучок стальных спиц все равно коснулся тела.

— Все! — Карина дунула, сбивая упавшую на лоб челку.

— Один ноль в мою пользу.

— Отыграться можно?

— Не-а. Нашел дуру! — Карина резво отскочила, увеличив дистанцию до

максимума. — Ты же мне кости переломаешь.

— Ладно, не бойся. Моряк салагу не обидит.

Карина настороженно следила за его движениями.

— Как учил наш китаеза: «Бой, которого ты избежал, — ты выиграл». — Она

демонстративно убрала руки за спину.

— Ну, нападай на беззащитную женщину.

— Два ноль в твою пользу, — усмехнулся Максимов. — Этот прием

называется «пожертвованное положение». А по-русски — «подставься, чтобы

победить». Все, галчонок, тренируйся, а я пошел приводить себя в порядок.

Только под струёй обжигающего душа он смог наконец расслабиться и

полностью отрешиться ото всего. На какое-то мгновенье окружающий мир пропал за

тонкой пленкой воды, и он увидел...

Из арки окна был виден только угол лужайки. Казалось, что оранжевый

диск, плавно паря в воздухе, появляется из ниоткуда. Карина ловко ловила диск и

резким движением вновь посылала в полет. В никуда. Странник подошел ближе к

окну. Но угол обзора был слишком мал. Партнера Карины разглядеть не удалось.

— Все предопределено, мой юный друг. И ваше появление здесь, и мое ожидание. Предопределенность судьбы одних делает сильными, других — слабыми. Требуется изрядное мужество, чтобы позволить судьбе свершиться, не так ли?

Странник оглянулся и встретился взглядом с карликом с морщинистым лицом постаревшего клоуна. Под кустистыми бровями, белыми, словно заиндевелыми, прятались мутно-коричневые, цвета чая с молоком, глаза.

Голова еще чуть-чуть кружилась. Он повернул кран, и по распаренному

телу ударили ледяные струи. Мышцы сразу же сделались тугими и упругими.

Он выключил воду, присел на край ванны. Закрыл глаза. Теперь никаких

видений не было. Просто отдыхал, наслаждаясь ощущением разливающейся по телу

силы.

Начал бриться, и едва успел намазать пеной щеки, как услышал трель

телефонного звонка.

— Не заладился денек, с утра тормошат, — проворчал он своему отражению.

В дверь постучала Карина и спросила:

— Макс, тебя какая-то дама домогается. Послать или поговоришь?

— Я тебе дам послать!

Он быстро смыл пену, обмотал вокруг талии полотенце и вышел.

В кухне витал аромат свежесваренного кофе. На столе дожидались гренки с

сыром. Карина сидела на уголке диванчика, явно ожидая комплимента.

Максимов взял трубку.

— Слушаю. А, доброе утро, Арина Михайловна. Уже имел честь пообщаться.

Жутко, жутко, согласен. Не двор, а Гонконг, ей-богу. — Он прикрыл микрофон

ладонью, обратился к Карине:

— Молодец, галчонок! Наливай кофе, это надолго.

— Не с работы? — спросила Карина.

— Нет, соседка.

— Голос приятный.

— При случае познакомлю, — пообещал Максимов, отметив, что мысль

здравая, может быть, своднический азарт у Арины Михайловны хоть немного пойдет

на убыль.

Арина Михайловна была из тех, кому светило разорение при введении

повременной оплаты за телефон. Казалось бы, по профессиональной привычке она

должна бы не доверять телефону, однако, напротив, общалась помногу и подолгу.

Максимов знал, что проще подняться на седьмой этаж, чем пытаться дождаться,

когда у соседки освободится телефон. И первые десять минут ее надо слушать, не

перебивая, потому что все равно бесполезно пытаться вставить хоть слово.

Прижав трубку плечом к уху, отхлебнул кофе. Прикрыв глаза, посмаковал

вкус. Горячая горечь, с едва ощутимой сладостью. Немного резко, но если сразу

не выплюнуть, то от второго глотка уж не удержаться. Спрятав улыбку, посмотрел

на Карину. Автор соответствовал произведению.

Арина Михайловна конспективно, но детально прорисовав ключевые моменты,

изложила свою беседу с опером. Максимов терпеливо ждал.

Наконец Арина Михайловна выдохлась и спросила:

— Тебе он не показался несколько странным?

Вопрос был задан в лучших традициях советской нелегальной разведки. К

тому же, Арина Михайловна была профессиональным лингвистом и интонацией владела

в совершенстве. Только очень изощренный «слухач», подсевший сейчас на линию

связи, мог уловить что-то подозрительное в едва заметной паузе перед последним

словом. Оказалось, Арина Михайловна тоже раскусила «майора».

— Да, явно со странностями, — тем же шифром ответил Максимов.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросила Арина Михайловна.

— Было бы чем голову забивать! — Он мельком взглянул на Карину,

занявшуюся новой порцией кофе. — У меня своих проблем предостаточно. Кстати,

Арина Михайловна, мне придется ненадолго уехать. Точно не скажу, на сколько.

Три дня — минимум.

— Так неожиданно? — удивилась соседка.

— Проблемы, о которых знаешь заранее, не проблемы, а планы. — Максимов

подмигнул резко повернувшейся Карине.

— Хорошо, за квартирой я присмотрю. Тем более, с этими хлопотами...

— Арина Михайловна, еще раз примите соболезнования.

— Спасибо, Максимушка. Как вернешься, сразу заходи в гости. «Легерос»

ждет, ты не забыл?

— Помню, помню. До свидания! Он положил трубку.

Карина поставила на стол дымящуюся турку с кофе. Села напротив,

подперев щеку кулаком.

— У нее кто-то умер? — спросила она.

— Да. Старая подруга.

Максимов отвернулся к окну. Не глядя, нащупал пачку, выбил сигарету,

прикурил. Ушел в себя, на минуту отключившись от окружающего мира.

Карина терпеливо ждала, потом не выдержала.

— Максим! — окликнула она его.

— А? — очнулся Максимов.

Карина сделала глоток кофе, слизнула коричневую пленку с губ и с

невинной улыбкой заявила:

— Когда какая-нибудь баба треснет тебя сковородкой по башке, так ты,

дорогой, не удивляйся.

— Это за что? — все равно удивился Максимов.

— А вот за это отстраненное выражение лица. Сидишь, общаешься, а потом

— раз, как будто рядом пустое место. Обидно, между прочим!

— Надеюсь, это будешь не ты.

— Конечно, не я. Не мой стиль. Я лучше в кофе что-нибудь подсыплю.

— Учту, — усмехнулся Максимов.

Карина вдруг погрустнела, шмыгнула носом.

— Макс, а ты куда собрался, если не секрет?

Максимов откусил тост, прожевал, выигрывая время.

— В Германию, галчонок.

Карина сразу же посветлела лицом.

— Ну, тогда с тебя четыреста долларов.

Максимов от неожиданности поперхнулся.

— Не понял?

— Я заказала два билета до Гамбурга. Еще вчера. Как только ты позвонил,

так и заказала.

— Так, наш пострел везде успел. — Максимов покачал головой. — И почему

ты считаешь, что...

— Что ты все бросишь и начнешь решать мои проблемы, — передразнила его

Карина, ввернув любимую присказку Максимова. — Сразу говорю, ты и не обязан.

Только тут такое дело...

Она замолчала. Стала пальцем собирать крошки.

— Папу надо похоронить. Следствие закончилось, полиция готова выдать

тело. Консульству все по барабану. У отца двойное гражданство, наши кивают на

французов. А французская жена — Мари — три года с ним в разводе. Ей эти

похоронные дела ни разу не уперлись. Мать, сам понимаешь, не поедет. Отчим

удавится от ревности. Осталась только я.

«Да, Ваня Дымов, начудил ты! — с тоской подумал Максимов. — Всю жизнь

бабам покоя не давал. Даже помереть умудрился в койке у тайской шлюхи. А

оказалось, единственная, кто тебя любил, — дочка. Которую ты за год до смерти

встретил».

Карина все мяла и мяла шарик из мякиша. Голову не поднимала. И вдруг на

скатерть стали капать слезы.

— Я понимаю, у всех своя жизнь. У всех проблемы. А он там... — Она тихо

всхлипнула.

Максимов глубоко затянулся. Поморщился от рези в горле.

— И ты, галчонок, сутки молчала?

— Ага. Если честно, даже жалею, что проговорилась. У тебя своей

головной боли хватает. К тебе вон, с утра пораньше менты косяком идут...

— Ну и черт с ними! — Он раздавил сигарету в пепельнице. — На какое

число билеты?

Карина медленно подняла голову, тыльной стороной ладони вытерла слезы.

— Без даты вылета. Есть рейс сегодня, в шесть вечера.

— А твои в курсе? Между прочим, приличия требуют позвонить и доложить,

что жива. Наверно, уже устали на ушах стоять. Как считаешь?

Максимов придвинул к ней телефон, в душе надеясь на чудо: а вдруг

возьмет и позвонит.

Оставить Карину в охраняемой усадьбе на Клязьме было куда

предпочтительней, чем тащить за собой в Гамбург. Ничего страшного не случится,

если посидит дома под надежной опекой дебелых телохранителей отчима. «Умереть

от скуки» — выражение образное. На самом деле, ни одного летального исхода не

зарегистрировано. А в том, что Карина, предоставленная самой себе, способна

вляпаться в серьезные неприятности, он уже имел возможность убедиться.

— Не катит. — Карина покачала головой. — Лучше из Гамбурга. Дома сейчас

не до меня. У отчима вчера был день рождения. Сегодня часть вторая. Гости

оттягиваются ухой и начинают по новой.

— А ты, получается, сбежала. — Максимов дал себе слово ничему не

удивляться, но никак не получалось.

— Знаю, что я неблагодарная скотина, но ничего не могу с собой

поделать. Нет, он хороший. Не зажим, как большинство богатых. Вон, байк за

десять штук подарил, не глядя. И еще... — Уголки губ у Карины по-детски

потянулись вниз. — Знаешь, когда он появился, у нас дома было шаром покати.

Помню, в первом классе три дня в школу не ходила. Сапоги лопнули, а новых

купить не на что. Мама плакала. Сказала, что никогда такой униженной себя не

чувствовала. И я тоже ревела, в знак солидарности. Глупо, да? А он пришел — и

сразу все наладилось. И дни рожденья у меня стали не хуже, чем у девчонок.

Только так совпало, что через три дня у него именины. Свой праздник, друзья, нужные люди и прочая светская жизнь. Все чужое. Тебе, наверно, не понять, каково ребенку на дне рожденья отчима. — Она шмыгнула носом, но сдержалась и не заплакала. — Недоделанная я, да?

— Я бы не сказал.

Максимов подумал, что, возможно, и хорошо, что его самого усыновили

двухлетним. Никаких проблем. Только на всю жизнь запомнил, как екнуло сердце,

когда уже взрослому рассказали, кем был его отец. И что погиб в год рождения

сына в далеком Парагвае. Оглядываясь назад, он теперь понимал, что кровь есть

кровь. И прав был великий поэт, сказав: «Дороги отцов, они не выбирают».

— Я бы осталась, честное слово. Как всегда, в знак благодарности. Но ты

позвонил. И еще папа... Роднее вас у меня никого нет.

Карина отвернулась к окну.

Максимов бросил взгляд на настенные часы. Начало двенадцатого.

— Собирайся, галчонок, — решился он.

Он не успел дотянуться до чашки, как Карина, издав радостный визг,

оказалась у него на коленях. Обхватила за шею, прижалась так, что он

почувствовал, как под ее майкой перепуганным птенцом бьется сердце.

— Максим, знаешь, как я тебя люблю? Я за тебя жизнь по кровинке готова

отдать. Правда, правда!

— Ну, надеюсь, этого не потребуется, — смущенно пробормотал он.

И незаметно, чтобы не увидела Карина, суеверно скрестил пальцы.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ПЯТЬ МИНУТ НА РАЗМЫШЛЕНИЕ

Спецоперация

Ни один реформатор не посмел посягнуть на святая святых комитетской

жизни — на «пятиминутки». Время на Лубянке течет, как смола, поэтому

«пятиминутка» меньше часа не бывает.

Едва переступив порог родного управления, Николаев с Парамоновым

угодили, как мухи в сироп, на очередное «пятиминутное» заседание. Что обсуждали

битый час, Николаев не понял. А если честно, и не собирался забивать себе

голову очередной актуальной ерундой. Как и большинство собравшихся.

Тертые опера сосредоточенно переваривали обед, состроив

глубокомысленные мины. Нервничала только молодежь да те, кто не успел

перекусить. Чудеса закалки демонстрировал старейшина отдела Лукьянов. Свесив

пегую голову, он умудрился заснуть, но при этом старательно выводил строчки в

рабочей тетради. Со стороны — полная иллюзия, что Лукьянов конспектирует особо

ценные мысли руководства.

Николаев незаметно обвел взглядом своих соратников. Два бывших

армейских офицера сидели с такими мученическими лицами, будто только что

получили приказ заткнуть собой амбразуру дота. Гладышев — чемпион Вышки по

дзюдо — тискал в руках экспандер. Двое друзей-отличников с невинным выражением

лиц резались в «морской бой». Парамонов пребывал в гипнотическом трансе: глаза

уставились в одну точку, и даже проблеска мысли в них не наблюдалось.

«Пора менять команду», — пришел к неутешительному выводу Николаев.

Он давно уяснил немудрящее правило карьерного роста — начальника делают

подчиненные. Великое искусство собрать команду. Нужно обработать каждого: кого

лестью, кого соблазнить перспективой, кого облагодетельствовать высоким

доверием, кого припугнуть. И всех надо проверить-перепроверить, и на каждого

собрать компромат. Еще надо воодушевить команду и направить коллективные усилия

к общей цели. Только тогда подчиненные дружно понесут шефа к очередной

ступеньке карьеры. Не меньшее искусство требуется, чтобы забраться на эту

ступеньку, стряхнув с ног прилипших соратников. Но так, чтобы, упаси господь,

не испортить отношения. Они всегда пригодятся, если решил жизнь прожить под

много повидавшими сводами Лубянки.

На трибуне произошла рокировка. Докладчик попятился, уступая место

новому глашатаю высоких чекистских истин. К ужасу аудитории, к трибуне двинулся

известный борец за моральный облик, начальник отдела кадров Духонин. Под мышкой

он держал увесистую папку Ее объем и суровый взгляд Духонина говорил, что

оперов ждет смерть лютая от полного умственного истощения. Надвигалась

процедура доведения приказов и указаний, родившихся в не обремененных другими

заботами головах руководства. Эту макулатуру Духонин с чувством и расстановкой

и собирался напоследок утрамбовать в ватные мозги оперсостава.

«Господи, только не это!» — с отчаянием приговоренного к четвертованию

подумал Николаев.

Начальник управления и его зам потянулись к дверям, одергивая на заду

помятые брюки. В зале заскрипели кресла, опера принимали более удобные позы. На

секунду все утратили бдительность. Это был шанс.

Николаев решительно, как солдат перед штыковой атакой, выставил

челюсть.

Ткнул в бок Парамонова.

— За мной! — шепотом скомандовал он. Парамонов мигом вышел из

сомнамбулического состояния и выскочил в проход следом за начальником. Николаев

решительно направился прямо к трибуне.

— Денис Гаврилович, извините, оперативная необходимость, —

скороговоркой выпалил он.

Расчет на неожиданность полностью оправдался. Духонин, как многие,

достигшие известного возраста и положения, соображал с трудом. К тому же, он

был весь поглощен раскладыванием бумажек в папке.

— Э-э, — протянул он, пяля мутные глаза на Николаева. — Оперативная

необходимость? Как же, понимаю. Дело серьезное.

К оперативной работе хранитель личных дел имел касательное отношение.

Но толк в ней, конечно же, знал. Его личный агентурный аппарат пронизывал все

управление сверху донизу.

Николаев счел, что разрешение получено, и на средней скорости бросился

к дверям, увлекая за собой Парамонова.

Выскочили в коридор и, переглянувшись, дружно рассмеялись.

— Фу, блин, — выдохнул Парамонов. — Помяни мое слово, когда-нибудь на

«пятиминутке» копчик заклинит, и тело примет форму стула. Так и будем ходить!

Он враскорячку прошелся перед Николаевым, чем вызвал новый приступ

смеха.

Перед тем как зайти в свой кабинет, Николаев для порядка толкнул

соседнюю дверь. В «Шанхае», как прозвали опера свой кабинет, в одиночестве

сидел Заварзин. Ему сегодня выпал счастливый жребий остаться «на вахте», пока

оперсостав отдела во главе с начальником просиживал штаны на «пятиминутке».

Николаев мимоходом отметил, что Коля Заварзин, вопреки ожиданиям, не

гадает кроссворды, а стучит на машинке, обложившись томами литерных дел. И что

отрадно, вскочил, едва заметил на пороге начальника.

— Как дела, Николай?— для проформы поинтересовался Николаев.

Заварзин подхватил со стола тонкую папочку.

— Первое, Юрий Андреевич. По линии угро пришла информация: снова

дернули «Успение». На этот раз из реставрационных мастерских Рублевского музея.

Стоявший за спиной Николаева Парамонов, не сдержавшись, гыгыгнул.

— Да пошли они! Надоело уже. Пора кражу этой доски переквалифицировать

в злостное хулиганство, — предложил он.

Икона северного письма «Успение Богородицы» костью в горле оперов

стояла не один год. Первый раз ее явление в оперативных сводках произошло еще в

восьмидесятых. И, надо сказать, никакого благоговейного восторга у оперов не

вызвала. Так, кража заурядная. Ну, почистили малолетние нехристи пару

заброшенных храмов на Печоре, ну, погорели на продаже. Тоже мне — чудо

господне! В те времена специализированные отделы в МУРе и на Лубянке под

потолок были заполнены иконами. И на появление очередного «вещдока» никто не

обратил внимания. Чудеса начались позже. Икону признали представляющей музейную

ценность и передали по назначению — в запасники. Оттуда она стала с вызывающей

подозрение периодичностью пропадать. Трижды ее изымали на воровских малинах,

дважды конфисковывали на таможне, один раз отыскалась в собрании «черного»

коллекционера, представшего перед Господом в результате пролома черепа.

«Успение» стала своеобразным переходящим вымпелом в криминальном

соревновании: только ее изымут и торжественно передадут музейщикам, как через

месяц-другой опять приходится объявлять в розыск. Не спасло и то, что последний

раз икону лично председатель ФСБ России передал самому митрополиту всея Руси.

Дернули ее из резиденции митрополита через неделю. Ну, ничего святого у воров

нету! Очевидно, за кордоном кто-то очень хотел заполучить именно это «Успение»

и денег не жалел. После последнего конфуза икону совместными усилиями с

белорусскими коллегами извлекли из тайника в бензобаке австрийского трейлера.

Пришлось многострадальную отправлять на реставрацию. Откуда, как сейчас

выяснилось, ее очередной раз украли.

«Доржались на свою голову!» — проворчал Николаев. Сердце тихо екнуло,

предчувствуя еще одну напасть.

— Что еще?

— В таможенное управление я, на всякий случай, звонок продублировал.

Они уже в курсе. Икону поставили на непропуск через границу. — Коля Заварзин

перевернул листок. — Срочное сообщение от «наружки». Объект «Миша» проследовал

в Шереметьево. В настоящий момент проходит регистрацию на рейс «Москва —

Гамбург». Вылет через сорок минут. С ним некая Карина Ивановна Дымова.

— Кто-кто? — переспросил Николаев.

Заварзин быстро подхватил следующий листок. На его лице заиграла лисья

улыбочка соискателя должности серого кардинала отдела.

— Юрий Андреевич, я инициативно эту Дымову «пробил» по учетам.

Восемнадцать лет, родилась в Москве, в этом году окончила частную школу во

Франции. Но не это важно. Кажется, я установил цель их поездки.

— Молодой, если кажется, крестись! — вставил Парамонов.

Николаев, не оглядываясь, ткнул его локтем.

— Продолжай! — обратился он к Заварзину

— Отец Карины — Иван Дымов, тридцать семь лет, уроженец Калининграда,

окончил Строгановское училище, в девяносто первом году выехал на ПМЖ во

Францию, имеет двойное гражданство, вернулся в страну в январе, до июня

проживал в Калининграде,— скороговоркой прочитал Заварзин. — В июле этого года

погиб в Гамбурге. Я уточнил через Интерпол. Дымова убили в борделе на Рипербан.

— Да, семейка! — проворчал Николаев, вспомнив явление Карины в дверях

спальни.

— Следствие закончено, труп разрешено выдать родственникам. Думаю, на

похороны летят.

— А наш-то тут при чем? — шепотом спросил Парамонов.

— Удочерил он ее! — в сердцах выпалил Николаев.

— Да иди ты! — удивился Парамонов.

— Шуток не понимаешь? — огрызнулся Николаев.

— Ты учти, я после «пятиминутки» пребываю в состоянии дебильности

средней тяжести. Мне сейчас нагрузки на мозг противопоказаны.

— Хватит хохмить. Наржались уже! — зло процедил Николаев.

Прошел к столу, взял у Заварзина папку, буркнул: «Молодец».

Парамонов подпирал собой косяк.

— Ну что выстроился, пошли ко мне!

Николаев мимоходом огрел стол тощей папкой. Не полегчало.

Заперевшись в своем кабинете, Николаев сначала долго смотрел в окно.

На улице вечерело. Фасад здания напротив сделался грязно-серым и

пупырчатым, как шкура дохлой лягушки. Только ярко горела жесть на крыше,

отражая лучи закатного солнца. Этот дом тоже раньше принадлежал их ведомству. И

на нем лежала невидимая печать проклятия. Там, где сейчас помещалась редакция

журнала «Фото», во времена обострения классовой борьбы за дверью без вывески

работала лаборатория Майрановского. Этого советского варианта доктора Менгеле.

Яды профессора Майрановского были высочайшего качества, в чем, не подозревая

того, смогли убедиться некоторые ярые противники советской власти.

«Может, оттого у нас тут такой дурдом, что живем, как на кладбище.

Сколько крестных ходов ни проводи, а Лубянку уже ничем не вылечишь. На сто

метров под землю трупным ядом пропитана», — подумал Николаев.

Спохватился и заставил себя переключиться с моральных проблем на

суровую действительность.

Первым делом пометил в памяти, что следует получше присмотреться к

Заварзину. Парень служил второй год, пришел в контору после истфака МГУ. Сразу

в центральный аппарат так просто не попадают, требуется до желтых мозолей

потопать «землю» в райотделе, в лучшем случае — в Московском управлении. У

Заварзина имелась «рука», придавшая необходимое ускорение в его карьере. Но

вопреки ожиданиям Николаева, парень оказался работящим и толковым. За ним уже

числились две удачные вербовки. Агенты были хлипенькие, но на общем фоне

смотрелись. У отставных вояк даже и таких не было.

«На перспективу он, конечно, лучший вариант, чем Парамонов. Если

перетянуть Заварзина в УРПО, то на радостях пахать он там будет как проклятый.

И стучать, как пионерский барабан. А Леша, кажется, весь выдохся. Тащить его за

собой из дружеских чувств глупо, а по рабочим качествам — нет смысла».

Николаев исподтишка бросил взгляд на Парамонова. Тот размешивал кофе в

кружке и о своей грядущей участи не подозревал.

«Однако сейчас работать придется с Лехой. Молодой не потянет», — решил

Николаев.

Прикурил сигарету, зло покосившись на запертую дверь.

— Козлы геморройные! — процедил он. — Полдня угробили. Темп держать

надо, темп! А не задницами стулья давить. А потом с нас спрашивают, почему по

хвостам бьем. Вот ты, Леха, помнишь хоть один случай, когда мы на упреждение

сработали?

Парамонов осторожно отхлебнул горячий кофе и покачал головой.

— Не-а. Зато мы догоняем классно. Особенно, если скипидаром

соответствующее отверстие смажут. Ты, кстати, у Максимова не поинтересовался,

не собирается ли он уезжать?

— Он вежливо попросил предъявить подписку о невыезде.

Парамонов хмыкнул.

— Грамотно ответил. И сорвался грамотно. Залегендировал, не

придерешься. — Он понизил голос до шепота. — Юра, надо было не в ментов играть,

а в бандитов, понял? Накрыли бы клиента, вывезли за Кольцевую, провели бы

профилактическую беседу...

— Ага! С контрольным выстрелом в голову, — криво усмехнулся Николаев.

— Ну, зачем же доводить до крайностей? Мы же не звери, все-таки.

— Мы, допустим, нет. А за клиента не поручусь.

Николаев потрогал свою кружку, стенки еще жгли пальцы. Подумал немного

и развернул кресло к сейфу. Зазвонил местный телефон.

— Лех, сними трубку, — бросил через плечо Николаев. Сам возился с

замком.

Парамонов выслушал кого-то, потом прикрыл микрофон ладонью.

— Это наши докладывают, что отмучились. Пятиминутка закончилась.

— Передай армейским капитанам, пусть займутся иконой, — распорядился

Николаев, выбирая из стопки папок нужную.

— Так капитанов у нас два! — напомнил Парамонов.

— И извилин у них тоже по паре на брата. Вот пусть вдвоем и возьмутся.

Бог даст, не провалят.

Парамонов сначала отсмеялся, потом перевел распоряжение начальника в

более приличный вариант. Положил трубку.

Николаев вернулся вместе с креслом в исходное положение, положил перед

собой папку. Накрыл ладонью.

— Вот все, что у меня есть на Максимова. Как видишь, папка тонкая. О

чем это говорит?

— Ну, вариант, что мы не умеем работать, я оставлю для начальства.

Остается самый разумный — информация по нему закрыта.

Николаев покачал головой.

— Не угадал. В нашей «третьей» управе на него ничего нет. В кадрах ГРУ

осталась только первая часть личного дела: анкеты, присяга, типовые

характеристики по случаю присвоения званий, копии свидетельств. Ерунда, короче.

Знаю, что существовало досье в СБП. Но после ее разгона оно куда-то пропало. А

куратор по линии СБП ... — Николаев выдержал паузу. — Некто Подседерцев. В

девяносто шестом выпал из окна. С двенадцатого этажа, если мне не изменяет

память.

У Парамонова дрогнули веки.

— Две недели назад Максимов находился в Калининграде. Официально — в

командировке. Не официально — кувыркался в Балтийском море с Кариной Дымовой.

За это время в городе погиб генерал-майор ГРУ Гусев. И полковник военной

контрразведки Елисеев. Первый умер от инфаркта, второй покончил с собой. Как мы

сейчас узнали, папа Дымов тоже на этом свете не задержался. Итого: один клиент,

а вокруг него — четыре трупа. Добавь к ним, кстати, этого жмурика, что в

подъезде Максимова нашли.

Парамонов отхлебнул кофе и сделал вывод:

— Максимову не в музее работать, а в морге. — Покосился на Николаева. —

Последний жмур, между прочим, сам себя кончил. Нам же утром уголовка все

растолковала, — напомнил он. — И с остальными, как я понял, та же история. Ты,

Юра, не тянешь за уши? Вдруг это все совпадение?

— Подозрительное совпадение! — Николаев раздавил в пепельнице сигарету

и принялся за кофе. — В Калининграде его зацепила местная «пятерка». Максимов

контачил с немецкой экспедицией. Правда, смылся раньше, чем немцы начали в

земле копаться. И сегодня, заметь, в Германию рванул!

— Ну и что? — пожал плечами Парамонов. Николаев подался вперед и

отчетливо прошептал:

— А то, блин, что предварительная информация о хищениях из спецфонда

пришла от берлинской резидентуры. Я тебе не имел права об этом говорить, но

коль скоро решили вдвоем отсюда рвать... Вот теперь работай мозгами, если после

«пятиминутки» уже оклемался.

Парамонов задумался так крепко, что забыл о сигарете, что держал в

пальцах. А уголек уже корежил фильтр.

— Мне лететь в Калининград, да?

— Молодец, сообразил! — похвалил его Николаев.

— Можно подумать, меня в Германию пошлют! — криво усмехнулся Парамонов.

— Ладно, мы не гордые. Тем более что Калининград — почти заграница. У тебя там

связи есть?

— Имеются. Я же, Леша, не вчера в контору пришел. Начальник тамошней

«пятерки» — мой хороший знакомый. За одной партой на курсах повышения

квалификации сидели.

— Собутыльник, значит! — оживился Парамонов.

— Да не пьет он. Язвенник.

— Плохо, — печально вздохнул Парамонов. — Ты, кстати, шефа в

известность собираешься ставить, что объект разработки стреканул из-под

наблюдения аж в Германию?

— Конечно. Но не раньше, чем взлетит самолет. — Он улыбнулся в ответ на

недоуменный взгляд Парамонова. — А как же иначе, Леша, я выбью себе

командировку? Они же не почешутся, пока жареный петух не клюнет.

— Умен не по годам! — Парамонов оценил хитрость аппаратного хода.

Николаев снял трубку местного телефона.

— Заварзин? Наведи-ка справочку в Шеремухе, не улетел ли еще наш рейс?

Да, и еще! Посмотри расписание ближайших рейсов на Калининград.

Он прикусил язык, чтобы ненароком не выдать себя, поблагодарив

Заварзина. Парень оказался не только инициативным, но и сообразительным. По

собственному почину он не только держал на контроле гамбургский рейс, но и

узнал расписание на Калининград.

«Пора принимать решение, — подумал Николаев, молча положив трубку. —

Если не взять эту бурную инициативу под контроль, то парнишка весьма скоро

обойдет на повороте. Парочка таких чудес сообразительности, замеченных

начальством, — и молодец двинется вперед и выше. Мимо тебя, лопуха старого».

Парамонов крутил в пальцах новую сигарету, но прикуривать не спешил. На

лице проступило выражение глубокой, непроходящей тоски.

— Ты чего скис, дружище? — окликнул его Николаев.

— Да так... Накатило что-то. — Он сунул сигарету в рот, пожевал фильтр.

— У тебя разве так не бывает, что хочется башкой с разбегу вон о ту серую

стенку? А еще лучше — чемодан с баксами найти. Плюнуть на все и улететь к морю.

Ясно дело, что не к Черному.

«Пить надо меньше!» — чуть не вырвалось у Николаева.

— В чем дело, Леша?

— Куража больше нет. Был да весь вышел. — Парамонов наконец кончил

терзать сигарету и прикурил. — Умом я все понимаю. Классная операция

вырисовывается. Если Максимов наследил, то в Калининграде еще следы не остыли.

Материальчик я, конечно, подберу. Для серьезного разговора в лесочке, подальше от прокурорского надзора и прочих любопытных. Даже не сомневаюсь, что накопаю немало. Есть, правда, одно «но», которое раньше меня только раззадорило, а теперь тревожит. И так тревожит, Юра, что все желание работать пропадает.

— Поясни! — Николаев подался вперед.

— На путях отхода ставят «растяжки», это сейчас даже школьник знает.

Побежишь по следу — ноги оторвет. Но даже не это меня тревожит, хотя знаю, что

в Калининграде таких «растяжек» меня ждет немерено. Ты сам сказал, мы ищем

сеть. Дай бог, если она — лишь предлог, чтобы в УРПО уйти. А вдруг она на самом

деле существует? — Парамонов поднял на Николаева измученные глаза. —Сеть— это

серьезные люди и серьезные деньги. Мое появление в Калининграде они засекут,

будь уверен. А как отреагируют, судить не берусь. Нравы сам знаешь сейчас

какие. Сочтут нужным — грохнут и не поморщатся. Меня — там, а тебя — здесь.

— Что за похоронные настроения?! — неподдельно возмутился Николаев. —

Утром же обо всем договорились.

— Договорились вдвоем работать, — подхватил Парамонов. — Значит, и риск

пополам. Мне в Калининграде спокойнее будет, если ты оторвешь свой

начальнический зад и кое-что сделаешь.

Он придвинул к себе листок бумаги, быстро написал в столбик с десяток

строк. Толкнул листок к Николаеву.

— Максимов, как я понял, прошел спецподготовку по линии ГРУ. Прошли

времена, когда спецы мыкались без денег. Теперь практически все при деле. — Он

указал на листок. — Это список тех, кто курирует спецов. Учти, это не единая

сеть. Люди разные, и интересы у них разные. Часто конкурируют между собой. Если

Максимов хоть раз выполнил работу, информация у кого-то сохранилась. Учти,

список — моя личная наработка. Можешь, конечно, запросить аналитическое

управление, но они тебе впарят всякий бред. А у меня все точно, своим горбом

наработанное. За качество ручаюсь.

— И ты хочешь, чтобы я прошелся по списку, пока ты копаешь в

Калининграде? — Николаев успел пробежать взглядом по строчкам и теперь был

вынужден тщательно контролировать голос.

Информация была смертельно опасной. Первые три фамилии — бывшие крупные

чины КГБ, прямо за ними шел известный криминальный авторитет, не выходящий из

федерального розыска. Остальные фамилии ровным счетом ничего не говорили. Это и

тревожило больше всего.

— Только предупреждаю, Юра, будь предельно осторожен, — надавил на

нервы Парамонов. — Любой из них может оказаться прямым куратором Максимова. А

он — любимым и тщательно опекаемым спецом. Это, как фугас разминировать. Не тот

проводок тронешь, в миг разберут на атомы. Таким образом, получается у нас с

тобой связка, как у альпинистов. Если что, загремим вместе. Или мне в

Калининграде ноги оторвет, или тебе в Москве — яйца. Один черт, кто бы ни

провалился первым, второй долго не протянет.

Николаев отвернулся к окну. Знал, что сейчас в его глазах Парамонов

может легко прочесть то, что до поры решил скрыть.

Фасад дома напротив стал совсем пепельно-серым. И лучи на крыше

погасли. Только еще ярко светило небо, отражая огонь низкого солнца.

Прошло пять минут.

— Ну, может, плюнем на все? Пойдем, по пивку тяпнем, — напряженным

голосом предложил Парамонов.

Николаев, не поворачиваясь, снял трубку местного телефона. Набрал номер

начальника отделения.

— Павел Тарасович? Николаев. Вы можете принять по срочному делу? Весьма

срочному, Павел Тарасович. — Он скорчил болезненную гримасу, потом взял себя в

руки и выдал магическую фразу:

— Крайняя оперативная необходимость.

Парамонов демонстративно раздавил сигарету в пепельнице. Встал, одернув

пиджак. Он знал, после таких слов прием обеспечен, несмотря на конец рабочего

дня. Не дожидаясь Николаева, первым пошел к дверям.

ГЛАВА Ч ЕТЫРНАДЦАТАЯ

ДОСТУП К ТЕЛУ

Черное солнце

Срочно

Конфиденциально

для г-на Хиршбурга

В 21.30 зафиксировано прибытие объекта «Мангуст» в Гамбург. С объектом «Мангуст» следует Карина Дымова, присвоен псевдоним «Вольхен». Остановились в смежных номерах отеля «Рослав». Наружное наблюдение установлено.

Иоганн Блюм

* * *

Кабинет сохранил обстановку старой испанской усадьбы. Ставни плотно

заперли, и единственным источником света стал огонь в камине. Винер всегда

принимал самые важные решения в полумраке, отрезая себя от мира, в котором

светит солнце. Сначала это было данью традициям «Черного солнца», потом вошло в

привычку.

— Вольхен! — саркастически хмыкнул Хиршбург. — У Иоганна, очевидно, в

гимназии по истории была «двойка». Надо же додуматься — «Вольхен»!*

*«Волчонок» (нем.) — партийный псевдоним Гитлера, возможно, производное

от древнегерманского значения имени Адольф — «Волк». Наиболее известная (из

семи) ставка Гитлера, из которой он три года руководил войной на Восточном

фронте, находилась в Восточной Пруссии в районе г. Растенбурга и носила кодовое

название «Вольфшанце» — «Волчье логово».

— Спишем это на специфический юмор бывшего полицейского, — мягко

улыбнулся Винер. — Тем более, в гимназии такое не преподают. Лучше скажите, что

вы по этому поводу думаете?

Хиршбург с минуту смотрел на огонь в камине. Пальцы машинально тасовали

пачку фотографий. На лысом черепе играли багровые отсветы.

— Безусловно, он профессионал высокого класса, — задумчиво произнес

Хиршбург. — Использовать девчонку в качестве легенды для появления в Германии —

весьма неглупо. Признаться, такой вариант я даже не просчитывал.

— И именно эта неожиданность хода вас так встревожила, или причина в

чем-то другом? — спросил Винер, внимательно наблюдавший за Хиршбургом.

Старик пожевал блеклыми губами. Подбирал слова. Винер не торопил с

ответом. Интуиция профессионала зачастую подобна озарению гения. А сколько

гениев смогли выразить словами то невыразимое, что неизвестно откуда вошло в

мозг и вспыхнуло, как тысяча солнц? И сколько этих гениальных пророчеств было

понято современниками?

— Выбрал ли Мангуст Гамбург только, из-за того, что там находится труп

отца этой девчонки, или это начальная точка в его плане, покажет завтрашний

день. Уверен, мы сможем направить его действия в нужное для нас русло. Казалось

бы, все развивается по плану. И можно только радостно потирать руки. Но ты

прав, Клаус, я встревожен. — Хиршбург снял очки, и глаза сразу же стали

беззащитными. — Мы выманили Мангуста из норы. Слишком неожиданно, перекрыв все мои расчеты. Но если посмотреть на это с его точки зрения... Не значит ли это, что он принял наш вызов?

— Хочешь сказать, что он разгадал наш план? — насторожился Винер.

— Нет, это маловероятно, — покачал головой Хиршбург. — Но это вопрос

времени. Он профессиональный разведчик, значит, мыслит, как мы. Он, безусловно,

прошел Посвящение, а значит — умеет видеть истинное за наслоением бросовых

фактов. И он решительно вступил в схватку, едва почувствовав, что она началась.

Такой человек по определению не может быть марионеткой, а в нашем плане ему

отведена именно эта роль. Мы рассчитывали сразу же взять его под плотный

контроль, но эта портит все. — Хиршбург щелкнул ногтем по пачке фотографий.

Винер затянулся тонкой сигарой и спросил:

— Что вы, кстати, думаете об этой... Об этом волчонке?

— Я уже сказал, с точки зрения разведки — ход гениальный. К тому же,

этим он явно дает нам знак, что воспринимает все, произошедшее в Москве как

продолжение операции в Кенигсберге. — Он протянул Винеру пачку фотографий. — А

в остальном — уволь. Ты же не затем спросил, чтобы услышать мое мнение о

женской эмансипации. В силу возраста, как ты догадываешься, это будут абсолютно

теоретические рассуждения и старческое брюзжание.

Винер спрятал улыбку, сжав в губах сигару.

Одну за одной перебрал фотографии. Потом закинул голову и стал пускать

в потолок тугие колечки дыма. Теплый воздух, идущий от камина, подхватывал их,

растягивал, расплавлял в тонкую пленку и гнал к тяжелым брусам мореного дуба,

разбившим потолок на правильные квадраты.

Черты лица Винера все больше и больше заострялись, в отсветах огня,

полыхающего в камине, превращаясь в маску.

Хиршбург замер в неудобной позе, но пошевелиться не смел. Его

посвященческие практики, обязательные для высших членов Ордена СС, окончились в

шестидесятых годах. Кто-то посчитал, что для его уровня и, главное, возраста,

достигнутого вполне достаточно. Но многое, о чем не подозревают профаны, вошло

в плоть, кровь и разум. Ранг посвящения Клауса Винера был несравнимо выше. И

Хиршбург даже боялся представить, какие миры сейчас разверзлись пред

закатившимися глазами молодого магистра, какие стихии бьют в его мертвое лицо,

какие величественные фуги космической музыки врываются в его уши и какие силы в

какие бездны несут его душу.

Постепенно лицо Винера ожило. Он глубоко выдохнул. Швырнул в огонь

сигару. Встал из кресла, осторожно подхватив раненую руку.

— Экипажу вертолета быть в готовности к вылету через тридцать минут, —

распорядился он. — И позаботьтесь о билете на ближайший рейс Барселона —

Гамбург. Если его нет, арендуйте самолет.

Хиршбург привстал, но Винер жестом остановил его. Взял пачку фотографий

и пошел к дверям. В темноте, оказалось, он видит, как кошка. И движется так же

— безошибочно и бесшумно.

Уже распахнув дверь, стоя в прямоугольнике яркого света, он оглянулся.

Голос вновь стал живым, с бархатными нотками.

— Пожалуй, ты прав, Вальтер. Нам о женщинах судить сложно. Мудрим,

выдумываем, а в результате оказываемся в дураках.

* * *

Винер поднялся на второй этаж. Через зал направился на половину,

отведенную для гостей. На ходу поднял голову и обратился к гобелену,

украшавшему стену:

— Сеньорита?

— У себя в комнате, герр Винер, — тут же отозвался невидимый динамик. —

С ней Мио.

— Хорошо, — ответил Винер.

Старинный дом был нашпигован самой современной электроникой. Сотни

камер наблюдения, работающих в видимых и невидимых лучах спектра, микродатчики

объема и температуры, экспресс-анализаторы состава воздуха, сенсоры,

улавливающие биение человеческого сердца, и сканеры радиоэфира обеспечивали

охрану всех помещений. Непрошеного гостя поджидали различные ловушки: от

современных мин с нервно-паралитическим газом до проверенных временем «волчьих

ям». По сигналу тревоги коридоры блокировались стальными решетками, а в

комнатах, в которых в этот момент находился Винер, распахивались потайные

двери, тайным ходом ведущие в подземный бункер. Электронные средства

дублировались доберманами и охранниками, и те и другие были натасканы на

человека: если сразу не оттащить, порвут в клочья.

Винер постучал в дверь.

— Это я. — Он был уверен, что голос его узнают.

— Входите, рыцарь Сид.

Гостья, очевидно, под влиянием испанской экзотики, называла его Сидом*.

Винер не возражал. Женщину он называл Мисти, не объясняя, откуда произошло это

прозвище.

*Герой эпоса «Песнь о Сиде», средневековый эталон благородства,

мужества и верности. Его прообразом стал кастильский рыцарь Родригес Диас де

Бивар, участвовавший в Реконкисте — войне испанцев против арабского господства.

На огромной кровати под балдахином лежала Мисти. Рядом с ней,

по-японски поджав ноги, сидела Мио. Тонкие пальцы японки скользили по загорелой

спине Мисти, блестящей от массажного крема. Она оглянулась, губы чуть дрогнули

в улыбке. Мио выжидающе посмотрела на вошедшего Винера, тот жестом приказал

продолжать. Сел в кресло напротив.

Мио не стала поправлять распахнувшееся на груди кимоно. Сосредоточенно

принялась массировать плечи Мисти.

Женщины представляли собой идеальную в своем контрасте пару.

Миниатюрная Мио в коротком кимоно, открывающем ноги до бедра, и обнаженная

Мисти, чье хорошо развитое тело успело загореть до золотисто-бронзового цвета.

Высоко взбитые черные волосы японки контрастировали с рассыпавшимися по подушке

белокурыми прядями Мисти.

Она повернула к Винеру раскрасневшееся лицо, щурилась, как разомлевшая

кошка; когда приподнимала веки, становились видны подернутые мутной поволокой

голубые глаза. Мио время от времени бросала на Винера взгляд сквозь узкие

щелочки глаз. Зрачки были непроницаемо-черными, такие глаза никогда не выдадут

мыслей их обладательницы. Да и сама Мио напоминала филигранную китайскую

шкатулку — сломать легко, а секрет ее угадать непросто, да и открыв потайную

крышечку, рискуешь вместо вожделенного сокровища получить смертельную порцию

яда.

Винер любовался женщинами отстранение и бесстрастно. Он умело, как

знаток и коллекционер, окружал себя эксклюзивными предметами искусства и

техники и лучшими образцами человеческой породы. Власти и денег было

достаточно, чтобы удовлетворить любую прихоть, получить то, что хотел или

считал необходимым. Но он никогда не позволял вещам, людям, идеям и деньгам

брать верх над собой. Тем более — женщине.

Он знал о женщинах достаточно, чтобы прийти к заключению, что этих

существ следует держать от себя на безопасном расстоянии, приближая только при

крайней необходимости.

По завету Бисмарка, он предпочитал учиться на ошибках других, своими

собственными лишь подтверждая полученные теоретические знания. Больше одного

опыта, подтверждавшего теорию, он не ставил, поэтому дожил до возраста Христа

нераспятым, с ясной головой и не израненным сердцем. Классификация женщин «по

Винеру» была откровенно циничной, но абсолютно безошибочной.

Первыми в табели шли «гориллы» — мужеподобные клиторички, которых и

женщинами можно назвать с большой натяжкой. Таких пруд пруди в полиции, армии и

тюрьмах — по обе стороны решетки и на нижестоящих должностях, где приходится

командовать хлипкими мужичонками, что они с удовольствием и делают. В униформе

совершенно не отличимы от мужчин. Платья на них сидят нелепо, а фасоны отстают

от моды минимум на десятилетие. Со смаком ругаются, не дуры выпить, во хмелю

буйны и неукротимы до садистских выходок. Детей рожают скорее по недосмотру,

чем по плану. Материнская любовь у них протекает в форме паранойяльного

помешательства: то лупцуют путающихся под ногами чад смертным боем, то окружают

заботой, по форме напоминающей строгий режим в тюрьме.

Далее следовали «лошади» — тягловый скот цивилизации. Бабы

крестьянского типа, рожденные для изнурительного труда, а не любви. Любить

некогда, да, зачастую, нет на это сил, эротика для них — просто экзотический

фрукт, который неизвестно, как и с чем едят, она им неведома, как коровам

неведом вкус ананаса. Любят они, как работают, безропотно, надрывая сердце.

Любовь их идет от материнского инстинкта: что родилось, то должно быть

накормлено и обласкано. Если в мужья им попался такой же тягловый тяжеловоз,

семья процветает. А не повезло — потянут на себе и бестолкового рогатого

парнокопытного и его бодучих детишек. Поразительно, что способность к

деторождению сохраняется у них до глубокой старости. Рожают много, относясь к

материнству, как к еще одной работе. В России таких большинство. Возможно,

Гитлера сгубило непонимание того очевидного факта, что он ввязался в войну с

«бабьей» страной. А русские женщины всегда составляли стратегический резерв:

заменят мужиков, ушедших на фронт, если надо, сами возьмутся за оружие, да еще

нарожают новых солдат в таких нечеловеческих условиях, в которых любая

европейская женщина давно бы наложила на себя руки. Разница между Россией и

Европой в «женском вопросе» видна любому непредвзятому наблюдателю. Если

национальным символом Франции — Марианной — десятилетия считалась утонченная Катрин Денев, то у русских типичную женщину «из народа» в кино играет Нонна Мордюкова.

Самой многочисленной категории в системе Винера был отведен целый

птичий двор. Для удобства его обитателей пришлось разбить на подвиды.

«Курицы» — примитивны, сентиментальны, безмозглы, но амбициозны. В

обществе занимают все ступеньки: от бизнес-вумен до простой домохозяйки. Очень

быстро обучаются новому, и так же мгновенно выбрасывают из головы ненужное. Это

для них придуманы диеты, бразильские сериалы, женские журналы, показы кутюрье и

сезонные распродажи. Эмансипированы ровно настолько, насколько позволяет мода,

заранее планируют все: от беременности до очередного отпуска. Носят в кошельке

семейную фотографию, не прочь закрутить интрижку, но со счастливым концом,

чтобы получилось, как в дамском романе, которые потребляют в неограниченных

количествах, чем способствуют развитию книгопечатания и уничтожению лесов. Ярые

поборницы демократии, потому что при ней обрели право щебетать. Обожают

собираться в стайки женских комитетов и попечительских советов. Отдельные даже

взлетают в парламент, где быстро становятся заметными фигурами благодаря

врожденной способности рассуждать о чем угодно. Их идеалы Маргарет Тэтчер и

Эвита Перон (в исполнении Мадонны). С пеленок мечтают о романтическом герое,

типаж колеблется от Леонардо ди Каприо до Брюса Уилиса. Впрочем, мечты

мечтами, но у «куриц» хватает ума, чтобы выходить замуж за практичных бойлеров,

с надежным счетом и хорошим послужным списком.

«Гусыни» — подруги-наперсницы «гусаков»: чванливых, бездушных,

крикливых стяжателей. Этих длиннотелых особей можно наблюдать в эскорте

бизнесменов любого ранга: от мелкого мафиози до серьезных биржевых спекулянтов.

Прекрасные секретарши, правда, ни бельмеса не смыслят в стенографии, зато умеют

поддерживать порядок в голове и на рабочем месте шефа. Идеальные любовницы,

потому что в постели делают все, чтобы не уронить имидж шефа, но на место

супруги и наследство не претендуют, довольствуясь отдельной секретной строкой в

семейном бюджете «гусака», неустанно наращивая собственный банковский счет.

Начинают с клева сухих корок, по мере роста карьеры переходят на экологически

чистый комбикорм в дорогих ресторанах, попробовав роскошь, входят во вкус и

набивают зоб исключительно цветными камешками, золотыми кругляшками и

хрустящими стодолларовыми бумажками.

В этом конкурируют с «галками»: жадными, гомонливыми и вечно

суетящимися у кормушки. Модельки, мисс, актрисульки и прочие «свободные

художницы» порхают и снуют между «сильными мира сего», пытаясь ухватить, что

блестит. Интерес представляют, пока молоды. При удачном стечении обстоятельств

переходят в категорию «гусынь». Везет не всем. Истрепанных, заклеванных и

запаршивевших с брезгливой яростью изгоняют прочь. Приходится забираться в

опустевшие гнезда к овдовевшим петухам и становиться «курицей». Жены из них

получаются третьесортные, потому что, стоя у плиты, громогласно страдают от

неудавшейся жизни и клюют за нее ни в чем неповинного супруга.

Отдельной группкой, к которой Винер относился с легким презрением,

смешанным с удивлением, были «блаженные». Весьма редкий тип, непонятная

мутация. Напрочь лишены женской хищности. Образование не добавило им глупости,

жизненный опыт не убил доброту, а способность любить лишь окрепла от

приобретенной способности видеть вещи и людей такими, какими они есть на самом

деле. Они не пытаются переделать мир или подделаться под его правила. Просто

создают свой маленький мирок, в котором комфортно себя чувствуют и мужья, и

дети, и животные, и цветы. Их внутренний мир также красочен, ухожен и уютен.

Вкус им никогда не изменяет. Только из-за них не умерла классическая музыка,

реализм в живописи и хорошая литература.

И наконец, элита женского бестиария — «кошки». Блудливы, независимы и

коварны. Прекрасные манипуляторы, способные убедить кого угодно в чем угодно,

не веря ни единому произнесенному слову Не умны, хотя и кажутся таковыми.

Просто примитивный женский интеллект обогащен у них опытом тысяч удачных охот,

а рефлексы хищника в сто крат мудрее, чем самые глубокомысленные абстракции

интеллектуала.

Они грациозны и обаятельны, их так хочется приласкать, что забываешь

про острые когти, спрятавшиеся между нежными и теплыми, как пальчик младенца,

подушечками. Их глаза то туманятся от накатившей неги, то в миг становятся

хищными, следящими и оценивающими. Идеальные любовницы, прекрасные матери, но

никудышные жены. Способны влюбиться до мартовского ора в кого угодно, — пол,

возраст и положение принципиальной разницы не имеют, но по-настоящему любят

только себя. Элегантны и утонченны, потому что умеют ценить красоту мира.

Частью которой считают себя. При этом патологически жестоки. С равным

удовольствием они будут тискать вас в мягких лапках или разорвут когтями, но

так, чтобы жертва умерла не сразу и можно было насладиться видом мучительной

агонии. Сожрать жертву при этом вовсе не обязательно. Зачастую они мучают и

убивают исключительно ради эстетического удовольствия, а не от голода. Поэтому

и не делают различия между физической и моральной пыткой...

Винер следил, как под умелыми ладонями японки то расслабляются до

кисельного состояния, то вновь собираются в тугие жгуты мышцы Мисти. Эту

женщину с фигурой греческой богини он со дня первой встречи называл только

кошачьим прозвищем — Мисти.

Он был семилетним мальчиком, когда в доме появился трогательный белый

комочек, который быстро вырос в капризную и утонченную кошечку, разгуливающую по дому танцующей походкой балерины. Мисти никогда не безобразничала, вела себя

подчеркнуто аристократично, чего требовала по отношению к себе от всех. Никогда

не скреблась в двери, считала, что раз мяукнуть достаточно, чтобы двуногие

сообразили, что барышня в белом желает выйти. Каждое утро Клаус Винер

просыпался от легких прикосновений горячих кошачьих подушечек к своей спине.

Несозревшей мальчишечьей душе Мисти представлялась идеальной женщиной,

Прекрасной дамой, небожительницей, ради одного благосклонного взгляда которой

хотелось отправиться в крестовый поход. У Мисти была привычка устроиться

напротив и не сводить с него, как казалось Винеру, влюбленного взгляда. Когда

ангельски белое создание засыпало, он боялся резким движением потревожить его

сон.

Какой же шок пришлось испытать однажды утром! Мисти пришла из сада,

торжественно неся в зубах какой-то трепещущий комок. Грудка и мордочка ее были

измазаны кровью. Красные липкие пятна страшно и противоестественно смотрелись

на ее белой шубке. Мисти бросила комок перед Винером.

Оказалось, это был полуживой птенец. Он еще сучил в воздухе розовыми

пупырчатыми лапками и слабо бил крылышками, пытаясь перевернуться. Винер

ошарашенно смотрел на птенца, а Мисти разглядывала свою жертву с равнодушием

сытого хищника. Попробовала подбить птенца лапкой, но тот уже закинул голову и

отрешенно закатил глаза. Тогда Мисти подняла мордочку, как бы прося у мальчика

совета. Не дождавшись, приняла решение сама. Мягкий удар — и когти

располосовали слабо трепетавшую грудь птенца. Из раны наружу полезла кровавая

кашица, Мисти смотрела на мальчика, он был уверен, что в этот миг она

улыбалась. Сладкой плотоядной улыбочкой древней богини красоты, обожавшей вид

крови и мучений.

Он пересел на край кровати. Растер кисти так, что в пальцы пошел жар.

Мио по его знаку убрала ладони, уступив место Винеру.

Кожа у Мисти оказалась горячей, словно женщина только что пришла с

пляжа, из-под жгучего испанского солнца.

— М-м, — замурлыкала Мисти. — Твои пальцы нельзя спутать ни с какими

другими.

— И какие они?

— Властные. Они знают ценность принадлежащей им вещи, поэтому держат

нежно. Но ни за что не отпустят.

— Ты перележала на солнце, Мисти. — Он сознательно не поддался лести.

— Солнышко меня любит, а я — его. Разве взаимная любовь бывает во вред?

— Нет, если не забывать о защитных средствах.

Мисти фыркнула в подушку.

Ему пришлось работать одной рукой, боялся разбудить боль в ране.

Винер перехватил острый взгляд Мио. Словно меч выпорхнул из ножен.

Длилось это ровно мгновенье. Но истинному мастеру и его достаточно, чтобы

лишить жизни. Мио научила его шиацу — японскому искусству массажа, равно

применимого в бою и врачевании, и по движениям пальцев Винера она легко

разгадала его замысел. Потом глаза японки вновь стали бесстрастными. Обманчиво

бесстрастными, как тут же уточнил Винер, зная, какая смертельная опасность

таится в этой китайской шкатулке.

Его пальцы пробежали по спине Мисти вниз, вдоль позвоночника. Замерли

на холмике над копчиком. Помяли его. И неожиданно, став твердыми, как стальные

стержни, глубоко вошли в плоть.

Мисти хрипло вскрикнула, выгнулась в дугу, закинув голову. Замерла, не

дыша. Мышцы, сведенные судорогой, дрожали, как перетянутая струна. Через

несколько секунд воздух вырвался из распахнутого рта, и она рухнула лицом в

подушку. По телу, от шеи к икрам, прокатились упругие волны, с каждым разом все

слабее и слабее. Наконец, Мисти затихла, словно провалилась в глубокий обморок.

Лицо Мио осталось фарфоровым, бесстрастным. Только едва заметно

расширились тонкие ноздри и набухли и потяжелели губы. Она потянулась к сбитому

в изножье покрывалу, из складок шелка наполовину извлекла нефритовый стержень.

Замерла, ожидая разрешения Винера. Он с улыбкой посмотрел на эту игрушку,

древнюю, как сам грех однополой любви, и отрицательно покачал головой.

Пересел в кресло. Взял из пачки, лежавшей на столике, сигарету. Она

была тонкой и необычно длинной, с золотым ободком на фильтре. Еще одна дамская

игрушка. Чиркнул зажигалкой. По комнате поплыл сладкий, дурманящий голову дым.

Язык и нёбо Винера захолодило, словно вдыхал ментол. Но в сигарете был вовсе не

ментол, поэтому, сделав две затяжки, он протянул сигарету Мио. Она тоже

ограничилась парой затяжек, потом наклонилась и вложила сигарету в

полураскрытые мягкие губы Мисти.

Мисти курила, медленно приходя в себя. Постепенно ее глаза очистились

от мути, а от лица отхлынула кровь. Она перевернулась на спину, нашла ладонь

Мио и положила себе на живот.

— Словно молния прошла насквозь, — прошептала она. Покосилась на

Винера. Тот не сделал ни малейшей попытки встать с кресла. Отчужденно, будто

ничего в спальне не произошло, произнес:

— Мне потребуется вся ваша проницательность, милые дамы.

Он бросил на постель пачку фотографий. Мисти приподнялась на локте,

отбросила с лица упавшую прядку Стала одну за одной перебирать фотографии.

Просмотренные передавала Мио.

— Очень хороший фотограф, кстати. Такое впечатление, что это не

оперативная съемка, а кадры из фильма Годара. — Мисти передала последнюю

фотографию. — Это Гамбург, я правильно поняла?

— Да, клиент прибыл сегодня. Признаюсь, достаточно неожиданно для нас.

— С молоденькой партнершей, что самое неожиданное? — Мисти хитро

прищурилась.

— Да, это несколько портит наши планы. Подумай и скажи, эту пару можно

разбить?

Мисти потянулась вперед, раздавила сигарету в пепельнице. Тем временем

Мио выбрала из пачки две фотографии и положила перед ней.

— Умница, Мио. — Мисти едва взглянула на фото. Погладила японку по

щеке. — Не прячь глазки, милая. Я же вижу, ты ревнуешь.

— Завидую, — коротко уточнила японка.

— Черная зависть и есть ревность, — усмехнулась Мисти. — Лично я просто

впадаю в бешенство, когда вижу, что другие имеют то, что никогда не получить

мне.

— И что же ты тут увидела?

Винер взял фотографии. На одной Карина сидела за столиком уличного

кафе, подняв голову, смотрела на стоящего рядом Максимова. На другой он,

обхватив ее за плечи, переводил через дорогу. Смотрели они при этом в разные

стороны: Максимов — вдоль улицы, Карина — во все глаза на него.

— Разбить можно лишь то, что треснуло, Клаус. А они сейчас составляют

единое целое. Обрати внимание, как она на него смотрит.

— То, что девчонка влюблена в него, как кошка, видно невооруженным

глазом. А он?

Мисти не успела ответить.

• Волосяной мост, — тихо вставила японка.

Винер не стал переспрашивать.

Мост из волос над пропастью, в которой клокочет океан огня, — один из символов восточной мистики. На другой берег способна переправиться только душа Ищущего, не обремененная тяжестью грехов. Вступив на Волосяной мост, нельзя спешить, нельзя останавливаться, нельзя повернуть назад, а каждый шаг может стать последним. Легче идти, если судьба послала тебе опытного Проводника, на чье надежное плечо можно опереться, у кого хватит сил вытянуть тебя, если соскользнешь вниз. Только надо доверять Проводнику так, словно растворился в нем, стал одним целым. Несогласованное движение, страх, подозрение — и вы оба летите в пропасть.

«Черт, возможно, Мио права, — подумал Винер. — Он ведет девчонку по

дороге Посвящения. Хиршбургу такое и в голову прийти не могло. Вот что значит —

женщины»,

«Черное солнце», как и любое тайное общество, использовало женщин в

качестве самого надежного оружия. Можно, конечно, просто убить противника. Но

это слишком примитивно. И вовсе не допустимо в долговременной игре,

рассчитанной не на один десяток лет. Если надо не ломать, а склонять, изменять,

а не корежить, то лучшего средства, чем женщина, не найти.

Лишь она способна превратить робкого в героя, храбреца -- в труса,

заставить вспыхнуть божественным огнем посредственность и выхолостить гения.

Она способна поставить на колени властителя и заставить народы пасть ниц пред

ничтожеством. Важно лишь знать, какую женщину подвести к какому мужчине. При

этом точно соблюсти пропорции грез, расчета, страсти и преклонения. Это и есть

«алхимия любви», которой с трепетом предаются маги-властители. В их

распоряжении легион вампиричных инкубов, холодных искусительниц, утонченных

мучительниц, отвязных хулиганок, порочных сластолюбок и робких монашек. Многие

великолепно образованы, все без исключения умны и умеют читать в мужской душе

наискосок и между строк.

Винер любил своих женщин, как воин любит оружие. Ухаживал и любовался

леденящей кровь красотой. И никогда не позволял себе ослабить хватку.

Вырвавшееся из рук оружие способно смертельно ранить самого хозяина.

Он прошел к окну. Раздвинул жалюзи.

Ночь уже накрыла плоскогорье звездным покрывалом. Лишь на горизонте,

где солнце ушло в море, еще светилась серебристо-голубая полоса. Будто кто-то

небрежно задернул черную штору, и теперь наружу льется свет ночника. В траве

под окном оглушительно верещали цикады. В стекло врезался жук, возмущенно

загудев, улетел в темноту.

За апельсиновой рощей, слева от дома, раздался низкий рокот. Потом

послышались свистящие удары, словно коса вонзалась в сухую траву. Экипаж

вертолета прогревал двигатель, готовясь к полету.

Винер посмотрел на женщин, отражавшихся в стекле, как в черном зеркале.

Мисти лежала, закинув руки за голову в позе гойевской Махи. Мио неподвижно

сидела в прежней позе, поджав под себя ноги. Обе повернули лица к окну.

«Мио использовать нельзя. Слишком похожа на ту тайку, что убила Дымова.

Это может вызвать подсознательный страх у девчонки. А «Мангуст» сразу же это

почувствует. Мало кто может устоять против Мио из рода Мотизуки*, но рисковать

не стоит. Мисти — эмансипированная европейка, умна и благородна, без всякой

примеси плебейской крови. Эталон для самостоятельно мыслящей девчонки. Как для

безмозглых юных «куриц» — Барби. Должно сработать», — решил он.

* -- Тиоми Мотизуки, вдова японского военачальника, основала в 1561 году в

провинции Синею (совр. — Ногано) тайный клан женщин-ниндзя, прозванных

«куноити» — «смертоносные цветы».

Он повернулся. Последний раз посмотрел на женщин глазами мужчины.

Нежная и хрупкая Мио в отливающем серебром кимоно, как цветок магнолии,

завернутый в дорогой щелк. И Мисти — белокурая, от сильного тела которой

исходило бронзово-золотистое свечение. Потом они превратились в глазах Винера в

два клинка, ждущих одного — воли хозяина.

— Мисти, ты летишь в Гамбург. Вертолет подбросит тебя до аэропорта. Там

наш человек посадит тебя на ближайший рейс. В Гамбурге свяжись с Иоганном

Блюмом, он обеспечит твою подводку к «Мангусту».

Винер направился к дверям. Он мог поклясться, что в глазах провожавшей

его взглядом Мио на секунду вспыхнул торжествующий огонек. Она оставалась, а

Мисти на ночь глядя покидала дом.

«Все правильно, девочка. «Разделяй и властвуй». Конкуренция всегда

полезна», — незаметно кивнул ей Винер.

И чтобы Мисти не порвала напарницу от ревности, вслух сказал, уже

открыв дверь:

• Мисти, когда будешь готова, дай знать. Я провожу тебя.

  * * *

Вокруг была ночь. Южная, душная, беспокойная, наполненная скрытым от

глаз движением. Все, что таилось при свете дня в норках, в траве, под кронами

деревьев, выползло, выпрыгнуло и выпорхнуло в ночь; впивалось зубами,

спаривалось и спасалось бегством.

Винер сидел в шезлонге у бассейна. Закинув голову, смотрел на низкие,

по-летнему яркие звезды. Он любил ночь. Любил сидеть в центре этого вихря

страсти, страха и страдания и оставаться холодным и равнодушным, как звезды. В

эти минуты он ощущал, как растворяется телесная оболочка и душа воспаряет

ввысь, становясь, как черное небо в искрах звезд, всеобъятной и вечной.

По черной воде бассейна пролегла лунная дорожка. Искрилась и жила,

словно поднявшийся со дна змей подставлял чешуйчатую спину холодным лучам

желтой луны. Там, где лунная дорожка утыкалась в борт бассейна, тьма сгущалась,

приобретая формы женской фигуры, сидевшей на коленях перед водой. Свет

выхватывал лишь кисти женщины, словно покрытые жидким золотом. Казалось, она

ласкает голову желтоглазого змея.

Винер знал, что женщина сейчас разговаривает с водой. Она умела

говорить с ветром, деревьями, огнем и камнями. Животные покорялись одному лишь

ее взгляду. И еще она, как и он, любила ночь. Потому что была рождена, чтобы

стать частичкой ночи. Этого буйства невидимой и неотвратимой смерти, отнимающей

и дарующей жизнь. Мио...

Многие, Мисти в том числе, ошибались, принимая японку за экзотическую

любовницу, делового партнера, сестру-сиделку, наложницу или служанку Клауса

Винера. Мио никем из них не была, хотя могла стать. При этом какую бы роль она

ни играла, какую личину ни примеряла на свое хорошенькое личико, она была и

оставалась «куноити» — цветком, несущим смерть. Тем, что с любовью и опаской

лелеют садовники в тайных дендрариумах кланов. Мио служила связующим звеном

между молодым магистром «Черного солнца» и безликими правителями Азии.

Контакты «Черного солнца» с тайными обществами Азии и Востока не

прервались после поражения рейха. Правда, потребовались годы, чтобы духовная

связь вновь скрепилась узами на материальном уровне: в политике, экономике и

финансах. Прежде всего поквитались с Америкой. Этот новый Вавилон утнерменшев,

отделавшись малой кровью в мировой войне, посмел вообразить себя единственным

победителем. На сопках Кореи и в джунглях Вьетнама пришлось хорошенько пустить

кровь этому сброду мутантов всех рас, считающих себя суперменами. Вся

военно-техническая мощь Америки оказалась бессильной против муравьиных полчищ

полуголых воинов с «Калашниковыми» в руках. Америка увязла в войне, как танк

«Шеридан» в гнилом вьетнамском болоте. Конечно, Советы считали победу своей.

Великий кормчий Мао не без основания приписывал ее себе. Лишь немногие из

лощеных политиканов с Капитолийского холма, кто получил основное образование не

в Кембридже и Беркли, а в Бнай-Брит и Шотландском ордене, догадались, откуда

дует трупный ветер. Но было уже поздно.

Сами вырыли себе могилу, обманувшись мнимой покорностью побежденной

Азии. А раненый тигр умеет ждать. Сами всучили новейшие технологии и передовые

производства, рассчитывая тем намертво приковать к себе недоразвитых азиатов.

Страна, где каких-то двести лет назад носились друг за другом по прериям, паля

из кольтов, осмелилась думать, что может покорить цивилизацию с

пятитысячелетней историей! А произошло страшное — мистическое сознание

соединилось с передовыми технологиями. Власть над миром отныне находится в

когтях «азиатских тигров». Только знают об этом немногие.

Второй силой, что вцепилась в мир, были восточные шейхи, наследные

властелины тайных орденов ислама. Они держали в своих руках нефть, эту гнилую

кровь, что течет по жилам-трубопроводам современной цивилизации и адским огнем

полыхает в каждом двигателе внутреннего сгорания. Чуть сдави пальцы, пережимая

вены, и весь мир начнет биться в предсмертной агонии. И ничего поделать нельзя.

Потому что на каждый залп «тамогавка» или налет «миражей» найдется достойный

ответ, — бледнолицый студент медресе, увешанный взрывчаткой. А их, бредящих

джихадом, значительно больше, чем ракет у всех стран НАТО, вместе взятых.

Немцы больше не хотели воевать за свое будущее. Даже в новой

конституции записали запрет на использование своих солдат за рубежом. Тем хуже

для них, продавшихся за кошерную чечевичную похлебку, сваренную американскими

поварами. С крахом Рейха Орден «Черное солнце» вместе с внешним кругом —

«братством СС» — превратился в орден рыцарей-скитальцев, как мальтийцы,

потерявшие свою Ла-Валлетту*. Но у «Черного солнца» остались преданные союзники

в тотальной войне за Будущее.

* Мальтийский орден основан в 12 веке в период крестовых походов;

первой резиденцией стал госпиталь св. Иоанна в Иерусалиме, что дало название

ордену — иоанниты (госпитальеры). После ухода из Палестины обосновались на о.

Мальта (1530-1798 г.). Лишились центральной резиденции в Ла-Валлетте в ходе

французской оккупации острова. «Приют» ордену предоставил Павел I, поручив

попечительству мальтийцев юнкерские и кадетские школы. По традиции император

России считается номинальным главой Мальтийского ордена.

Перед лицом вился надоедливый москит. Винер взмахнул рукой, отгоняя

назойливого кровососа. В этот миг фигурка у бассейна исчезла. Беззвучно и

бесследно, словно черное облачко, из которого она была соткана, растворилось в

ночном воздухе. Только от бортика, где мгновенье назад неподвижно сидела Мио,

по лунной дорожке полукругом расходилась мелкая зыбь.

«Дьявол», — прошептал Винер.

Мио, современная женщина, в совершенстве владела древним искусством

ниндзя. И словно в подтверждение этого, ледяная ладонь легла ему на грудь.

Винер невольно вздрогнул. Мио зашла сзади, ни шелестом травы, ни шорохом шелка

не выдав себя. Будто исчезла в одном месте и материализовалась из темноты в

другом.

Мио опустилась на колени. Рука все еще лежала у Винера на груди.

Холодные и влажные пальцы нежно касались-повязки на ране.

— Осторожнее, Мио, — предупредил Винер. Он не хотел потревожить охрану

невольно вырвавшимся криком. Боль в ране давно притупилась, но при резком

движении иногда била в грудь, как удар электрошока.

Мио подняла лицо. Лунный свет растекся по гладкой фарфоровой коже.

Глаза Мио влажно блестели и лучились, как у удачно поохотившейся кошки.

— У тебя подозрительно довольный вид, Мио. — Винер погладил ее по

холодной щеке.

— Иногда твой противник держит тебя в напряжении, все время ждешь:

вот-вот чем-нибудь да отплатит. Это забавно! А порой он напускает на себя такой

невозмутимый вид, словно обо всем забыл... И это тоже смешит. Я знаю, это

большой грех, но не могу нарадоваться, когда человек, мне ненавистный, попадает

в скверное положение.

Она никогда не давала однозначных ответов. Часто использовала цитаты из

книг и восточные притчи, неисчерпаемый запас которых хранила ее хорошо

натренированная память. Поэтому никогда нельзя было догадаться, что же хотела

сказать на самом деле, что скрыла, а что незримой нитью вплела в вязь чужих

слов.

— Так писала Сэй-Сёнагон, — подсказала Мио, видя замешательство Винера.

— Да, вспомнил. «Записки у изголовья»!

Эту книгу его заставил прочесть один из Учителей, готовивший

пятнадцатилетнего мальчика к судьбе, предначертанной ему по праву рождения. Шок

от интимного дневника японской придворной дамы оказался не меньшим, чем от

перемазанной кровью белоснежной шубки Мисти. Прорвавшись сквозь изящное кружево

слов, Клаус Винер сумел уяснить главное: мышление женщины не просто отличается

от мужского, оно совершенно иной природы. Невероятно, какие мелочи раздувает

женщина до вселенского значения, непостижимо, на чем основаны ее симпатии и

антипатии. Единственное, чему стоит учиться у женщин, — это утонченному

коварству, к такому выводу пришел тогда будущий магистр.

— Я уже понял, что ты что-то задумала. Не сомневаюсь, какое-то

коварство в твоем стиле. Хотелось бы знать, что именно.

— Между желанием и действием должно пройти мгновенье, не длиннее, чем

требуется клинку, чтобы вылететь из ножен, — ответила Мио.

Винер почувствовал, что ее ледяные пальцы чертят какие-то знаки на его

груди поверх повязки.

— Осторожнее, Мио, — еще раз предупредил он, чувствуя, что в ране

нарастает жар.

Вдруг рана выстрелила огнем, показалось, по груди скользят горячие

змейки.

Она накрыла его губы своей ладонью, заглушив крик...

Странник

Максимов вынырнул из сна. Обшарил глазами комнату.

Было то гадкое состояние, когда опасность, еще никак не проявив себя,

казалось, растеклась повсюду, взяв в невидимое кольцо. В такие секунды до колик

в мышцах хочется действовать, метаться из стороны в сторону, отскакивая с линии

возможной атаки. Только не угадать, откуда придет она. Значит, нужно

расслабиться и ждать. Ждать, чтобы ударить на упреждение.

Рядом мирно спала Карина. Ее ровное дыхание щекотало ему плечо.

Максимов спросил себя, не оно ли его разбудило. И получил ответ — нет. И не

прохладный ветер, бьющий из кондиционера. Хотя Карина стянула на себя всю

простыню, завернувшись в нее, как в кокон.

Тени, сгустившиеся в углах гостиничного номера, были не темнее

обычного. И не принимали контуры фигуры человека.

Запахи не изменялись. Обычный букет ароматов, входящих в стерильный уют

четырехзвездочной гостиницы.

Никаких звуков, кроме тех, что должны быть в час ночи в переполненном

отеле.

Ничего, что могло выдать присутствие врага. «Паранойя!» — хихикнуло

сознание обычного человека. «Заткнись!» — прикрикнуло на него чутье воина.

Максимов продолжал сканировать пространство вокруг себя. Враг должен быть

где-то рядом, совсем близко. Чутье еще ни разу его не подводило.

Неожиданно острый шип боли вонзился в левую половину груди.

Максимов перекатился на кровати и беззвучно упал на пол. Прижался щекой

к жестокому ворсу ковра и затаился.

«Кто бы и каким способом ни напал, он свой шанс упустил, не убив

первым», — промелькнуло в голове. И губы растянулись в хищной улыбке.

Текли секунды, но пол ни разу не вздрогнул от крадущихся шагов.

В номере никого. В этом Максимов был абсолютно уверен. Так говорило

чутье. Опасность подкралась откуда-то издалека и так же незримо удалилась. В

никуда.

А боль в груди становилось все сильней, жгучей. Казалось, под кожу

забился злой червячок и вгрызается в плоть.

Максимов пружинисто вскочил, бесшумно пробежал в ванную.

Здесь все сверкало образцово-показательной чистотой, помноженной на

немецкую тягу к порядку. На полочке ровными рядами выстроились, как солдаты на

параде, баночки, бутылочки и тюбики с фирменными наклейками отеля. Среди этого

изобилия, расфасованного в миниатюрную тару, пробуждающего у русских туристов

приступ клептомании, Максимов отыскал склянку с чем-то спирто-содержащим и

упаковку стерильных салфеток. Осторожно отнял ладонь от груди.

Под кожей, чуть ниже подключичной выемки, бился синий червячок, пытаясь

прогрызться наружу. Истончившаяся кожа вспучилась и лопнула, наружу брызнули

ручейки темной крови. Несколько капель звонко шлепнулись на девственно чистый

кафель. Боль сразу ушла. Кожу на груди стало покалывать холодком, будто кто-то

осторожно водил озябшими пальцами.

Максимов поднес салфетку к груди, но рука замерла на полпути.

Струйки сами собой, против всех законов физики, стали закручиваться в

дуги. Их было ровно четыре. Ползли по коже, словно змейки с маленькими круглыми

головками, дрожали упругими тельцами. Описав правильный полукруг, змейки

потянулись головками к центру, заползая друг на друга. И замерли. Образовав

левостороннюю свастику.

— Ну ни фига себе! — выдохнул, пораженный, Максимов.

Машинально отметил, что в гамбургском припортовом тату-салоне вряд ли

бы сработали такой изящный рисунок. Тонкая пленка крови неестественно быстро

подсохла, и казалось, змейки упруго выгибали чешуйчатые спинки.

Максимов осторожно промокнул сукровицу салфеткой. Отняв руку, еще раз

поразился. Никакой раны. Если не считать маленькой язвочки, словно прижег

спичкой. И кровь больше не шла, вся впиталась в салфетку.

Из зеркала на него смотрело побелевшее лицо, все в мелкой сыпи

испарины. Максимов смотрел в глаза своему отражению, пока из глаз не исчезли

удивление и страх.

— Так-то лучше, — сказал он сам себе. — Таким им тебя не взять.

Он выбросил салфетку в урну, тщательно замыл кровавые потёки в

раковине. На всякий случай прижег маленькую ранку спиртом. Выключил свет и

вернулся в спальню.

Карина мирно спала. Она не пошевелилась, когда он лег рядом, обняв,

закрыл собой от всего мира.

...Странник чувствовал, как под ладонью бьется ее сердце. Маленький, горячий, упругий комок. В нем билась сила жизни. Но Странник знал, что ее слишком мало, чтобы выдержать удары тех Сил, что готов обрушить на них человек с заледеневшим сердцем. И тогда Странник представил, что его собственное сердце превратилось в сверкающее веретено. Оно стало вращаться все быстрей и быстрей, разматывая тонкую золотую нить. Тоньше волоса, она распускалось в темноте, сплетаясь в ажурную сеть. Сеть с каждым выдохом Странника становилась все плотнее, пока не превратилась в жесткий каркас, надежно укрывший два тесно прижавшихся друг к другу тела. И первая же ледяная стрела, прилетевшая из темноты, разбилась о золотой панцирь, рассыпавшись на тысячи острых осколков.

Они искрами вспыхнули в ночи и исчезли, как падающие звезды...

Черное солнце

В черном, как смоль небе брызнули тысячи ярких светлячков. Показалось,

что разом посыпались все звезды, словно кто-то смахнул бриллиантовое крошево с

черного бархата. Когда космический фейерверк погас так же неожиданно, как и

вспыхнул, оказалось, что созвездия остались на своих местах. И желтый глаз

полной луны все так же равнодушно смотрит на равнину.

— Бог мой, сколько их было! А я даже не успел загадать желание, —

прошептал Винер. Заставил себя унять восторг и рассуждать, как привык, холодно

и отстранение. Добавил: — Звездный поток августид. Всего лишь раскаленные

камешки. Но как красиво.

Он машинально погладил повязку. После того как Мио убрала с нее ладонь,

рану, казалось, обработали заморозкой.

Мио все еще сидела у его ног. Пальцы сцеплены каким-то странным

способом и сжаты добела. Глаза плотно закрыты, лицо отрешенное, как у

буддистских статуэток. Винер знал, что в таком состоянии тревожить Мио нельзя.

Телом она была рядом, а той таинственной субстанцией, что на языке восточной

магии зовется «тенью воина» и что являлось истинной Мио, она носилась в

неведомых далях, творя свои темные дела.

Короткая фраза на японском слетела с приоткрывшихся губ Мио. Женщина

расцепила пальцы и уронила ладони на колени.

— Что-то случилось? — спросил Винер, с тревогой всматриваясь в лицо

Мио.

— Когда ты последний раз любил, Клаус?

Вопрос был задан едва слышным шепотом.

— Ты же знаешь, я слишком занят для этого, — с холодной улыбкой ответил

Винер.

— Тогда я ничего не буду объяснять, потому что ты ничего не поймешь.

Просто знай, моя магия против него бессильна.

— Это значит, что ты — вне игры? — после долгой паузы спросил Винер.

Мио закинула голову, подставив лицо лунному свету. На секунду в узких

щелочках глаз вспыхнули желтые огоньки и погасли, когда она вновь опустила

веки.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГАМБУРГСКИЙ СЧЕТ

Черное солнце

Срочно

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

Через обслугу отеля получены образцы тканей «Мангуста» для проведения генетического анализа. Готов выслать с курьером в указанный Вами адрес.

«Мангуст» и «Вольхен» посетили комиссариат полиции, где после необходимых формальностей получили разрешение на погребение тела Дымова.

Иоганн Блюм

Странник

Немецкая бюрократическая машина работает, как часы. Но нет силы,

способной заставить ее шестеренки вращаться быстрее, чем написано в техническом

руководстве по эксплуатации. Чиновники из комиссариата выражали сдержанное

сочувствие и проявляли такой же сдержанный интерес к дочке человека, погибшего

при столь пикантных обстоятельствах. Попыток затянуть процедуру в надежде, что

клиент сам додумается подмазать шестеренки машины, не предпринимали, но и

явного энтузиазма не наблюдалась. рутина — оборотная сторона благополучия

страны.

Наконец труп Ивана Дымова с ворохом сопроводительных бумаг перевезли в

похоронное бюро. После изучения всех документов и заполнения новых, труп Ивана

Дымова, пролежавший в морозильнике больше месяца, был прямиком отправлен в

печку. Увидев, что на печальной церемонии будут присутствовать лишь двое

иностранцев, служащий вежливо поинтересовался, не пригласить ли представителей

Ордена скорбящих.

— Это еще кто? — поинтересовалась Карина у Максимова.

— Есть такие люди. Приняли обет скорбеть по усопшим.

— Обойдемся без группы лиц с печальными лицами, — решила Карина. — Или

ты против?

— Как скажешь, — ответил он.

Максимов тайком наблюдал за Кариной весь день. Давно отучил себя

прогнозировать поведение людей, особенно в кризисных ситуациях. Считать, что

знаешь ближних, — величайшая из иллюзий. Такая же, как считать, что досконально

знаешь самого себя.

Карина ничем не выразила своего раздражения во время нудного хождения

из кабинета в кабинет. Даже опознание трупа произошло без эксцессов. Не было ни

истерики, ни обморока. Более того, она не пролила ни единой слезинки. С такими

же сухими глазами она проводила гроб, медленно проваливающийся в люк в полу.

Похоронная контора вошла в положение иностранных клиентов, попросили

подождать полчаса для завершения всех формальностей.

Максимов с Кариной вышли покурить на воздух. Отошли в сторонку, чтобы

не мешать группке пожилых немцев, собиравшихся у входа. Они прибывали на своих

малолитражках попарно и по одному. Седые, ухоженные и солидные. В их старости

единственным печальным моментом была близость смерти. Но они были готовы

встретить ее с достоинством, потому что их старость не была обезображена

нищетой.

Максимов вполглаза наблюдал за стариками. Ему показалось, что их

объединяет нечто большее, чем возраст и место жительства.

«Так и есть!» — поздравил он себя с догадкой.

Один из прибывших достал из салона венок и на вытянутых руках понес к

входу в зал церемонии прощания. На траурной ленте, вьющейся на еловых ветках

венка, готическим шрифтом было написано: «Дорогому Отто от боевых друзей».

Дальше шло кодовое обозначение подразделения, мало что говорящее непосвященным.

Но Максимов без труда разобрал аббревиатуру: «Первый штандарт, Двенадцатая

танковая дивизия».

Он внимательно, не таясь, стал рассматривать стариков. У всех мужчин

были прямые спины военных. Женщины держались за локти мужей, как за самую

надежную опору на свете. Ветераны что-то вполголоса обсуждали, коротая

последние минуты до того мига, когда их товарищ, пройдя сквозь полог огня,

присоединится к вечно молодым танкистам дивизии «Гитлерюгенд»*.

* Двенадцатая танковая дивизия СС «Гитлерюгенд» сформирована в 1943 году из семнадцатилетних добровольцев. Усиленная лучшими кадрами из «Лейбштандарта СС Адольф Гитлер», эта часть вошла в число самых боеспособных подразделений Ваффен-СС. Гренадеры Двенадцатой дивизии отличались фанатизмом, упорством в бою и демонстративным презрением к смерти. Участвовала в битвах под Каннами, в Арденнах и в районе озера Балатон. Четырнадцать военнослужащих дивизии были награждены Рыцарским крестом. В конце войны, предприняв стокилометровый марш-бросок, остатки дивизии с боем прорвались в американскую зону оккупации в районе г. Линца, где сдались в плен.

«У нас так осанисто на пенсии выглядят только генералы. А бывшие

солдаты, что жгли этих Гансов в «тиграх» пустые бутылки собирают», — подумал

Максимов, злым щелчком послав окурок в урну.

Против стариков из «Гитлерюгенда» он ничего не имел. Нечестно

отказывать в мужестве врагам. Солдатами, как ни крути, они были отличными,

победить таких — подвиг. Тем более что их война уже давно кончилась. Но он люто

ненавидел своих, кто, не хлебнув лиха той войны, проболтал, промотал,

разворовал и, по-русски говоря, про...л победу.

На душе вдруг стало так гадостно, что он машинально полез за новой

сигаретой.

— О, по наши души, — проворчала Карина, раздавив окурок о подошву.

Максимов оглянулся. Служащий конторы с привычно скорбным выражением на

лице цвета стеариновой свечки застыл у приоткрытой двери служебного входа.

Предстояло последнее: получить то, что осталось от Дымова. У немцев все

происходило быстро, аккуратно и стерильно. Даже дым в воздухе не ощущался.

— Ты как, галчонок? — спросил Максимов.

— Нормально.

Карина встала со скамейки. Одернула черную в мелкий горошек юбку.

Забросила на плечо рюкзачок. Кожаную куртку протянула Максимову.

Служащий провел их в свой кабинет, по обстановке ничем не отличающийся

от среднестатистического офиса.

Вообще, Максимов ловил себя на мысли, что обстановка вокруг меньше

всего напоминает похоронную контору. Никаких бомжеватых мужиков с лопатами и

теток в ватниках. О взятках даже стыдно подумать. Все строго по прейскуранту. И

по расписанию. За стеной уже мерно вздыхал орган: бывших гренадеров повели

прощаться с боевым товарищем.

Служащий молча демонстрировал скорбное сочувствие ровно минуту, потом

перешел к делам.

Он раскрыл папку в черном переплете. Обратился почему-то к Максимову.

— У нас возникла небольшая проблема. Фроляйн Дымова в таком

состоянии... Еще раз примите мои соболезнования. Но порядок прежде всего, вы

согласны?

Немец не относился к «ости» — бывшим гражданам ГДР, по-русски не знал

ни слова, но он работал в отрытом городе Гамбурге, где к любому иностранцу

можно смело обращаться на интернациональном английском. Слова он произносил

старательно, интонация хромала, но понять было можно.

При слове «проблема» Карина нахохлилась.

— Уточните, пожалуйста, — попросил Максимов. Служащий развернул к нему

папку.

— Фроляйн Дымова, очевидно, забыла заполнить параграф о порядке

захоронения. Прошу вас ознакомиться с нашими предложениями. Тридцать процентов

оплаты вносятся сразу, остальные — в рассрочку.

Бланк, предупредительно распечатанный на английском, представлял собой

прейскурант на услуги. Максимов бегло пробежал его глазами и передал Карине.

— Чего он хочет? — шепотом спросила она.

— Ты должна выбрать, где и как захоронить урну с прахом. В земле или в

стенке. И на какой срок.

— А иначе нельзя?

— В каком смысле? — удивился Максимов. Пока они совещались, в кабинет

вошел еще один сотрудник в форменном черном сюртуке. В руках он держал стальной

цилиндр. По знаку хозяина он со всей торжественностью поставил цилиндр на стол

и степенно удалился.

Карина, не отрывая взгляда от цилиндра, передала папку Максимову.

— Максим, переведи этому бундосу, что папа принадлежал к одной

восточной секте и завещал распылить его прах по ветру.

Максимов не стал мучить себя сомнениями, на Дымова это вполне похоже, и

дословно перевел.

Немец наморщил стеариновый лоб и недоуменно захлопал глазами. Пришлось

повторить.

— Это невозможно, — мучаясь с английским, начал немец. — Совершенно

невозможно. Согласно закону, захоронения производятся в строго установленном

месте. Мы, конечно же, с уважением относимся к любым верованиям... Но таков

порядок. К моему великому сожалению, ничего поделать не могу.

Карина обошлась без перевода. Наморщила нос.

— Полный отстой, — вполголоса диагностировала она.

— Спорить будем? — для проформы поинтересовался у нее Максимов.

— А толку? Ему все по барабану.

Ее взгляд блуждал по треугольнику: папка — цилиндр — рюкзак, что

держала на коленях.

— Посмотри на меня, Карина.

Она подняла голову. Впервые за весь день он увидел в ее глазах

безысходную тоску.

— В чем дело, галчонок? — тихо спросил он. Карина потянулась вперед,

зашептала ему в ухо:

— Максим, у меня денег не хватит. Могу, конечно, позвонить домой, но...

— Нашла из чего проблему делать!

Максим взял папку. Мелькнула мысль, что со стороны все выглядит жутко

глупо, будто заказ в ресторане делает, а не хоронит человека. Подчеркнул

строчку «десять лет сохранения в колумбарии». Передвинул папку немцу.

Тот водрузил на нос очки. Посмотрел в папку и удовлетворенно кивнул.

— Естественно, мы гарантируем полную сохранность на весь срок. За вами

сохраняется преимущественное право продления... Рекомендую ознакомиться с

параграфом «три», в нем все указано подробно. — Он сдвинулся вместе с креслом к

компьютеру и стал быстро щелкать на клавиатуре. — Как предпочитаете платить? Мы

принимаем чеки и карточки.

Карина встала.

— Максим, я больше не могу. Подожду во дворике.

— Конечно.

«Заниматься бухгалтерией ритуального бизнеса — это перебор. И так

досталось девчонке».

Карина взяла с собой цилиндр. Немец не возразил — вопрос с оплатой уже

был решен. Только проводил Карину пристальным взглядом.

* * *

«Опель», сыто урча мотором, катил вдоль набережной.

Карина сжимала в руках рюкзачок. Улыбалась, как ребенок, укравший

яблоко. Ее затаившийся и в то же время виноватый вид не давал покоя Максимову.

«Если это запоздавшая реакция на стресс, то довольно странная. Хотя

сколько людей, столько и сдвигов по фазе. Я вот, например, глупо улыбаюсь перед

дракой. А Кульба после боя час расчесывал усы. Каждый сходит с ума по-своему».

— Интересно, почему Эльба? Вовсе она не белая. — Карина отвернулась к

окну и смотрела на мутные воды реки.

— Так сколько лет прошло! Считают, что Эльбой ее назвали римляне. Но,

думаю, они переиначили местное название*. Давным-давно по реке проходила

граница расселения славян. А у них белый цвет символизировал не просто чистоту,

как сейчас говорят — экологическую. Белая, как белая Царевна Лебедь.

Незамутненно чистая, почти божественная чистота. А такое возможно только на

границах , обитаемой вселенной.

*Река называлась Лаба. На местах славянских поселений выросли немецкие города, хранящие в названии знакомые нам созвучья: Зверин — Шверин, Гомбор — Гамбург, Ратибор — Ратцебург, Столпы — Штольп, Свиноусьце — Свинемюнде, Браний Бор — Бранденбург, Берлынь — Берлин.

— Как Беловодье?— догадалась Карина.

— Да, больше мечта, чем географическое понятие. Если точно, место,

которое можно увидеть лишь духовным зрением, а не глазами. Граница между

видимым миром и миром духа.

— Останови, — попросила Карина.

Подхватив рюкзак, выскочила из машины. По ступенькам сбежала к воде.

Из машины ее не было видно, пришлось выйти. Максимов машинально смазал

взглядом улицу Явного «хвоста» не наблюдалось.

Прошел к парапету, облокотился о холодные поручни.

По реке только что прошел катер, и волны шлепали о камни. Сквозь рваные

тучи сквозили лучи холодного солнца, полосами растекались по мутной воде.

Карина сидела на коленях у самой воды. Максимов решил, что вмешается

лишь в крайнем случае. Хотя нырять в грязную воду не хотелось. А остальное

можно вытерпеть. В конце концов, у Карины не просто горе. Смерть — это лишь

точка перехода. Но каждый ее проходит в одиночку.

От того, как она выдержит это испытание, какой станет перейдя через

порог, зависело все, что случится дальше! И Максимов ждал, как ждут

приближающегося к перекрестку путника: свернет ли он на свою дорогу и пойдет

дальше сам по себе или пойдет за тобой, чтобы до следующего перекрестка идти

вместе, — загадывать бесполезно, произойдет лишь то, что должно произойти.

Карина достала из рюкзака пластиковый пакет. Подержала на вытянутой

руке и медленно пере вернула. Белесый порошок шлейфом распылился над водой,

несколько крупных комков, булькнув, ушло под воду Ветер погнал пепельно-серый

дымок прочь от берега, постепенно прижимая к волнам. Облачко ложилось на воду

нехотя, все больше и больше вытягиваясь, пока не превратилось в узкую полосу От

удара ветра она плашмя упала на воду и вмиг исчезла, растворившись в мутной

воде.

«Да, характерец у нас — гвозди забивать можно», — подумал Максимов,

догадавшись, что высыпала на ветер Карина.

Отступил от перил. Сел на скамейку. Закурил. Карина появилась, когда

сигарета дотлела до фильтра. Опустилась на скамейку, бросив рюкзак под ноги.

— Дай сигарету, — попросила она. В голосе чувствовались недавние слезы.

Максимов потянулся за пачкой. Карина неожиданно уткнулась лицом ему в

грудь и замерла.

Он несколько минут боялся пошевелиться, чувствуя, как ее горячие слезы

прожигают рубашку насквозь. Плакала она абсолютно беззвучно, без всхлипов и

рыданий. Только время от времени все сильней прижималась к его груди. Он гладил

ее острые лопатки и молчал. По себе знал, любые слова сейчас бессмысленны. Их

время придет чуть позже. А сейчас душу Карины, корежа и мочаля, протаскивало

сквозь узкую, как игольное ушко, щель между прошлым и будущим.

Карина откинулась назад, разбросав руки по спинке скамейки. Несколько

раз шмыгнула носом и стала красными глазами смотреть на сухогруз, медленно

ползущий по реке.

— Папа мой был еще тем раздолбаем, но чтобы дать его замуровать в

стенку в чужой стране — это слишком, — прошептала она.

— Ты все правильно сделала, галчонок.

— Я обещала. Поэтому и приехала. Мать стопроцентно поволокла бы его в

Москву. Или в Калининград. А он хотел вот так. — Она кивнула на воду. —

Говорил, что путешествовать надо всю жизнь, не засиживаясь на одном месте. Даже

посчитал, что в ООН сто с чем-то стран. Если по году жить в каждой — никакой

жизни не хватит. Вот и просил после смерти отправить его путешествовать дальше

по миру Как такого в стенку замуровать?

- Он действительно был буддистом или ты немцу лапшу на уши вешала?

— Трудно сказать. — Карина пожала плечами. — Рассказывал, что в

экспедиции в Таиланде забрели в какой-то монастырь, там его и накрыло. Говорил,

что настоятель бритоголовый дал ему какое-то поручение. О подробностях папа

никогда не распространялся. Но с тех пор считал себя избранным. Может, врал,

как врут художники, может — нет. Не исключено, что просто накурились они там в

хлам, вот башню и переклинило.

— Он никогда не упоминал о Камне? — осторожно задал вопрос Максимов.

— Был такой пунктик, — кивнула Карина. — Дымов Станиславского

начитался, поэтому считал, что есть задача и сверхзадача. Так и говорил:

«Камень — это сверхзадача, а моя задача — отдать тебе. Кара миа, все, что

задолжал за эти годы». Комплекс у него был. Считал, что он нам с матерью до сих

пор должен. Из-за этого с кладом и связался. Хотел все сразу. А вот как

получилось.

«Иначе и не могло», — подумал Максимов.

— И на что он хотел деньги за клад потратить?

— Ну, уж не на особняк в Сен-Клу, это точно. — Карина хмыкнула. —

Говорил, что если озолотит всех женщин, кому должен, снова станет нищим.

Смешно, правда? Уж мне-то от него ни копейки не надо. Здорово с ним было.

Хочешь молчи, хочешь разговаривай о чем угодно. Папка у меня оказался

замечательным. Ни на кого не похожим. Ты бы видел, как он мною перед своими

друзьями хвалился! — Она помолчала. — Знаешь, я его даже простила, за то что он

от нас ушел. Правда, правда! Подумала, останься он тогда, никогда не стал бы

таким. И себя бы не сохранил, и нас бы извел. А то что великим художником не

стал... Так не всем везет. Мне он и таким нравился.

Карина взяла из его пачки сигарету, закрывшись от ветра, закурила.

Максимов незаметно посмотрел на часы. До встречи с профессором Брандтом

оставалось всего полчаса. Время, отведенное для траурных церемоний, вышло.

Осталось последнее.

Он достал бумажник. Из потайного кармашка вытащил пластиковую карточку.

— Кстати, о деньгах. Это тебе. Он протянул ей карточку «Visa».

— Что это? — Карина отбросила сигарету и с подозрением посмотрела на

карточку.

— Можешь считать, что наследство. В Калининграде мы договорились, что

разделим клад пополам. Это — твоя доля.

— И на сколько потянули эти янтарные горшки?

— На твоем счету в банке на Каймановых четыреста семьдесят тысяч

долларов. С копейками.

Карина тихо присвистнула. Потом посмотрела на реку. И замерла.

Ветер трепал ее медные волосы, бросал короткие пряди в лицо, но она не

поправляла их. Просто щурилась. От чего на кромке век стала расти влажная

полоска. Карина смазала набежавшие слезы, повернулась к Максимову.

— Так нечестно, Максим, — через силу прошептала она. — Давай хоть еще

один день проживем вместе. Будто еще ничего не кончилось, а?

«Об этом уже позаботились», — подумал Максимов, вслух сказал:

— На карточке сейчас десять тысяч. Сумма возобновляется раз в месяц.

Официально их выплачивает тебе фирма «Норд-Инвест». Она же берет на себя

расходы, связанные с твоим образованием. Плюс страховка на все случаи жизни.

— То есть мои же деньги мне будут выдавать по чайной ложке? — удивилась

Карина.

—Да.

— А все сразу можно?

— Не советую. Как говорил один знакомый: «Хапнуть большие деньги и

дурак может, удержать способен только умный». Впрочем, выбор за тобой.

Карина задумалась, косясь на карточку в руке Максимова. В глазах

неожиданно запрыгали бесенята.

— Выбор у женщины невелик: либо замуж за дурака, либо в монастырь. Это

Ахматова сказала, — пояснила она в ответ на недоуменный взгляд Максимова. — Но

я, кажется, этой участи избежала. Десяти штук мне за глаза хватит. Глупо

бродить по миру с карманами, полными денег.

Она взяла карточку. Пощелкала по ней ногтем.

— Сбылась мечта идиотки, — едва слышно пробормотала она. Откинула со

лба челку. — Ну что, расходимся?

«На следующем перекрестке, — мысленно ответил Максимов. И суеверно

добавил: — До которого еще надо дойти».

Встал первым. Протянул руку Карине.

— Поехали, галчонок. У нас еще есть дела.

Она вскочила, повисла у него на шее. Подхватив ее легкое тело, Максимов

невольно зажмурился, такой сладкой болью заколыхнуло сердце.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ХРАНИТЕЛЬ КОРОЛЕВСКОЙ ТАЙНЫ

Странник

Профессор Брандт занимал маленькую комнатку в самом дальнем уголке

старого корпуса. Без помощи сопровождающей студентки, представившейся его

секретарем, Максимов ни за что не нашел бы каморку в лабиринте темных коридоров

и винтовых лестниц.

Сам профессор был похож на гнома-переростка и обликом полностью

соответствовал месту своего обитания. Маленький, с морщинистым лицом, которое

украшал огромный отвислый нос. На носу наперекосяк висели очки с мощными

диоптриями, от чего зрачки размыло в два кофейного цвета пятна. Ими он, не

мигая, уставился на Максимова.

— Господин Максимов, из Москвы. Друг профессора Арсеньева, — еще раз и

громче произнесла секретарь — студенческого вида девица в ультрарадикальной

майке с черным ликом Че Гевары.

— Я не глухой, Хильда! — проворчал Брандт, отложив толстый фолиант.

Быстрыми шажками пересек кабинет и вплотную подскочил к Максимову.

Протянул сухую ладонь.

— Рад знакомству. Друг профессора Арсеньева — мой друг. Как поживает

уважаемый Святослав Игоревич? — Он неожиданно перешел на русский. И сразу же

захохотал. — Удивлены? О! Здесь хранится многое, включая латынь и арамейский. —

Он похлопал себя по лысине. — Это нынешнее поколение считает возможным изучать

историю, хотя путается в грамматике родного языка. А если знают еще один, как

правило— английский, то считают себя вундеркиндами. Хильда, вы свободны.

Студентка с независимым видом направилась к дверям.

— Вы видели ее майку? — понизив голос, спросил профессор, провожая

студентку презрительным взглядом. — Это она специально напялила, чтобы

подразнить меня. Вечные революционеры! Гуманитарные факультеты плодят

исключительно вечных революционеров, поверьте моему опыту. Самые толковые идут

на экономический. Там их учат, как заплатить пфеннинг налогов с миллионной

прибыли. Или на юридический. Чтобы потом пойти в адвокатскую контору и

вытаскивать из камеры смертников голливудскую звезду, отравившую мышьяком

третьего супруга. А наши бросают бомбы и дерутся с полицией. Они не хотят

изучать историю, они желают творить ее!

— Утешает одно — с возрастом это проходит, — вежливо уклонился от

дискуссии Максимов.

Но попытка не удалась. Морщины на лице профессора пришли в движение,

образовав презрительную гримасу.

— Слабое утешение! В школе их пичкают азами до полного отупления. Дети

же познают мир через движение, а их приковывают к партам, как рабов к галерам.

В университетах царят наркотики, секс и рок-н-ролл. До учебы ли им, когда кровь

кипит от гормонов?! Получив степень магистра и наркоманию в легкой форме, они

становятся интеллектуальной элитой. И начинают подсиживать меня. Меня, в

пятнадцать лет читавшего в подлиннике Платона, и изучившего всего, обратите

внимание, всего Геродота! Вот вы читали Геродота?

— Дед заставил, — тяжко вздохнул Максимов.

— Погодите! — Брандт смахнул с носа очки. Близоруко прищурился.

Профессор потянул Максимова к готической арке окна, поставил под свет.

Ощупал с ног до головы взглядом.

— Вы — внук Святослава Игоревича?

—Да.

Профессор покусал дужку очков. Морщины на лице вновь пришли в движение,

но никак не могли сложиться в определенное выражение. О чем думал в эту минуту

профессор, осталось загадкой.

Краем глаза Странник заметил, что Карина поймала диск, махнула им,

подзывая кого-то к себе. В ту секунду, когда рядом с медной копной волос Карины

появилась чья-то белокурая голова, женщины пропали из поля зрения.

— Несомненно, предопределенность существует, — ответил Максимов, думая

о том, что именно эту картинку на лужайке он уже видел. В Москве, стоя под

горячим душем.

— Причем предопределенность есть неотъемлемая часть бытия!— воскликнул

профессор, взмахнув очками. И сразу же смутившись, сбавил пыл. — Не

удивляйтесь, коллега. Я как раз работаю над статьей о факторе рока в

мировоззрении древних цивилизаций.

Он провел Максимова к рабочему столу, в прошлой жизни служившим

обеденным в каком-то бюргерском доме. Места вполне хватило, чтобы вывалить на

него стопки книг и папок, оставив маленький островок, на котором можно было

примоститься без угрозы вызвать обвал тяжелых фолиантов. Мебель в кабинете

была, что называется, с бору по сосенке, очевидно, администрация складировала

здесь всю университетскую рухлядь, как в чулане.

Максимову достался готическое кресло с неудобной спинкой, прямой, как

гладильная доска. Сам профессор уселся напротив в кресло с оранжевой обивкой —

писк моды шестидесятых.

— Кофе? — спросил профессор.

— С удовольствием. — Максимов с подозрением покосился на мутную жижу в

электрокофеварке.

— Эта чертова девка считает ниже своего достоинства готовить кофе. Все

приходится делать самому, — проворчал Брандт, потянувшись к агрегату из

прозрачного оргстекла. — О чем я говорил? А! Рок, фатум... Помните «Старшую

Эд-ду»? Бессмертные боги, только что сотворив мир, выслушивают прочество и

узнают свою судьбу. С этого и начинается История. В ней каждому отведено свое

место и своя роль. Поразительно, но бессмертным богам суждено погибнуть! Один

сразится с волком Гармом, Хеймдаль — с Локи, Фрейр — с великаном Суртом. Фенрир

проглотит Одина, (верховного бога!), Фрейр погибнет от меча Сурта, а Тор

умертвит мирового змея Ермунганда, но пройдет лишь девять шагов и падет,

отравленный ядом змея. И так далее... Но как отнеслись к пророчеству

бессмертные асы? Мужественно, как подобает воинам. И мудро, как подобает богам.

Я пришел к выводу, что вся История есть попытка воплощения изначально

известного сценария. Богоподобен лишь тот, кто позволяет судьбе свершиться. И

вся трагикомедия современной цивилизации заключается в том, что люди пытаются

избежать предначертанного. Они мечутся от одного к другому всю жизнь, пытаясь

занять себя чем угодно, лишь бы не делать то, ради чего созданы. Они почему-то

решили, что их путь — от колыбели до могилы.

— А есть другой? — спросил Максимов, не сводя взгляда с

раскрасневшегося лица профессора.

— Конечно! На Вигрид*.

*В скандинавской мифологии — поле, на котором произойдет великая битва

Конца времен — Рагнарек. В ней уцелеют лишь четыре аса — сыновья Одина и Тора —

и два человека — Лив и Ливтрасир, они и дадут начало новому человечеству в

возрожденном мире.

— Потому что лишь с него ведет дорога дальше, — немного помолчав,

закончил Максимов.

Профессор откинулся в кресле. Поправил очки, чтобы лучше рассмотреть

Максимова. Морщины на лице поползли к вискам, верхняя губа приподнялась,

обнажив фарфорово-белые зубы. Брандт улыбался.

— А знаете, мы с вами два сапога. Так это по-русски?

— Скорее, родственные души, — поправил Максимов. Археолог проникает в

иное время единственно доступным ему способом — прикасаясь к материальной

культуре. Но еще остается сознание. И тут творится магия. Либо под влиянием

материальных предметов оживает видение иных эпох. Либо археолог остается по

сути своей расхитителем гробниц с государственной лицензией. Брандт, как дед

Максимова и сам Максимов, пережил именно такое превращение, он приобрел

видение. И из архивариуса, что бессмысленно копит и перебирает бумажки,

превратился в хранителя королевских тайн.

— Почему бы вам не поработать моим ассистентом? Ах, впрочем, нет. —

Брандт махнул рукой. — На вас сразу начнут вешаться студентки, а их дружки

будут вербовать вас в революционные ячейки. И не смейтесь, я уже научен горьким

опытом! Впрочем, к чему мечтать. Выбить для вас ставку мне уже не по силам.

Так, что-то я забыл... — Он осмотрел стол. — Майн готт, кофе!

— Благодарю, но в другой раз. Я и так отнял у вас слишком много

времени.

Максимов достал блокнот, быстро нарисовал четыре дуги со змеиными

головками. Как у деда не получилось, но общий вид брактеата вышел сносным.

Придвинул блокнот к профессору. Тот низко склонился к рисунку, почти касаясь

страницы отвислым носом.

Откинулся в кресле. Смел с носа очки. Пристально щурясь, стал

покусывать дужку очков.

— М-да, несомненно, предопределенность, — пробормотал он. — И что вы по

этому поводу можете сказать, коллега?

Максимов понял, что ему устраивают экзамен на профессиональную

пригодность.

— По внешнему виду брактеат можно отнести к культуре скальвов. Если бы

не рунические письмена на нем, которые встречаются только в сокровищах храма в

Ретре.

— А сам тип изображения?

— Свастика. Один из древних солярных знаков, встречающийся с эпохи

палеолита. Его магическая сила, очевидно, считалась чрезмерно мощной, поэтому

изображение свастики использовалось реже других символов. В Индии свастика

широко встречается до сих пор. Ну, а в Германии сегодня запрещена законом.

Профессор презрительно фыркнул.

— Только из-за того, что усатый параноик сделал ее государственным

символом! Бред, бред и еще раз бред! Как ученый заявляю — бред! Как можно

запретить древнейший символ? Ведь никто не запрещает крест только из-за того,

что им осеняли себя крестоносцы, резавшие неверных. Я даже хотел предложить,

пусть опишут свастику рейха, как описывают торговую марку в Промышленной

палате. Бело-красные тона фона, цвет свастики, размер и прочее... И запретят

себе на здоровье! Но именно ее — как символ нацизма. Остальные изображения

пусть легализуют как составляющее древнейших корней цивилизации.

Максимов решил выйти из роли студента. Интуиция подсказала, что надо

вести разговор на равных, иначе профессор попросту утаит самое важное.

Он подался вперед, поясницу уже немного ломило от неудобной спинки.

Положил руки на стол, правую чуть вытянув вперед. Еще один древний знак, на

этот раз — на языке тела. Так лежат хищники, демонстрируя всем, что добыча

принадлежит им.

— И мне, и вам, профессор, известно, что свастика не просто знак

Солнца. Это символ города Солнца. Небесного града и его отражения на земле. —

Максимов кивнул на стопки запыленных фолиантов. — Откройте Платона или

посмотрите карту Меркатора. По такой схеме, если им верить, была построена

столица Атлантиды. Можно считать, что это миф. Но все священные города мира, от

инков до этрусков, строились именно по четырехлучевой схеме. Она больше похожа

на кельтский крест, чем на свастику. Но если разорвать внешний круг в четырех

местах, то получится вот это.

Максимов постучал ручкой по рисунку в блокноте.

— Думаю, что свастику запретили к открытому использованию те, кто

прекрасно осведомлен о ее значении и свойствах. Есть силы, не желающие, чтобы

кто-то попытался еще раз отбросить мир в эпоху Атлантиды. Ведь именно для этого

магического переноса в прошлое создали рейх, не так ли? — понизив голос,

закончил Максимов.

Брандт продолжал грызть дужку и молчал.

«Придется дожать», — решил Максимов.

— Я упомянул о свойствах свастики. Разве вам не известно об

экспериментах «Аненербе» по изучению магических свойств этого знака?

Брандт, ученик Йозефа Хефлера, закусил дужку очков так, что было не

ясно: то ли первыми не выдержат искусственные зубы, то ли треснет пластмасса.

Беспомощно заморгал близорукими глазами.

— Свастика имеет свойство изменять ход времени. Более того, его

направление, — отчетливо произнес Максимов.

После минутного оцепенения Брандт вытащил изо рта дужку очков, протер о

рукав пиджака. Водрузил очки на нос. Вновь его зрачки стали расплывчатыми

кофейными пятнами.

— Ваша осведомленность вызывает восхищение, — сухо пробурчал он. — Я

готов ответить на ваши вопросы.

Максимов разрешил себе немного расслабиться.

— Не так давно вы проводили экспертизу этого брактеата...

— Сразу уточню, — перебил профессор. — Просто консультацию.

— Но в подлинности не сомневаетесь?

И тут Максимов услышал то, что меньше всего ожидал. Пришлось призвать

на помощь все самообладание, чтобы ничем не выдать себя.

— Никаких сомнений. Именно с этим брактеатом мы экспериментировали в

той организации, что вы так смело упомянули. У меня слабое зрение, но память

по-прежнему фотографическая. Несомненно, это он. — Брандт нацарапал рунические

значки поверх рисунка Максимова. — Те же письмена, что на статуэтках Готлиба

Маша. Профессор Хефлер провел анализ и подтвердил, что брактеат принадлежит к

той же коллекции Ретры. И перепоручил мне дальнейшее присутствие при

экспериментах. Тогда, кстати, я понял, как много потеряли археологи, не

сведущие хотя бы в азах физики, химии и в прочих технических науках. Мы

откапываем, описываем, а что нашли, толком даже не представляем!

Максимов не дал ему уйти в дебри теории:

— Лабораторные испытания показали, что вблизи этого брактеата

изменяется скорость различных процессов, да? Ну, ускоряется рост растений,

убыстряются химические реакции...

Брандт покачал головой.

— Наоборот — замедляются. Или не идут вовсе. Эффект наблюдается вблизи

любого тела, имеющего форму свастики.

— Занятно... И для большего эффекта «Аненербе» потребовалось не просто

украшение, стилизованное под свастику, каких тысячи, а именно культовый предмет

из древнего храма славян?

— Тут мы, конечно, погрешили против официальной демагогии,

провозгласившей славян неарийским народом, — криво усмехнулся Брандт. — Но

результат превзошел все ожидания. Так, во всяком случае, мне говорили технари и

биологи. Как уже сказал, к стыду своему, я ничего не смыслю в других научных

дисциплинах. Даже сейчас, только не смейтесь, не представляю себе, как работает

компьютер. Хильда — да, а я, увы, — ископаемое.

— И какова дальнейшая судьба брактеата?

— Не знаю. Мы с Хефлером больше его не видели. Очевидно, его

технические свойства оказались выше исторических. В конце войны все бредили

супероружием. «Оружием возмездия», как величал его Геббельс. Ха-ха! Но в то

время я сам считал, что наш брактеат угробили в каких-то экспериментах.

— Представляю, как вы удивились, когда увидели его вновь, — зашел с

другой стороны Максимов.

— Я уже ничему не удивляюсь. Предопределенность... Предопределенность

во всем! — Профессор вскинул костлявый палец. — Как я уже говорил...

«Так, сейчас его понесет!» — с легкой паникой подумал Максимов и

поспешил задать следующий вопрос:

— Как выглядел человек, который принес брактеат? Профессор осекся.

Морщины долго плясали на его лице, пока дряблая кожа не сложилась в недоуменную

гримасу

— Это... Это вопрос полицейского, а не ученого, — справившись с

волнением, произнес он.

Максимов вновь подался всем телом вперед, выложив руки на стол.

Выдержал паузу, чтобы в подсознание профессора проник угрожающий смысл позы.

— Уважаемый господин Брандт, — начал Максимов ровным голосом. — Это

вопрос коллеги, а не полицейского. Коллеги, попавшего в трудное положение. Речь

идет о чести ученого и добром имени моего деда. Не могу себе представить, что

вы откажете в помощи профессору Арсеньеву.

— Ах, вот оно что! Простите, не знал... А в чем проблема?

— Позвольте не посвящать вас в подробности. Скажу лишь, что мой дед

попал в двусмысленную ситуацию. Прояснить которую поможет встреча с тем, кто

обращался к вам за консультацией.

— И никаких комментариев?

— Увы, — вздохнул Максимов.

Кофейные пятна за стеклами очков пропали — профессор закрыл глаза.

Выйдя из оцепенения, стал лихорадочно перебирать папки и ворох разрозненных

бумажек на столе. Что-то бормотал себе под нос по-немецки. Максимов уловил лишь

пару ругательств, знакомых по военным фильмам.

— Да что это я! — Профессор шлепнул себя по лбу. — Зачем искать, если

все помню.

Он схватил первую попавшуюся ручку и стал выводить неровные строчки в

блокноте Максимова.

— Зовут его Нуаре. Аккредитован при Ассоциации независимой прессы в

Париже. Здесь берлинский адрес и телефон.

— Он живет в Берлине? — переспросил Максимов.

— Там у него берлога, как он выразился. — Брандт протянул Максимову

блокнот. — Почерк разберете? Сам он, кстати, похож на медведя. И еще у него

глаза фанатика. Не какие бывают у ученого. Вы понимаете?

— А какие же? — Максимов оторвался от записей. Брандт помолчал,

подбирая наиболее точное определение.

— Моджахеддина. Да, я знаю, что он француз! — профессор перехватил

недоуменный взгляд Максимова. — Но на ум пришло именно это слово. Не знаю,

может быть, из-за перстня. У него на пальце старинный перстень с арабской

вязью.

— Занятно, — обронил Максимов, сделав пометку в памяти. — Он как-то

объяснил, откуда у него брактеат?

— Ха! Я даже не стал спрашивать. Такой мог снять его даже с трупа. Не

улыбайтесь. Увидите этого Нуаре, поймете, что я прав.

Максимов убрал блокнот в карман.

— Если хотите, я не стану ссылаться на вас, когда меня спросят, у кого

я раздобыл адрес.

— Сделайте одолжение!

Максимов приготовился встать и попрощаться.

— Момент. — Брандт вскинул руку. — Чуть не забыл. Вам это может

пригодиться. Подлинность брактеата проверить очень легко. Он либо жжет пальцы,

либо ощутимо холодит. Чем это вызвано, я не знаю, но факт остается фактом.

Стоит подержать его в руке, как он меняет температуру. В ту или иную сторону,

но всегда аномально с точки зрения канонов физики. Чудо, одним словом!

— Магия, — тихо, для себя уточнил Максимов. Профессор встал, протянуть

руку через стол у него бы не получилось, поэтому обежал его. Встал вплотную к

успевшему подняться Максимову.

— Я надеюсь, что хоть чем-то помог моему другу.

— Не сомневайтесь. Огромное вам спасибо, профессор. Максимов пожал

протянутую ему сухую стариковскую руку

— Хильда! — крикнул профессор в запертую дверь. — Где эта радикалка,

черт ее возьми? Постойте, совсем вылетело из головы! Я же не угостил вас кофе.

— В следующий раз. — Максимов вежливо улыбнулся. При мысли о бурде в

кофеварке желудок свело в спазме.

— Вы же еще побудете в Гамбурге, не так ли?

— Пару дней, не больше.

— Прекрасно. Предупредите о визите заранее, я сварю настоящий кофе.

Морщины на лице профессора поползли к вискам. Улыбка печального мима

держалась на его лице до тех пор, пока за Максимовым не закрылась дверь. Потом

складки опали, глубокими бороздами залегли вдоль носа. Уголки губ загнулись

книзу, и на лице Брандта образовалась презрительная гримаса.

Он вернулся к столу. Разгреб бумаги, вытащил из-под них телефон. По

памяти набрал номер.

— Здесь Брандт, — отрывисто, перейдя на немецкий, бросил он в трубку. —

Он был у меня. Я сделал все, что вы хотели. И не надо меня благодарить, герр

Блюм! Лучше дайте старику спокойно работать, мне не так уж много осталось.

Он. швырнул трубку на рычаг.

Максимов пересек лужайку. Игроков на ней уже не было, лишь в дальнем

конце в кружок расселась группка студентов. Карина ждала его там, где он ее

оставил, — на скамейке под старым вязом. Он специально пошел к ней не по

прямой, а по дуге, надеясь, что за это время у скамейки покажется новая

знакомая Карины, блондинка, которую он не успел разглядеть из окна.

— Пошли, галчонок, — сказал он, подойдя к скамейке сбоку.

— Ой! — встрепенулась Карина, уронив на колени книжку. — Так и заикой

оставить можно, Максим!

— А ты время от времени смотри по сторонам.

— Что-то ты злой. — Карина внимательно посмотрела ему в лицо.

— Просто устал. Не скучала?

— Не-а. Побросала диск с ребятами.

— С теми? — Максимов кивнул на группку в дальнем углу лужайки.

— Нет, они уже ушли. Такой рыжий-конопатый Ганс и фроляйн а-ля Клава

Шиффер. Тебе бы она понравилась.

— С чего ты взяла?

— А на таких все мужики западают.

— «Если все, то не я». Не помню, кто сказал. — Он сел рядом с Кариной.

— Они тебя пригласили или ты сама подошла?

— Диск рядом упал. Я им бросила, ну и само собой получилось... Слушай,

а что ты такой подозрительный? Знаешь, шпиономания — одна из форм паранойи.

— Галчонок, я ходил в школу в те года, когда в нашей стране шпиономания

не считалась болезнью. Только не надувайся, как мышонок на крупу.

Он потрепал ее по макушке.

— Ты французский не забыла? Нужна твоя помощь. — Максимов достал

мобильный и стал набирать берлинский номер Нуаре.

— Рада стараться, ваше высокоблагородие! — Карина отдала честь, прижав

ладонь к виску.

— Вольно, боец. — Максимов усмехнулся. — Сейчас к трубке подойдет

человек по имени Леон Нуаре. Он журналист. Поболтай с ним. Представься

парижской знакомой, Вряд ли он их всех помнит. Попробуй узнать, можно ли с ним

завтра встретиться. Если клюнет, сразу прерывай разговор.

Карина пожала плечами. Взяла трубку. Максимов суеверно сжал кулак.

Соединили быстро. Карина, услышав в трубке мужской голос, показала

большой палец и хитро подмигнула. Дальше пошел беглый разговор на французском.

«Молодец, не переигрывает. Впрочем, разводить мужиков они теперь умеют чуть ли

не с пеленок. Жестокое время, и детки растут зубастые, как волчата», — думал

он, следя за Кариной.

— Але, але... Але. — Карина все дальше относила трубку от губ, потом

нажала кнопку отбоя. — Вуаля! — Она протянула трубку Максимову. — Клиент готов.

Смешные вы, мужики, ей-богу!

— Ага, обхохочешься, — из мужской солидарности проворчал Максимов. —

Что он сказал?

— Ну, мадмуазель Мари он помнит, но смутно. — Карина хихикнула. — В

Париже Мари, как в Москве Маш. А если серьезно, до. конца недели будет в

Берлине. Связаться можно в любое время по этому телефону.

Максимов закурил. Время от времени бросал взгляд на то узкое окошко под

самой крышей, где по его расчетам находилась каморка профессора.

Карина ждала, положив рюкзак на колени. Молчание затянулось, и она,

придвинувшись, положила голову на плечо Максимову.

Черное солнце

Срочно

Конфиденциально

г-ну Хиршбургу

Этап «Архивариус» успешно завершен.

«Мангуст» и «Вольхен» срочно покинули гостиницу. На арендованной машине «опель-вектра» ВС497СА выехали на федеральную автостраду Гамбург — Берлин. В силу этого подводка к «Вольхен» агента «Мисти» продолжения не имела.

Передвижение «Мангуста» контролируется, попыток оторваться от наружного наблюдения до настоящего времени не предпринимал.

Иоганн Блюм

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

СОТРЯСЕНИЕ МОЗГА

* * *

Совершенно секретно

Берлинская резидентура СВР

т. Забелину

Получена достоверная информация о тесных контактах Леона Нуаре с

руководством группы «Аль-Джамаа» (Алжир)*.

При дальнейшей разработке объекта присвоен псевдоним «Легионер», прошу

получить дополнительную информацию по следующим вопросам:

— маршрут движения группы;

— особенно: интервалы на марше (короткий привал с маскировкой каждые 80

минут является признаком противодействия спутниковой разведке);

— состав группы, с целью установить возможное участие в операции

Исламского движения Узбекистана**;

— судьба оставшихся в живых членов группы. Для дальнейшей разработки объекта признано целесообразным переместить операцию на территорию России.

* Исламская вооруженная группа численностью в несколько тысяч человек.

Финансируется алжирской диаспорой в Европе, из Ирана и Судана. Руководитель —

Хасан Хаттаб. Террористы «Аль-Джамаа» обвиняются в убийстве президента Алжира

Моххамеда Будиафа в 1992 году и взрыве в том же году аэропорта в столице

Алжира.

**Основано в 1996 с целью создания исламского государства в Ферганской долине. Штаб-квартира — Кандагар (Афганистан). Лидеры ИДУ поддерживали тесные контакты с разведками Пакистана и Саудовской Аравии. Отряды ИДУ, насчитывающие несколько тысяч человек, были оснащены современным вооружением, включая установки «Град» и средства ПВО. Отряды ИДУ совместно с талибами оказали упорное сопротивление американскому вторжению в Афганистан.

Специальные операции

Берлин, конец августа

Ярослав Садовский в третий раз выполнил проверочный маневр,

прокатившись по переулкам. Немецкая или чья-то там еще «наружка», наверное, в

этот час пасла других. Во всяком случае, «хвоста» не наблюдалось. Правда, могли

ждать в конечной точке маршрута, но на этот случай у кафе Ярослава уже

страховали. Сегодня в обеспечении вновь работал Витек. Вспомнив о молодом

опере, Ярослав улыбнулся. У парня наверняка поджилки тряслись от страха и

потная рубашка прилипла к спине. Подробностей операции он, конечно, не знал, но

проникся ответственностью момента после часового инструктажа у и.о. резидента.

Вспомнив о Крысе, Ярослав болезненно поморщился. И его Крыс мурыжил не

меньше часа. При этом сделал такое лицо, будто страдал от недельного запора.

Провожал на плевое, по мнению Ярослава, мероприятие, словно речь шла не о

возврате раритетной бляхи, а о передаче капсулы с концентратом бактерий

дизентерии, чтобы усадить на горшок всю штаб-квартиру НАТО.

Причину кислой мины на лице Крыса Ярослав знал, поэтому во время

инструктажа тихо злорадствовал. Москва дала санкцию на дальнейшую работу с

Эрикой и Леоном, усмотрев в этом тонкую политическую интригу с далеко идущими

последствиями. И сам Глаголев ради такого дела срочно прервал отпуск и на днях

должен появиться в родной резидентуре. О последнем Крыс еще не знал, потому что

не имел папы, находящегося на короткой ноге с половиной Ясенева. А Ярослав

такого папу имел, поэтому чуть не рассмеялся в лицо Крысу, когда тот в

заключение часового занудства потребовал для пущей надежности верба-нуть Эрику.

«Нет, если человек дурак — то это надолго, — злорадно усмехнулся

Ярослав. — Так подставился! Я же Глаголеву обязательно доложу. Вот старик

обхохочется. Нет лучше способа завалить операцию, чем подрулить к Эрике с

вербовочным предложением. Пошлет открытым текстом. И еще по роже даст».

Ярослав стал размышлять, не является ли требование вербануть красивую и

свободную женщину проявлением подсознательного желания ее унизить за

недоступность. В психоанализе он был не силен, но пришел к выводу, что Фрейд

умер несчастным человеком, потому что так и не дождался своего коронного

клиента — подполковника Забелина, по прозвищу Крыс.

Он притормозил, уступая дорогу мамаше с коляской. Подобная вежливость

по отношению к пешеходу в Москве стоила бы ему помятого зада машины. Но в

цивилизованном Берлине считалась нормой. Мамаша послала ему благодарную улыбку,

на которую Ярослав ответил не менее лучезарной. При этом он мимоходом оценил

экстерьер немки, выставив ей три балла. Себя сегодня перед зеркалом он оценил

на все пять. Как всегда бывало, кураж от рискового мероприятия придал

дополнительный шарм его благородно костистому лицу. Даже глаза много

повидавшего сорокалетнего мужчины сегодня приобрели азартный блеск. Он еще раз

убедился в этом, бросив взгляд в зеркало заднего вида.

Ярослав въехал на маленькую улочку, в центре которой находилось

арабское кафе, в твердой уверенности, что выглядит прекрасно и «хвоста» за ним

нет. Виктор поднял солнцезащитный щиток своей машины, дав сигнал, что все в

порядке.

Уверенной пружинистой походкой Ярослав вошел в кафе. Как и в прошлый

раз, здесь царил полумрак, затемненные стекла не впускали внутрь солнечный

свет, и приятно пахло кофе по-турецки. Его Ярослав и заказал, как старому

знакомому кивнув хозяину.

Заказ был выполнен в кратчайшие сроки, и кофе появился на столе со всей

причитающейся порцией вежливости. На хмурой родине, как привык считать Ярослав,

царило бытовое хамство, усугубленное всеобщей нищетой, а здесь, в привычно

сытой Европе, деньги водились у каждого, а значит, каждый был потенциальным

покупателем, и только сумасшедший будет хамить тому, за чьи марки и пфеннинги

он содержит себя и семью.

Хозяин оглядел пустой зальчик и с грустной миной на оплывшем лице

удалился в подсобку. Судя по всему, заведение не процветало.

Ярослав достал бумажник, сделав вид, что проверяет, не забыл ли

положить в него мелкую наличность. Незаметно вытащил пластиковый пакетик и

вытряхнул из него золотой кругляшок. Брактеат со змейками беззвучно упал на

мягкую обшивку дивана рядом с бедром.

Как сообщалось в сопроводительных бумагах Центра, брактеат оказался

подлинным, и Ярослав счел за благо не держать в кармане кругляшок стоимостью в

сотни тысяч. В случае опасности, тьфу-тьфу-тьфу, можно сделать круглые глаза и

заявить, что вещь не его. В качестве подстраховки в кармане лежала

собственноручная расписка Эрики фон Вестарп, но, как известно, береженого бог

бережет.

Он бросил взгляд на часы. Сам пришел за десять минут до назначенного

времени. Насколько знал, Эрика на свидания никогда не опаздывала. Да и Леона в

его Иностранном легионе должны были приучить к точности.

Ярослав закурил и стал снова анализировать ситуацию. Больше всего его и

Центр, кстати, беспокоил самостийный журналист с диверсионно-разведывательным

прошлым.

Если пишешь об искусстве, сам бог велел клубиться в розово-голубой

тусовке, клепаешь статьи о спорте — не вылазишь из раздевалок; о финансах и

прочем экономическом бандитизме — дружишь с беловоротничковой плесенью из

кондиционированных офисов. Но если рыщешь по местам боев и в районах

спецопераций, будь готов к встрече с холодноглазыми ребятами из спецслужб. На

каких условиях тебе позволят блуждать в запретной зоне — вопрос отдельный. Но

договариваться придется непременно. Спецслужбы и их визави независимых

собирателей информации не жалуют. Там, где стреляют, взрывают и беззвучно суют

нож под ребра, извечный вопрос «быть или не быть» перефразирован в «свой или

чужой». И не дай бог ответить неправильно. Журналистское удостоверение — не

бронежилет, от пули не спасет.

Центр, прокачал Леона через все компьютерные архивы. Кого именно

снабжает информацией Леон Нуаре, делать вывод еще рано, но в том, что журналист

подрабатывает шпионажем. Центр не сомневался. Все это привносило в предстоящую

операцию острый привкус опасности, как мексиканский перец в хорошо поджаренное

мясо.

Ярослав отметил, что пальцы отбивают по столу марш матадоров из

«Кармен». Именно им, матадором, готовым к смертельно опасной игре с быком, он

себя сейчас и чувствовал.

К кафе подъехал приплюснутый «Порше». Из ярко-красной машины выскочила

женщина. И у Ярослава екнуло сердце.

Сегодня на Эрике были облегающие брючки и короткая кофточка,

открывающая плоский загорелый живот. Эрика стала возиться с замком, очевидно,

заел, и ей пришлось прижать дверь коленкой. Она вскинула голову и помахала

рукой черным стеклам кафе. Знала, там ее уже должен ждать этот русский,

абсолютно не закомплексованный и уверенный в себе.

Ярослав похотливым взглядом ощупал ее с головы до ног и глубоко

затянулся сигаретой.

На стол упала тень. Ярослав начал поворачивать голову, но тут в ней

миллиардом искр взорвалась боль...

...Он открыл глаза и первое, что увидел, была коричневая лужа. В ней

плавали мутные блики, извивались, как светящиеся червячки. Завороженный их

танцем, Ярослав не сразу сообразил, что измененным ударом зрением видит

пролитый кофе. И сразу же почувствовал характерный сладкий запах. Рот был забит

чем-то вязким и соленым. Ярослав попробовал оторвать голову от стола. Но тут же

сверху обрушился новый удар...

* * *

Сов.секретно

Москва, Центр

Докладываю, что при проведении оперативного мероприятия в рамках

операции «Музей» неустановленными лицами совершено нападение на сотрудника резидентуры подполковника СВР Садовского Я. К.

В порядке обеспечения мероприятия мною была организована оперативная видеосъемка подступов к кафе «Измир». Анализ видеозаписи и показания офицера, обеспечивающего спецмероприятие, позволяет утверждать, что нападавшие воспользовались черным входом. Нападение произошло в момент прибытия объекта “Княжна”. Практически следом за ней на месте встречи появился объект “Легионер”. Они оказали первую помощь потерпевшему и вызвали полицию.

Доподлинно известно, что предмет, предназначенный для передачи объекту “Легионер”, в личных вещах Садовского не обнаружен. Пропала также расписка объекта “Княжна”.

В настоящее время Садовский Я. К. находится в нейрохирургическом отделении. Врачи оценивают его состояние как средней тяжести, транспортировка потерпевшего в ближайшие дни исключается.

И. о. резидента Забелин К. П.

* * *

За окном выгоревшее за день небо медленно .наливалось вечерней синевой.

Ярослав, не отрываясь, смотрел на шпиль телебашни. Глаза время от

времени застили слезы, картинка начинала расплываться, и, казалось, что

луковица берлинской телебашни начинает плавиться, как свечка. Тогда он быстро

смаргивал слезы и вновь упрямо утыкал взгляд в шпиль. Это был единственный

доступный ему способ удержать сознание от скатывания в полуобморочный сон. В

голове было пусто, мозг, отравленный ударными дозами обезболивающих препаратов,

отказывался работать. Да и думать, если честно, не хотелось до тошноты. И так

все ясно — провал.

Вежливые дяди из «крими» сочувственно покивали, почеркали что-то в

своих блокнотиках и удалились, сдав Садовского на попечение врачей. А те

приступили к работе сноровисто и педантично. Немцам, как понял Садовский, без

разницы: чинить «фольксваген» или латать человека. Работают, как роботы, четко

и без лишних эмоций. Когда его наконец оставили в покое, Садовский стал

смотреть в окно. И ждать визита сострадательных сослуживцев.

Знал, кто-то из резидентуры непременно должен навестить боевого

товарища.

Дверь бесшумно отворилась, и на пороге возник Крыс.

«Твою маму... Не удержался, зараза, лично заявился», -- подумал

Ярослав, заставив себя улыбнуться.

Забелин ощупал взглядом палату, надолго задержал его на вентиляционной

решетке. С глубокомысленным выражением лица перемалывал челюстями жвачку.

По легенде Крыс вполне мог посетить попавшего в беду соотечественника:

атташе по культуре не мог не проявить участия к судьбе представителя российских

электронных СМИ. Но и.о. резидента безусловно мог послать в больницу

кого-нибудь из подчиненных. Раз пришел сам, значит, усмотрел в этом некий

смысл.

«Ну прямо Штирлиц пришел проведать радистку-роженицу!» — Ярослав закрыл

глаза. Сил терпеть этот дешевый спектакль не было.

Крыс сел в кресло у кровати, похлопал Садовского по колену

— Как ты, дружище?

— Как видишь, — процедил Ярослав. — Понатыкали в меня трубок, как в

космонавтку Белку. Только скулить и остается.

Судя по злорадному выражению лица, увиденное Крыса порадовало.

— Ты что-нибудь помнишь?

— Пил кофе. Подъехала Эрика. Дальше — темнота. Били дважды.

— Возможно, больше. Полюбуйся.

Крыс достал из кармана зеркальце, чем очень удивил Ярослава. Но

собственное отражение удивило его еще больше. Из прямоугольника зеркала на него

глянула пунцовая образина с расплющенными губами и с фиолетовыми кругами под

глазами.

— Сотрясение мозга. Подозревают трещину основания черепа, — добил Крыс.

— Так что ты уж поосторожнее. Резкие движения тебе сейчас противопоказаны.

Ярослав тихо застонал. Врачи оказались куда гуманнее и не позволили ему

взглянуть на себя в зеркало. И только законченный садист Крыс мог в такой

ситуации ввернуть фразочку с двойным дном: «резкие движения», которые

противопоказаны больному, — это тонкий намек на то, что больничную палату

следует считать камерой предварительного заключения до тех пор, пока

резидентура не подберет погорельцу более подходящее место для неторопливых

бесед.

Крыс указал глазами на решетку вентиляции.

— Полиция сказала, что увидев тебя валяющимся под столом, девушка

выскочила на улицу и подняла крик. Как раз подъехал твой знакомый Леон.

Отважный человек — он сразу бросился в погоню за нападавшими. Но никого не

поймал. Задняя дверь в кафе оказалась запертой снаружи. Хозяина нашли связанным

в подсобке. Ты часто бывал в этом кафе?

— Второй раз, — нехотя ответил Ярослав, включаясь в «игру на

микрофоны».

— А кто предложил встретиться в кафе? — с иезуитской улыбочкой задал

вопрос Крыс.

— Эрика. Эрика фон Вестарп.

— Дай-ка я подушечку поправлю. — Крыс наклонился над ним и в самое ухо

прошептал:

— Как тебя она поимела, а?

— Да иди ты! — Ярослав поморщился, когда его окатило ментоловым

дыханием Крыса.

— Бумажник, документы, все пропало. Все, — подчеркнул Крыс, дав понять,

что брактеат так и не нашли.

— Надежда умирает последней, — попробовал настроиться на

оптимистический лад Ярослав. В конце концов, подобрать брактеат могли Эрика или

Леон. Если так, то еще не все потеряно. Еще сохранялся шанс продолжить игру.

— Мне другая поговорка нравится. Что с возу упало, то пропало. — Во

взгляде Крыса ясно читалось брезгливое презрение к проигравшему.

Садовский заставил себя думать. В который раз просчитал возможные

варианты. Их было всего три: подставила Эрика, подставил Леон или кто-то вел

эту парочку задолго до их встречи с Ярославом. Так или иначе, но все, что

напланировал Центр, можно пустить на туалетную бумагу. Брактеат исчез. И

виноват в этом тот, кто так безответственно подставился. Глаголев, само собой,

Крысу клизму вставит, но главным виновником все равно назначат Ярослава,

который сразу не раскусил провокацию. А значит, выгонят пинком под зад, как

пса, потерявшего нюх. Но перед этим прогонят через все адовы круги служебного

расследования.

Ярослав понимал, что надо собраться и начинать биться за свое будущее

уже сейчас, пока лежит в относительной безопасности больничной палаты. В

Следственном управлении на Лубянке ему не дадут в тиши и покое выработать линию

поведения. Там будут прессовать по полной программе, вытягивая всю подноготную.

Но он чувствовал, что воля к сопротивлению слабеет с каждой секундой.

Как всякий человек, у которого вырвали почву из-под ног, — а

изуродованное лицо лишь усугубляло шок, — Ярослав желал одного — забыться и

уснуть, втайне надеясь, что, проснувшись, он обнаружит, что все было лишь сном.

Вялость внутри он списывал на действие лекарств. Думать иначе не позволяло

самолюбие. И лишь оно сейчас не давало разрыдаться в голос прямо на глазах у

ненавистного Крыса.

— Слушай, Костя, шел бы ты... Башка у меня раскалывается. И спать хочу.

— Конечно, поспи. Торопиться тебе некуда. Раньше, чем через неделю,

тебя отсюда перевезти не позволят.! Но мы что-нибудь придумаем.

Намек был достаточно прозрачный, участие в голос! Крыса не обмануло.

Правила Ярослав знал: если бы травма черепа и неподкупность немецких врачей,

стоят сейчас Ярославу на первом допросе.

В палату вошла медсестра. Сделала строгое лицо и постучала пальчиком по

часам на руке.

— Господин атташе, пять минут истекли! Больному нужен покой.

«Больному нужны мыло и веревка», — мелькнуло в голове у Ярослава. Юмор

был совершенно могильный, но точно соответствовал моменту и тому, что творилось

сейчас у него в душе.

Крыс бодренько вскочил, вскинул кулачок в пролетарском приветствии,

пробормотал что-то ободряющее и выскользнул из палаты.

Медсестра пшикнула дезодорантом, наполнив палату цветочными ароматами.

Подоткнула простыню под Ярославом. Пощупала пульс и успокаивающе кивнула. Глаза

при этом она слишком быстро отвела в сторону.

Ярослав ужаснулся. Впервые за всю его взрослую жизнь молодая женщина не

стала пристально, как завороженная, смотреть ему в лицо. И это стало самым

верным и жестоким знаком краха. Окончательного и неумолимого.

Черное солнце

Шахматы были старинные, фигурки филигранной мастерской работы

изображали воинов эпохи крестовых походов. Хиршбургу досталось воинство

Салладина, а Винеру — крестоносцы. Бой был в самом разгаре, рыцари с крестами

на плащах упорно атаковали оборону правоверных.

Винер дождался, когда слон черных шагнет на две клетки вперед, блокируя

вырвавшуюся вперед пешку белых — мальчика-оруженосца с осиной талией, и встал

из-за стола. Прошел к бару, зазвенел льдом в бокалах.

— Вам джину, Вальтер? — на всякий случай поинтересовался он, хотя знал

ответ.

- Совсем чуть-чуть. Не могу пить в такую жару, — отозвался Хиршбург.

— Напрасно. Англичане, когда сунулись в тропики, быстро установили, что

не виски и тем более не водка, а именно джин спасает от жары. И к тому же

купирует тропическую лихорадку

— А Черчилль хлестал армянский коньяк, который ящиками посылал ему

Сталин, — пробурчал Хиршбург.

— Ну, правители всегда выпадают из нормы, — усмехнулся Винер, наполняя

свой бокал сухим вином. — Кстати, этот русский разведчик... Как, по-вашему,

сколько времени ему надо, чтобы догадаться, что его подставили свои?

Хиршбург покосился на папку, лежащую на столе. Сначала показалось, что

Винер оставил его доклад о событии в Берлине без комментариев. Но, как

оказалось, все это время обдумывал сообщение.

— Если ему не отбили мозги, а мне сообщили, что он достаточно легко

отделался, — начал Хиршбург, то, безусловно, он сейчас прокачивает ситуацию.

Сначала будет подозревать непосредственных участников - Эрику и Леона. Потом

станет грешить на некую «третью силу», которая «вела» его партнеров задолго до

встречи с ним. Ну а после визита в больницу человека из резидентуры мысли у

него потекут в нужном направлении.

— И как он поступит, когда поймет, что его подставили, чтобы не

возвращать брактеат?

— Садовский — самовлюбленный авантюрист. Наблюдаем за ним давно, и

психодинамика этого человека нам абсолютно ясна. Без сомнений, он постарается

вырваться из капкана, — уверенно заявил Хиршбург. — Дилемма проста: либо он с

треском провалился, и в ближайшие дни его «эвакуируют» в Москву, либо он пал

жертвой операции Москвы, что болезненно для его самолюбия. Человек он неглупый

и должен понимать, что его нынешнее плачевное состояние — идеальная почва для

вербовки. Наверное, бедняга, вздрагивает от каждого шага в коридоре — ждет

ребят из БНД.

— На карьере шпиона можно ставить крест, — с поддельной грустью

вздохнул Винер.

— Безусловно, — кивнул Хиршбург. — И он это понимает. Эксперты уверены,

что он выберет «вариант Орлова». Если помните, был такой разведчик у Советов.

Узнав, что в Москве идут повальные аресты среди разведчиков, он попросту исчез.

Вынырнул в Канаде, откуда послал письмо Сталину Пригрозил, что в случае угрозы

семье выдаст всю сеть в Европе, а если его не тронут, то будет молчать. Сталин

условия принял, и СМЕРШ оставил Орлова в покое. Надо признать, что Орлов не был

перебежчиком в чистом виде и в ФБР не побежал. Он просто вышел из игры.

Сохранил себе жизнь и сберег честь. Что в нашем ремесле бывает крайне редко.

— Рассуждения о чести оставим моралистам. А на жизнь нужны деньги. Они

у Садовского есть?

— Да, порядка пятисот тысяч на счету в Швейцарии. --Хиршбург не стал

сверяться с записями. Такие ключевые моменты, как личный счет офицера СВР, он

запоминал накрепко. — Сейчас у русских модно совмещать государственную службу с

бизнесом. Вернее, службу они воспринимают как вариант предпринимательской

деятельности.

— Надеюсь, его руководители об этом узнают?

— Можно не сомневаться. — Хиршбург позволил себе улыбнуться, уловив

иронию в голосе шефа. - Вот в чем русские сильны, так это в служебных

расследованиях. Вывернут наизнанку все грязное белье. Думаю, докопаются до

интимной жизни этого донжуана из СВР. Представляю, какой они испытают шок.

Винер пригубил вино, задумавшись, посмаковал.

— Знаете, Вальтер, единственное, что оправдывает жертву фигуры, — это

сохранение темпа. Пойдемте на воздух — там дышится и думается легче.

Он взял бокал и пошел к витринному окну. Ногой нажал кнопку на полу,

стекло поехало вбок, и в комнату хлынули запахи и звуки сада.

Хиршбург с грустью посмотрел на шахматную доску. Бросать партию не

хотелось, оборона его исламского воинства была сильна, и конница готовилась к

рейду по флангу противника.

— Оставьте, партия проиграна, — подал голос Винер, стоя на границе

сумерек и света, заливавшего комнату. — Мой слон — на С-4. Вам придется брать

его конем. Ферзь на G5 — шах. И через три хода — мат.

Хиршбург проверил. Действительно, всадница на белом коне врезалась в

самую гущу его пехоты и целила копьем в грудь Салладина. Спасения не было.

* * *

Срочно

Сов.секретно

Москва, Центр

Докладываю, что находящийся на излечении Садовский Я. К. в промежутке

21.00— 21.15 скрылся из госпиталя в неизвестном направлении. Силами

оперативного и агентурного аппарата резидентуры предпринимаются все меры по

поиску и задержанию Садовского.

Забелин К. П.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ПОЧЕТНЫЙ ПЕНСИОНЕР

Странник

В квартире Леона Нуаре работал автоответчик. Максимов уже наизусть знал

записанное на трех языках обращение. Звонить приходилось из таксофонов — не

хотелось светить мобильный. Пять раз механический голос предлагал оставить

сообщение, чего Максимов не сделал. И не из-за того, что говорящая

по-французски Карина осталась в отеле. Для контакта вполне хватило бы

английского, но он не решался сделать шаг, как зверь, почуявший масляный

металлический запах капкана впереди на тропе. Почти час бродил по району, где

обитал Нуаре, так и не выйдя на узкую улочку, где в аккуратном домике на втором

этаже находилась квартира Леона.

Тем временем смеркалось, и Берлин зажег свои вечерние огни. На них, как

мотыльки, потянулись отдохнувшие туристы и уставшие горожане.

Максимов решил зайти в пивной бар, окнами выходящий на перекресток

улицы, ведущей к нужному дому Приезд пожарных, полиции и неотложки с такого

наблюдательного пункта пропустить невозможно. Интуиция подсказывала, что

телефон Леона молчит неспроста и тихо этот вечер не закончится.

Бар уже гудел, как растревоженный улей. Дым плотным слоем клубился под

потолком. Было тесно и жарко. Шум голосов заглушал оркестрик, пиликающий что-то

бодренькое. Мелкие питейные заведения Берлина, утратив идеологический контроль

СЕПГ, ударились кто в американизм с неоном, виски и биг-маком, кто — в родную

старину. Этот бар относился к последней категории, поэтому оркестрик,

возглавляемый аккордеонистом, наяривал сугубо этнические мотивы.

И меню было традиционным, восходящим ко временам Генриха Птицелова, —

пиво, шнапс, копченые колбаски и айсбайн. Задастые кельнерши в кружевных

передниках прокладывали себе путь в толпе, перетаскивая за раз по десятку

кружек. Аппетитные полные локти не только вызывали слюноотделение у мужчин, но

служили их обладательницам надежным средством обороны от нескромных рук

посетителей. В принципе, было весело и без претензий, как везде, где собирается

простой люд.

Максимов сел за столик у окна. Не успел сделать глоток, как напротив

плюхнулся здоровенный, как медведь, пожилой немец. Дружески подмигнул Максимову

и сразу же приложился к кружке. Три четверти содержимого литровой кружки без

усилий перекочевало в объемистый живот соседа.

На вид он был типичным «ости», не избавившимся от социалистической

провинциальности и невольно комплексующим из-за этого перед своими

западногерманскими собратьями. Только из-за пенсионного возраста не спешил

меняться и врастать в капитализм, довольствуясь тем минимумом, что ему

полагался от объединения Германий. На оставшийся век хватит, пусть молодежь

перестраивается. Лицо немца лоснилось здоровьем сибарита, толстый слой

подкожного жира гарантировал запас сил и оптимизма, несмотря на любые

перехлесты политики и личной жизни. Он был из тех счастливцев, что по утрам от

переизбытка жизненной энергии поют не только под душем, но и в туалете.

Максимов был уверен, что такого колоритного типа он не мог не заметить.

Значит, не шел следом. Большее беспокойство вызывал молодой парень спортивного

вида, расположившийся у стойки. Слишком типичный, слишком спортивный на вид,

чтобы коротать вечер в прокуренной пивнушке. Парень сидел спиной к Максимову,

ничем не выражая любопытства. Но в то же время надежно отсекал собой путь

отхода.

После первой дозы немцу захотелось общения.

— Русский? — ломая язык, спросил немец по-русски.

— Да, — помедлив, ответил Максимов. — Что-то имеете против?

— Нет. Я любил русских. И еще больше люблю с тех пор, как вы ушли. Так

бывает, не удивляйтесь. Когда разведешься с женой, с которой прожил не один

десяток лет, вдруг начинаешь любить ее. Ничего не раздражает, она уже не пилит.

И невольно вспоминаешь только хорошее. Самообман, конечно. Но это приятней, чем

грызть себя, вы не находите?

Максимов насторожился. Внешний облик простака и любителя пива никак не

вязался с такой способностью к образному мышлению и склонностью к парадоксам. И

словарный запас у немца оказался подозрительно богатым.

Немец ущипнул за складки на боку проплывавшую мимо кельнершу.

— Два шнапса. Мне и моему другу, — распорядился он, подмигнув

Максимову.

«Не нравится мне эта дружба народов», — подумал Максимов, отвернувшись

к окну.

Его учили, что хорошее расположение подозрительно. Людям, в сущности,

глубоко наплевать друг на друга, что является нормой. Малознакомые люди должны

быть по отношению к тебе корректны и холодно вежливы, в рамках воспитания,

конечно. Повышенный интерес и чрезмерные знаки внимания оказывают только при

корыстном интересе: моральном, материальном или любом ином. Попытка разорвать

дистанцию, обласкать вниманием и распахнуть душу, пусть даже по пьяному делу,

должны восприниматься как скрытая атака. И никак иначе.

По столу стукнули два стаканчика. Заказы здесь выполнялись быстро,

несмотря на толчею.

— Прозит? — Немец приподнял свой стаканчик. Максимов сконструировал

форму вежливого отказа и приготовился выдать ее вслух, когда немец неожиданно

сказал:

— Напрасно ждете. Он не придет. — У немца вдруг совершенно пропал

акцент.

— Я никого не жду. — Максимову удалось скрыть удивление.

— Да? А мне показалось, что ждете. — Немец хитро прищурил свои медвежьи

глазки. Он обвел рюмкой прокуренный зал. — Здесь многие ждут Леона Нуаре. Из

окна не видно, но если пройдете вверх по улочке, то увидите две машины. В одной

скучает парнишка из русского посольства. В другой сопят два борова из БНД.

Наряд «крими» засел в квартире напротив двери Леона. Ребята из самых разных

команд сейчас прочесывают бар пресс-центра и с десяток других кабаков, тревожат

сон многочисленных шлюшек, в надежде найти Леона. Но я думаю, все напрасно.

Интуиция, знаете ли...

Максимов краем глаза заметил, какой напряженной и чуткой стала спина

парня у стойки. Нет, с такого расстояния он ничего слышать не мог, но,

очевидно, какими-то сенсорами уловил, как резко подскочило напряжение за

столом.

— У вас прекрасное самообладание, Максим, — произнес немец. Чокнулся о

рюмку Максимова. — Прозит?

— Прозит! — Максимов резко опрокинул в себя жгучую жидкость. Выдохнул в

кулак. Промокнул выступившие слезы. — Вы угадали, меня зовут Максим. Но

никакого Леона я не знаю.

Немец в этот момент был занят тем, что посылал вдогонку за шнапсом

оставшееся пиво, поэтому что-то невнятно промычал в кружку.

— Уф. — Он отставил пустую кружку. — Верю, не знаете. У вас были другие

причины экстренно покинуть Гамбург. Сразу же после разговора с профессором

Брандтом.

Максимов отметил, что кулаки у немца размером точно с пивные кружки и

веса в нем полтора центнера. Несмотря на возраст, в хорошей физической форме и

наверняка резкий, как медведь в атаке. Такого валить придется с использованием

тяжелых подручных средств, вроде стула. А еще под боком выжидает молодой, явно

разрядник по какому-то мордобойному виду спорта. Тоска!

— Вы не представились, — напомнил он немцу.

— Курт Энке.

Немец протянул лапу, Максимову пришлось пожать ее. Заодно оценил

крепкость ладони. Как тиски, хоть кирпичи дроби.

— А вы меня не узнаете? Впрочем, вам тогда было лет десять... Дед ваш,

Святослав Игоревич, меня бы узнал.

Максимов выдержал паузу. Настала его очередь проверить самообладание

немца.

— Нет проблем!

Он достал мобильный, вызвал из памяти номер деда. Мысленно прикинул

разницу во времени между Москвой и Берлином и заранее настроился на бурную

реакцию деда. Прикрыл ладонью трубку, чтобы хоть немного отсечь гул пивной.

— Дед? Это я. Звоню из Берлина. — Он вспомнил, что первый вопрос в

мобильной связи — «ты где?».

— Из какого бардака? — уточнил дед.

— Пивная. Черт ее знает, как называется. Слушай, дед, ты знал Курта

Энке? Такой сухой пруссак, длинный, как жердь.

— Нет. Энке похож на Ельцина в дни «работы с документами». Рожа

лоснится, и глазки блестят. — Изучая историю, дед выработал в себе стойкую

антипатию к вождям и царям всех времен и народов. — Он рядом?

—Да.

Дед помолчал.

— Так, спроси, помнит ли он Панкрата.

Максимов обратился к Энке:

— Дед спрашивает, Панкрата не забыли?

Немец задумался, потом расплылся в широкой улыбке.

— Егеря из-под Малоярославца? Как его забудешь! — Он приложил палец к

круглому шраму над левой бровью. — Дробь срикошетила. Чуть глаз мне не выбил,

алкаш в ушанке.

Максимов вновь прижал к уху трубку.

— Дед? Малоярославец.

— Правильно. Мы там охотились в семьдесят втором. Передай ему трубку.

Максимов молча протянул телефон немцу.

— Здесь Энке! — солидно представился тот.

Слушал, что говорит ему дед, все шире расплываясь в улыбке. Вернул

трубку Максимову

- Максим? Энке можно доверять. Это старый друг.

Дед надолго замолчал, не обращая внимания на валютный тариф связи. —

Что еще сказать... Я никогда не сомневался в твоей способности совать голову