ТОГДА ЕЩЕ ЧЕРЕМУХА ЦВЕЛА...

Эти строки из стихотворения ГРИГОРИЯ ПОЖЕНЯНА, написанного им в Доме творчества писателей в Дубулты. По признанию автора, добрая половина из всего созданного им сложилось именно здесь, в Дубулты, на вибрирующей полоске суши, отделяющей реку Лиелупе от Рижского залива. Недавно, за достижения в литературном творчестве, Г. Поженяну была присвоена Государственная премия РСФСР 1986 года.

- Григорий Михайлович, впервые за многолетнюю историю ваших приездов в Дом творчества в Дубулты, вы прибыли сюда в ранге лауреата Госпремии... За что конкретно вы удостоились столь высокой награды?

- Формально - за книгу стихов Погоня. В известном смысле для меня это итоговая вещь, невольно связанная с 40-летием Победы. В сборник вошло много стихов, которые долго не публиковались, но которые тем более мне дороги. То, что годами терзало и стало стихами. У меня такое ощущение, словно я от чего-то непосильного наконец-то освободился. Произошел облегчающий душу выдох...

Госпремию воспринял с радостью. Но к ощущению радости примешивается и огорчение, связанное с тем, что в России есть поэты, не менее меня достойные этого отличия. Если бы у меня спросили - кто больше заслужил эту премию - я или Булат Окуджава - я бы, не задумываясь, ответил - Окуджава.

- Почему книга называется Погоня?

У меня есть такие стихи:

Я старею и снятся мне травы,

а в ушах то сверчки, то шмели,

но к чему наводить переправы

на оставленный берег вдали?

И дальше:

С той поры я бегу и бегу,

а за мною собаки по следу.

Все на той стороне - я последний,

на последнем своем берегу.

И гудят и гудят провода,

боль стихает, на сердце покойней -

так безногому снится погоня,

неразлучная с ним навсегда...

Прошлое как бы догоняет нас, стоит за спиной, диктует нам. Прошлое спрашивает нас: кем мы стали? О чем пишем, как платим свои долги погибшим друзьям? Прожитая жизнь - и есть погоня, в высоком, обновляющем смысле слова...

- В интервью Литературной газете вы выразили острую, как бритва, мысль: А еще горжусь, что ни в каком другом году прежде я не был удостоен высокого звания.... Уточните, пожалуйста, что вы этим хотели сказать?

- О времени, о себе... Мы вступили в такую полосу жизни, когда хочется идти в ногу со временем, писать по-другому, применительно к себе - еще острее, еще четче разграничивать на да н нет, осмыслить годы ошибок, смелее взглянуть в завтрашний день. Горькая память и славу вправе уже очищать...

- Я вижу на вашем столе другую вашу книгу - Погружение.

- Это последняя по счету книга. Особенно дорога мне обложка: на ней - фотография мемориальной доски с увековеченными на ней фамилиями моих друзей-разведчиков. Фамилии двенадцати, со мной тринадцати человек.

- Григорий Михайлович, с вашего позволения, я напомню своим читателям некоторые пиковые моменты из вашей фронтовой биографии.

... Мой собеседник ушел на фронт в 19 лет. Участвовал почти во всех десантах на Черном море. Разведчик диверсионных групп, смертность в которых была почти стопроцентной. Мемориальная доска, упомянутая поэтом (фотография которой изображена на обложке сборника Погружение), висит на доме ?27, по улице Пастера в Одессе. Среди 12 погибших разведчиков группы захвата - имя Григория Поженяна, волею судьбы оставшегося в живых. Все послевоенные годы он как бы идет рядом со своими боевыми товарищами, и книга Погружение - погружение в память, когда глаза сожженных нас зовут вперед....

Григорий Поженян (Уголёк - так его называли фронтовые товарищи - прим. авт.) награжден орденом боевого Красного Знамени, орденами Отечественной войны 1-й степени, орденом Красной Звезды, многими боевыми медалями...

Григорий Михайлович продолжает:

- Люди моего, 1922 года рождения, уже вымирают, как мамонты. Не столько от старости, сколько от старых ран, как сказал поэт. Послевоенные годы были порою тяжелей войны. Нужно было отстаивать свои принципы, чтобы не стать меньше своей судьбы. Я убежден, что в разведке было легче. Были годы, когда встать на собрании и сказать то, что думаешь, оказывалось сложнее, чем встать над бруствером. Теперь другое, совсем другое время. Нужна гласность, и правда, как бы сна ни была горька. А то ведь бывало, как в старой присказке: барыня прислала сто рублей - что хотите, то купите. Но красного и черного не покупать, да и нет не говорить... Не бродить, не мять в кустах багряных лебеды и... не искать следа. А след должен быть широк, как танковый. За нами пойдут другие поколения...

- На VIII съезде Союза писателей СССР один известный поэт говорил об особом виде поэтического таланта - таланта локтей. Нам, читателям, со стороны бывает очень хорошо видно, как какой-нибудь пробивной виршеслагатель ежегодно выпускает по толстенной книге, а истинно талантливый человек порой не может пробить и тонюсенький сборничек. Случалось такое, чтобы вас не хотели печатать? И если да - то почему?

- Очень даже часто. Были годы для меня совершенно глухие, когда по 5-6 лет не публиковалось ни строчки. Создавалось впечатление, что прав был поэт Малерб, когда сказал: Поэты для общества не намного полезнее игроков в кегли...

- Каковы были причины такой немилости редакторов?

- Самые разные. То я им не то скажу, не так напишу, то был неудобен, то однажды попал в диссиденты за то, что заступился за своего учителя Павла Григорьевича Антокольского, когда тот был не в чести. Причины всегда находились...

- А как все же складывалась ваша литературная судьба?

- По-разному. Моя первая поэма была опубликована в 1947 году в журнале Знамя, который редактировал тогда Всеволод Вишневский. Когда я пришел к нему на прием, он с порога спросил меня: А ты настоящий моряк? Вроде, настоящий, - ответил я. А ордена у тебя настоящие? Я ответил. Он взял поэму и написал на первой странице: Знамя, 8-й номер. Я не удержался и спросил Всеволода Витальевича: А вы сами-то поэму читали? Его ответ меня поразил: Я тебе, моряк, по секрету скажу: я в стихах ничего не понимаю. Но вот сижу здесь и думаю, - сказал Вишневский (и я запомнил его слова на всю жизнь), - неужели же с такой Великой войны не придет Лермонтов?. Вот это позиция! - подумал я.

Первая книга моих стихов вышла в 1955 году. С тех пор я издал 20 сборников.

- Что особенно знаменательного происходит сейчас в литературе? Чего ждете от нее лично вы?

- По-моему, самое знаменательное - это наши газеты и журналы второй половины прошлого года и особенно - нынешнего. Оказывается, все наиболее острое, жизнетрепещущее лежало в столах. И роман Александра Бека, и повесть Даниила Гранина Зубр, и ныне смелые публикации в Огоньке. Кстати, прекрасным стал журнал Огонек. А тридцать лет подряд из него вырезали только картинки. Все ждут публикаций В. Дудинцева (частично он уже начал печатать свой многолетний труд о трагической судьбе Вавилова). С нетерпением жду апрельского номера журнала Дружба народов с началом публикации романа А. Рыбакова Дети Арбата, ждавшего своего часа 15 лет.

Прекрасна неопубликованная в свое время поэма Александра Твардовского По праву памяти. Журналы словно прорвало открытиями десяти-пятнадцатилетней давности. Видимо, возвратится вторая жизнь к Доктору Живаго, принадлежащему перу Бориса Пастернака. Интересна публикация подборки стихов Гумилева, скоро увидят свет стихи О. Мандельштама.

Представьте себе, что всего этого не было бы. Никогда не было бы! И целые поколения в литературном плане были бы обворованы, как они были уже обворованы онемевшим надолго романом Булгакова Мастер и Маргарита. Вот что такое новые времена и долгое ожидание.

Это как комета - прошла, а хвост ее еще долго будет ощущаться всеми. Пожинаем плоды старого времени. Зло, как и добро, имеет, видимо, протяженность во времени и в пространстве. Как звук пронесшегося по небу ракетоносца: сам он уже далеко, а ушные перепонки все еще гвоздят децибелы...

Сейчас все изменилось: чем сложнее ставятся вопросы, чем на большие высоты поднимается дух общества, тем свободнее дышится.

- Нравственное здоровье общества, как известно, зависит от того, насколько духовно здоров каждый его член в отдельности. Один наш честный современник выразил общую мысль: Преданность Родине связана с правдивостью....

Как вы считаете, что может стать гарантом правды, правдивости?

- Ватерлиния судна - не просто красивая юбочка корабля. Она совершенно точно определяет шпангоут, до которого можно загружать судно. Не выше, не ниже. Говоря иносказательно, ватерлиния правды должна проходить по сердцам людей.

Очистительные свойства времени должны взять на себя литература, искусство, журналистика. Это ведь первые помощники партии в перестройке нашего общества. А помощники должны быть исключительно правдивыми, без тени фальши. Один французский мыслитель еще в XVIII веке предупреждал род человеческий: Если печать перестанет быть свободной, то важный сановник, не получая предупреждения о своих ошибках, совершит бесчисленное множество новых промахов. Он сделает почти все те глупости, которые писатель только писал бы. Но для нации неважно, если какой-нибудь автор говорит глупости - тем хуже для автора, но очень важно, чтобы министр не делал глупостей, ибо это тем хуже для нации....

Не бывает, чтобы правды было чересчур, чтобы слишком много было гласности - они или есть или их нет. У правды лик един. И чем она выше, чем обнаженнее, тем больше шансов у общества преодолеть издержки времени, излечиться от них.

Наше время дает повод для оптимизма...

- Как вы относитесь к критике ваших стихов? Мне, например, известно одно печатное высказывание Евгения Евтушенко о днях вашей совместной учебы в литинституте имени М. Горького. Привожу его высказывание по книжному источнику: Когда-то Соколов, Поженян и я выступали в однодневном доме отдыха. Публика была неважная - изображающая из себя всезнаек, пресыщенных шедеврами. Когда кто-то из аудитории при чтении Поженяном стихов позволил ироническую ухмылку, Поженян спрыгнул со сцены и, сделав боксерскую стойку, пошел прямо на обидчика.

- Все это измышления Евтушенко. Я, как бывший боксер, могу, разумеется, стать в стойку, но только в единственном случае - если кто-то обижает моих друзей... Я стараюсь обид не прощать. У меня об этом написаны стихи: Есть особый изгиб у спины, принимающий вызов обрыва, и особая власть у обрыва. Не прощайте обид, как слоны

- Кто из латышских поэтов вам больше всего знаком, разумеется, в творческом плане?

- Я очень высоко ценю Мариса Чаклайса. Однажды имел честь и удовольствие читать подстрочники стихов. Я был буквально потрясен, какой это прекрасный, высокий поэт! Латышская литература может гордиться поэтом с таким удивительно образным восприятием мира.

Когда я читал его стихи, ко мне пришла такая странная идея: печатать рядом подстрочники и переведенные стихи. Ведь не секрет, что порою переводчик из отходов делает сносное произведение, а бывает и наоборот - жемчуг выбрасывается, а песок остается.

Однажды я собрался было переводить стихи Мариса Чаклайса, но какие-то личные сложности помешали мне это сделать. Сейчас я об этом очень жалею. Но все еще впереди, и я уверен, что мы с ним встретимся и плодотворно поработаем.

- И вопрос, как говорят в таких случаях, под занавес: над чем вы сейчас работаете в Дубулты?

- Писал роман о войне. Написал несколько стихов. Мне в Латвии, должен это подчеркнуть, всегда хорошо работается, в любую погоду.

- Спасибо, Григорий Михайлович, за беседу, творческих вам успехов.

Газета Юрмала, апрель, 1987 год.

P.S. Григорий Михайлович Поженян родился 20 сентября 1922 года в Харьков, скончался в 2005 году накануне своего дня рождения в Переделкине. Рижский залив в тот сентябрьский день, так сильно штормил, что как ножом обрезал прибрежные дюны. Видимо, таким образом он салютовал Угольку, человеку беззаветной стойкости, неповторимогу поэту и другу всех морей и океанов и тех, кто их бороздит - братьев-мореманов, которых у Григория Михайловича было неисчислимое количество.А Дом творчества писателей в Дубулты в час кончины Уголька, продуваемый балтийскими ветрами, являл собой печальный, угрюмый чертог, в котором больше не бьются сердца тех, чьи имена вписаны в книгу литературных судеб и, кто без страха и упрека прокладывал ясную и чистую дорогу к сердцам и умам миллионов читателей.