О судьбе двух маленьких узников саласпилсского лагеря смерти
- Не надо плакать...
- Это не я плачу, это душа моя плачет...
В квартире Валентины Васильевны Пучковой царит удивительная просветленность. Кажется, она исходит от только что выпавшего за окном, снега. А может, не в нем причина: возможно, просветленность эта - суть душевного, состояния хозяйки дома? Валентина Васильевна, чтобы сдержаться и не дать волю слезам, старается отвлечься. Она встает из-за стола и подходит к шифоньеру, откуда извлекает альбом с фотографиями, старые конверты с вложенными в них листами бумаги. Это семейный архив - драгоценней вещи в доме, пожалуй, и нет.
Рассматриваем пожелтевшие фотографии. На одной из них изображен мальчуган в белой рубашке, в темных на помочах штанишках. Четырех-пяти лет. Он стоит, у освещенной солнцем стены дома, и, если повнимательнее приглядеться, можно заметить, насколько тонки и искривлены его ноги - следы тяжелой формы рахита.
- Это младший, Шурик, - комментирует Валентина Васильевна. - Он тогда только начал ходить.
На другой фотографии двое мальчиков. И снова комментарий: "Рядом с Шуриком - его брат Витя. Он немного старше, и в концлагере он был покрепче Шурика".
Однако как все относительно в этом мире: покрепче - это значило, мог самостоятельно кое-как передвигаться по загородке, в одном из бараков Саласпилса. Когда приходил "тот, кто брал шприцем, кровь", Витя не выдерживал - падал в обморок. Мальчик приходил в себя, когда человека в белом халате в загородке уже не было. Его лицо (круглое, красное) впилось в память на всю жизнь.
Когда и как все это началось? Каким непостижимым образом вплелись ниточки судеб двух белорусских детей в судьбу этой русской женщины, прикрывшей собой смертельно измученных, донельзя беззащитных существ?
Валентина Васильевна вспоминает: "И до войны и во время нее я работала на Рижском фарфоровом заводе штамповщицей. Однажды среди женщин разнесся слух, что в Саласпилсском концлагере появилось много детей - больных, истощенных. Стали думать, как их оттуда вызволить..."
Попытки женщин напрямую связаться с комендатурой лагеря ни к чему не привели. Попытались через посредников убедить фашистов передать какое-то количество детей населению. И вот, в апреле 1943 года, уже после Сталинградской битвы, лагерные палачи согласились освободить несколько десятков советских детей. Дело было, разумеется, не в том, что изуверская машина уничтожения вдруг устала и начала работать с перебоями... Нет. В том "жесте милосердия" был свой циничный расчет: поскольку доведенные до крайней степени измождения маленькие узники, все равно не могли больше служить донорами, от них решили на время избавиться. Их отдавали на откормку, как скот, чтобы затем снова их кровью снабжать, полевые госпитали вермахта. За годы войны из 12 000 ребятишек, прошедших преисподнюю Саласпилсского концлагеря, 7000 умерли там от голода и нечеловеческих мучений.
В один из апрельских дней работниц фарфорового завода взбудоражила весть: в следующее воскресенье в рижский монастырь привезут первую партию саласпилеских детишек.
В. ПУЧКОВА:
- Перед тем как ехать туда, я попросила свою маму нагреть как можно больше воды, чтобы помыть взятого малыша. И вот с сестрой Тамарой 16 апреля 1943 года мы едем в монастырь. Навстречу нам попадались плачущие женщины с детишками на руках. Одно только название. Кости да кожа. Когда мы вошли в помещение, я увидела двух мальчиков: один из них сидел на скамейке, в одних чулочках, другой и сидеть не мог. У меньшего на лице свежая ссадина - видно, зацепили, когда сажали в машину. На шее у каждого картонная бирна и металлический круглый жетон. Раньше такие жетоны в гардеробе выдавали... Кто-то мне сказал: "Валя, слишком слабые ребята, может, подождешь другую машину?". А как я могла ждать другую машину, когда на глазах затухала жизнь? И мы с сестрой взяли детей: я меньшего, Шурика, Тамара - Витю. Оба были без кровинки, руки не держались, висели, животики большие...
Дома померили им температуру - сорок... Страшно было мыть, могли еще больше простудиться. Достали бутылку водки, смешали ее с горячей водой и стали в этом растворе их купать. Шурик не стоял на ногах, он все время падал. Когда его стали раздевать, он закричал: "Не дам, не дам - это мое!" Он думал, что у него отнимают последнюю одежку. Мама говорит мне: "Валя, бери большую подушку, клади его на нее". Я так и сделала. Когда его переодели и положили в постель, только тогда он повернул к нам голову и улыбнулся...
То, что сделала Валентина Пучкова, сделали тогда многие женщины Московского форштадта Риги. Ими двигало всесильное человеческое сострадание.
Муж Валентины Васильевны - Александр Васильевич Пучков оказать сколько-нибудь существенную помощь семье не имел никакой возможности. После гангрены, у него была ампутирована нога. И когда Валентина Васильевна посоветовалась с ним относительно детей, он сказал: "Если у тебя хватит на всех сил - бери, и я, чем могу, тоже буду помогать". И сил у нее хватило, и терпения, и материнской любви. А когда у сестры Тамары фашисты забрали мужа в концлагерь, маленький Витя перешел жить к Валентине Пучковой.
В том же фотоальбоме есть снимок, на котором запечатлена вся семья: Валентина, Александр Васильевич, бабушка, Витя и Шурик.
Это, счастливое мгновение будет "остановлено" в еще далеком для них 1946 году. А тогда, в 1943 году, шла война, дети болели и нужны были огромная выдержка и любовь, чтобы противостоять всем невзгодам.
В. ПУЧКОВА:
- Многих детей тогда погубила слепая любовь. Люди, принявшие малышей, хотели сделать как лучше, поэтому ничего не жалели, отдавали им лучший кусок со стола. И истощенные организмы не выдерживали.
Витя как-то попросил у бабушки хлеба, а Александр Васильевич запретил ей это делать. Я грешным делом даже усомнилась: неужели ему жалко ребенку хлеба?. Как-то это не вязалось с его очень отзывчивым и мягким характером. А Витя плакал: "У тебя есть хлеб, а ты не даешь". И я тоже не сразу поняла, что нельзя изголодавшихся детей кормить хлебом. Стали для них готовить "болтанку" из муки, свекольный отвар...
Несмотря на всю заботу, Шурик встал на ноги только год спустя. Зато сколько было для нас радости. "Папа, - говорит он Александру Васильевичу, - гляди как я круто бегаю". Он путал белорусские слова с русскими, муж делал для них игрушки, рассказывал занимательные истории, отвлекал их от воспоминаний о пережитом. Однажды муж сказал: "Вот и тетя Валя идет", на что Шурик возразил: "Нет, это не тетя, это моя мама".
А что же случилось с родной матерью мальчиков - Любовью Скрипко? Ответа на этот вопрос нет. Виктор помнит ту черную минуту, когда их с ней разлучали в Саласпилсе. Она даже не успела сыновьям сказать слова утешения. Только крикнула: "Они мстят нам за вашего отца, за то, что он партизан". Любовь Скрипко увезли в один из концентрационных лагерей смерти, находящихся в Польше...
Виктор ПУЧКОВ, он же Виктор Скрипко:
- Осенью 1942 года нашу деревню Скрипщину фашисты сожгли вместе с ее жителями. Родителей отца и матери вместе с другии стариками заперли в нашей бане и там заживо сожгли. Потом других жителей деревни согнали вместе и стали затаскивать в церковь. Каким-то чудом несколько человек, в том числе и я с матерью, выскользнули из цепи oxpaнения. Всех остальных сожгли в церкви. Нас потом, как котят - кого за ногу, кого за голову - побросали в грузовики и отвезли в Саласпилсский концлагерь. Нас было четверо - мама, я, Шурик и старший брат Володя.
Виктор помнит свое детство и свой дом. Помнит и крутой песчаный берег над рекой, где жили дикие пчелы, откладывая мед в скрученные листья тополя. Maльчишки их вытаскивали из песчаных сот и обсасывали. Последующее, что с ними произошло, он запомнил навсегда и будет помнить до последнего своего вздоха.
И сейчас стоят перед глазами охваченные пламенем бревенчатая баня и красная кирпичная церковь и руки односельчан, высовывающиеся из окон. Тот день был без пощады. Это случилось за пять месяцев до трагедии деревни Хатынь, и примерно в то самое время, когда фашисты сожгли соседнюю деревню Дремлево с 286 ее жителями (та трагедия унесла 124 детские жизни). Это случилось за 26 лет до открытия мемориала "Хатынь", куда приходят люди, чтобы узнать: "Хатынь не одна: 186 деревень вместе с людьми сгорели дотла на нашей земле белорусской".
В. ПУЧКОВ:
- Когда я, будучи уже взрослым человеком, был в Хатыни, то интересовался судьбой нашей деревни. Экскурсовод провела до "Кладбища деревень", среди памятников которым я нашел и нашу Скрипщину. Я не могу ни отрицать, ни утверждать - остался ли кто в живых из односельчан. Правда, в Риге жила моя тетка, которую вместе с нами привезли в 1942 году в Саласпилс и которую я потом встретил совершенно случайно. То, что она рассказала о войне, совпало с тем, что сохранилось у меня в памяти. Старший брат Володя пропал без вести...
А возможно, он живет где-то рядом. Валентина Васильевна еще в годы войны узнала, что его взяла на воспитание какая-то женщина из Икшкиле. К концу войны ее след вместе с Володей затерялся.
И ЕСЛИ КТО ЗНАЕТ ЧТО-ЛИБО О СУДЬБЕ ВОЛОДИ СКРИПКО ИЗ БЕЛОРУССКОГО СЕЛА СКРИПЩИНА, ПУСТЬ ОТКЛИКНЕТСЯ - ЕГО ЖДУТ БРАТЬЯ ВИКТОР И АЛЕКСАНДР (1938 И 1940 ГОДОВ РОЖДЕНИЯ).
В. ПУЧКОВА:
- В конце 1943 года и в начале 1944 года немцы начали возвращать детей в концлагерь. К нам домой тоже стали оттуда приносить повестки. Мы с Александром Васильевичем до поры до времени отговаривались: у детей, дескать, плохое здоровье, и мы их отправили жить в деревню. Но однажды пришел категорический приказ в условленный срок доставить детей на пункт сбора. Мы этого, конечно, не сделали, а вскоре, на наше счастье, фашисты начали готовиться к бегству и им было не до нас...
Когда Виктор и Александр стали совершеннолетними, супруги Пучковы их усыновили. Валентина Васильевна прожила нелегкую жизнь. Сама из большой семьи, она начала работать с раннего детства, и потому и своих приемных сыновей воспитывала в духе любви к труду. Например, Виктор шестнадцать лет проработал на заводе слесарем-инструменталь-щиком шестого разряда. По болезни (невроз сердца - не прошли бесследно дни, проведенные в концлагере) он вынужден был уйти оттуда и сейчас трудится в пансионате "Лиелупе".
Александр - токарь, работает на заводе "Металлотехника". "Мне не стыдно за них, - говорит Валентина Васильевна, - это порядочные трудолюбивые люди".
Когда я возвращался от Валентины Васильевны и Виктора Пучковых домой, в глаза мне бросился номер на проезжавшем мимо автобусе - 5253. Жетон с таким же номером: висел на шее Александра Скрипко, когда он был в Саласпилсском концлагере. Я, конечно, понимал, что все это лишь совпадение, ничего не значащий набор цифр. Но подумалось: какими неисчислимыми бедами в годы войны дался людям этот мирный рейс. И вдруг кольнуло сопоставление: и автобус, и те жетоны, что остались лежать на столе Валентины Васильевны, сделаны из одного материала - металла. Добытого, выплавленного, обработанного руками человека. И какое разное их предназначение. И невольно возник вопрос: как сделать, чтобы на земле всегда повелевал один только мирный металл? И пусть он будет в любом виде и с разными номерами...