Войцеховская Галина Анатольевна
Рисолинда

Lib.ru/Остросюжетная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Оценка: 6.64*34  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Задумчивое фэнтэзи

Глава 1.

О беспокойной ночи Королевы Рисолинды.

   Рисолинда была в ярости. До совершеннолетия Ларсена остался один лишь день. Всего лишь день осталось править вдовствующей Королеве Рисолинде. Уходила из рук, таяла час за часом власть над могучей страной, протянувшейся от ледяных островов Гарнхема до степей знойной Каруссы. Вой, беснуйся, бейся головой о стену - уходили власть и богатство. Маячила впереди постылая родовая вотчина, угрюмый пыльный замок в глухой лесной провинции. Подумать страшно было - ответить за все свершенное и не свершенное в годы её всевластия. Истомой заходилось сердце Рисолинды.
   Давно бы она сжила со света ненавистного пасынка, да увез его пятнадцать лет назад - в ночь смерти короля Ларры - старый Ратнор. Увез на далекие, неспокойные восточные рубежи. Раз за разом посылала она вослед наемных убийц - не достали мальчишку убийцы. Молила, кляла, взывала к тайным и явным силам - все напрасно. Ночами, ворочаясь без сна, уповала на беды и болезни, на топкие болота, дремучие леса, острые скалы, на свирепых хищников и ядовитых змей, на орды диких кочевников - зря уповала. Выжил, не сгинул, явился в запустевший отцовский дворец. Сегодня - за день до своего совершеннолетия.
   Пришел на рассвете, с Ратнором и пятью полками закованных в латы рыцарей. Городская стража почтительно приветствовала его. Бывалые полки на сытых конях шли столь быстро, что лазутчик от границы лишь на три часа опередил передовой штандарт - за что и поплатился никчемной своею жизнью.
   В роскошном замке Рисолинды спешно готовили пир и торжественный выход Королевы. Ждали богатых даров, почтительных приветствий от юного Наследника. Ждали весь день. К вечеру, трясясь от злобы, послала Рисолинда в старый Королевский дворец доверенного высокородного барона с приказом - в ногах валяться у проклятого мальчишки, улестить, умолить - явиться в замок на знатный пир. К Наследнику барона не пустили.
   Кувшин вина с пиршественного стола вылила Рисолинда к корням цветущей старой яблони под своим окном. И, разбив драгоценный сосуд, осколки зарыла здесь же. Вернулась в спальню, зажгла светильник с благовонным маслом - сон все не шел. Часы на башне Великого Собора пробили полночь. Волком взвыла Рисолинда - зашлась, захлебнулась злобой и серым, ледяным страхом. Настала первая минута последнего дня её королевской власти.
   Жгучей желчью мучила Рисолинду мысль о том, что её великолепное тело оказалось сухой ветвью, не способной принести плода - вот когда наступила расплата за постыдный тайный грех! К тому же по молодости лет не удалось ей сразу отравить старую колдунью, спасшую и вылечившую её тогда. Колдунья успела найти противоядие. В страшных муках уползла, надолго скрылась в непроходимых дремучих лесах. Годы ждала, лелеяла свою ненависть и готовила месть. А когда узнала, что стала Рисолинда Королевой, явилась во дворец и рассказала все Королю Ларре. Недолго прожила старуха после того. Да и Ларра ни с кем не успел поделиться своим гневом. Ратнор может быть, о чем и догадался... Он видел старуху во дворце, в покоях короля Ларры, уходя на смотр городской стражи. А вернувшись - увидал её в крепостном рву, под стенами дворца. В покоях суетились лекари, сбивалась с ног прислуга, придворные шушукались по углам. Королю Ларре внезапно занемоглось... Ратнор, старый хитрый лис - конечно, догадался... Но - сумел унести ноги, и мальчишку с собой уволок. Рисолинде на тот момент было не до него, а потом - оказалось поздно. Слишком поздно...
   В серых рассветных сумерках поднялась Рисолинда с измятых шелков. Подошла к окну и отшатнулась - будто опаленная, стояла перед ней старая яблоня. Почернелые лепестки траурным ковром укрыли землю. Для яблони - как и для Рисолинды - пришел последний день. Завтра - коронация нового Короля. Ах, если бы родила Рисолинда сына Королю Ларре...
   Одно лишь осталось Рисолинде от былой безмерной власти - Последнее Золотое Право - выбрать будущему Королю трех невест. Одну из трех Наследник обязан взять в жены накануне вступления на Великий Престол. Значит - сегодня к полудню решится судьба Рисолинды. Две невесты ослепительно прекрасны. Так же прекрасны их лица, как у старшей сестры Рисолинды, и так же черны их души. Король недолго проживет после рождения первого сына - уж она-то знает своих сестриц. А потом с молодой Королевой может что-нибудь случиться на охоте, или на морской прогулке, или покушает она чего-нибудь нехорошего - и станет добрая тетушка Рисолинда заботливой опекуншей венценосного малютки до самого дня его совершеннолетия. Ничего, она подождет своего часа. Пусть ни один человек во всем Королевстве доброго слова не скажет о Манифе и Мендоре, пусть невинность свою они потеряли ещё до рождения будущего жениха - что ж с того? Наследник обязан выбрать одну из трех! А третьей Королева Рисолинда укажет такую невесту, что не приснится Наследнику Ларсену и в страшном сне! И будет это сегодня...
  

Глава 2.

О хмуром, холодном утре в начале весны.

   Утро выдалось не по-весеннему холодным и хмурым. Запоздалый снег перемежался с дождем. Порывы ледяного ветра терзали нежный цвет садов. В стылых сумерках занимавшегося дня чувствовалось некое тревожное напряжение. Город Ларемур не спал. Хлопали тяжелые двери, скрипели ворота. Молчаливые толпы горожан стекались на площадь возле Собора, к высокому каменному эшафоту.
   Огромный зал Великого Собора был полон. Высокородные пыхтели, сопели, толкались локтями. Все молча. Тесно - но свару затевать было не ко времени. Лишь спесиво надувались правители необъятных провинций, грозно топорщили усы могучие полководцы, подбоченивались, кичась несметным богатством, купцы. Ни один из Высокородных, имеющих право войти в Великий Собор, не остался сегодня дома. Никто не захотел пропустить столь важное событие - оглашение Последнего Золотого Права. Под сводами, невидными во тьме, гудит могучая, привыкшая править и повелевать толпа. А дальше, за толстыми стенами Собора, колышется и рокочет необъятное людское море. И нет среди них никого, кто хоть чуть пожалел бы о Королеве Рисолинде - увы.
   Гулко ударил колокол на Башне Сенешаля. Парадные ворота распахнулись, впуская свиту Королевы. Торжественный выход - церемония долгая, пышная и многозначительная. Что ж - Высокородные умеют ждать. Все пройдет - пройдет и церемония. Уже прошла.... Вошла Королева!!! Вздох изумленной толпы пролетел и растаял под темными сводами. Королева была в трауре! Черное платье, черный шлейф, ни единого украшения...
   Траур был в душе Рисолинды. Траур по её ушедшей власти. С каким упоением она превратила бы его в траур по всей этой проклятой стране! Зачем нужны эти люди, если она больше не может владеть ими? Упиваться могуществом, вседозволенностью, всевластием... Она хотела бы уничтожить их всех, всех до одного!!!
   Какое сердце вместит столько злобы - Королева в бессилии рухнула на свой трон. У ног её в молчании расселись сестры и свита. Ждали.... Знали - это их предпоследний день. Завтра - коронация нового Короля. А послезавтра покатятся - по делам их - у кого обозы в ссылку, а у кого и головы с плеч. Жадными глазами пожирали пятнадцать лет пустовавший Великий Трон, куда воссесть Рисолинда так и не осмелилась. Будь их воля - в пыль разлетелся бы драгоценный Трон, осел в бездонных сундуках звонкими монетами да жаркими каменьями. Ах, мало силы, мало власти... Лишь самые черные души смогла привлечь к себе Рисолинда - и завтра настанут не их времена.
   Снова ударил колокол. В его протяжный гул вплелась звонкая музыка металла - стук кованых сапог, бряцание мечей, скрип доспехов. Послышались шаги на каменных ступенях Собора. Рисолинда вздрогнула, стиснула кулаки - снова удача обошла её. Напрасно притаились меткие лучники в глубоких нишах залов, ведущих к Парадным Воротам Собора - проклятый мальчишка пренебрег церемонией и вошел просто с улицы. Вместо разряженной пышной свиты - дерзко ввел в Собор кирасиров. Выставил кованый строй у длинной Скамьи Наследников. Сел, поклонившись Собранию, и не поклонившись Королеве. У неё от ярости стиснуло горло. Еле-еле перевела дух. Поднялась. Поклонилась Наследнику - не стоило пока что злить мальчишку, но она попомнит ему - потом... Села...
   В зале стоит тишина. Песчинка упадет - будет слышно. Кажется, и не дышит никто. В завороженную эту тишину вплыл третий удар колокола.
   Из Парадных Ворот появились Государственный Сенешаль, Префект Королевской Стражи, Распорядитель Казначейства и Палач - Большой Королевский Совет. Опора трона и власти. В могучем и прекрасном Королевстве Лар должность Сенешаля - выборная, и Сенешаль заботится о своей чести. Префекта назначает Воинский Совет - он дорожит славой отважного воина. Распорядителя Казначейства избирает Купеческая Гильдия - он должен неустанно преумножать доходы Королевства. А должность Палача - наследственная. Все его предки были Палачами. Все его потомки будут Палачами. Ему незачем заботиться ни о чести, ни о славе, ни о богатстве. А потому он всегда справедлив. За этими людьми стоит такая сила, с которой вынужден считаться самый могучий монарх. Потому так прекрасно, сильно и богато славное Королевство Лар.
   Сенешаль прошествовал к подножию Королевского Трона, величественно выпрямился и провозгласил начало церемонии. Рисолинда встала, обвела мрачным взглядом притихший зал - сотни обращенных к ней лиц. Взяла с золотого блюда свиток, скрепленный большой Королевской Печатью, и прочла:
   - Во исполнение данного мне Золотого права я назначаю наследнику престола трех невест, одна из которых, по выбору наследника, станет его женой со дня свадьбы и до дня смерти. Да будет так!
   - Да будет так! - изрек Сенешаль.
   - Да будет так! - дружно выдохнул Великий Собор.
  

Глава 3.

О том, как судьба Королевства решилась одним пинком грязно сапога.

   Собравшаяся на площади толпа ахнула, и, покачнувшись, раздалась надвое. Невиданное зрелище представилось глазам толпы: почтенный Сенешаль бежал по площади, словно испуганный простолюдин. Несколько кирасир, коротко переговорив с выскочившим на крыльцо Ратнором, рысью поскакали вослед. Городская стража уже отваливала тяжелый брус ворот, когда в конце улицы послышался громкий шум. Бегущий Сенешаль что-то кричал, размахивая жезлом. Споткнувшись, упал бы на грязную мостовую, если бы кирасир не подхватил его. Стражники замерли, разинув рты. Сенешаль остановился возле ворот, ловя ладонями выпрыгивающее сердце. Сипел, хватал холодный воздух. Губы некрасиво тряслись, по багровым щекам струился пот. Стражники сбились в кучку. Ощетинились алебардами, вдруг испугавшись неведомой беды. Сенешаль перевел дух. Дрожащими руками развернул смятый пергамент. Обвел суровым взглядом притихшую толпу. Откашлялся. Прочитал, надрывая глотку: "А третьей невестой наследника престола мы, Королева Рисолинда, изволяем выбрать нищенку, которая сего числа поспеет первой войти в городские ворота...". Толпа на мгновение замерла, потом возмущенный ропот прокатился над площадью - и тоже замер. Древнее, веками освященное Право было незыблемо. Люди могли жалеть Наследника, возмущаться и негодовать. Не могли они одного - не исполнить веления Королевы. Право - вот на чем стояло могущество Королевства Лар. Право заповедали древние владыки, владевшие неодолимой Магией. Право было утверждено ценою войн, страданий и крови. Что значили судьбы Королей по сравнению господством Права? Пока Король не нарушает Права - он Король. И в конце концов - Наследнику предоставляли выбор. Одна из трех - неплохой шанс. Многим и такого не дано. Если Наследник пожелает взять в жены нищенку - значит, так тому и быть! Право будет соблюдено!
   Стражи, наконец, отвалили брус. Сбившаяся за воротами толпа глухо роптала, недовольная задержкой, но, увидев у ворот Сенешаля в окружении кирасир, примолкла. В настороженной тишине люди испуганно пятились, не решаясь двинуться вперед. Наконец, чьи-то грубые руки вытолкнули из толпы убогую нищенку - тесно было стоять, мешала. Она разъехалась ногами по грязи, уронила заплатанную суму. Подхватилась, попробовала втиснуться обратно в толпу, да где там - народ напирал. Задние давили, требуя освободить дорогу.
   - Ну, ты, горбатое отродье, посмотри, что наделала - наступила мне на ногу, испачкала сапоги! Пошла вон!
   Рыжий фермер злобно пнул оборванку - да так, что она, пролетев несколько шагов, кулем шлепнулась под ноги Сенешалю. Ошметья грязи запятнали дорогой камзол. Сенешаль брезгливо оттопырил губу, повернулся к конному кирасиру:
   - Поднимите невесту будущего Короля. - Нахмурившись, указал стражникам на фермера: - Этому всыпать десяток плетей на городской площади - чтоб не буянил в присутствии Сенешаля. А потом - в подземелье его. Если нищенка станет Королевой, негодяя придется повесить. Иначе он до конца жизни будет хвастаться, что пнул Королеву. - Сенешаль повернулся и важно зашагал впереди кирасир. Он выполнил свой великий долг. Пусть молодому Королю достанется в жены грязная горбатая нищенка - Право будет соблюдено!
   Ларсен сидел на Скамье Наследников. Злился. Косился на двух невест. Сестры Рисолинды... Красавицы, нечего сказать. Одеты богато. Умны и воспитаны. Должно быть, обе старше его, но по виду не скажешь. Личики белые и гладкие, как алебастр. Точеные талии и пышная грудь. Красавицы...
   Грохот кованых солдатских сапог ворвался с площади. На пороге Собора предстал Сенешаль. Вода и грязь стекали с бархатного плаща. Кирасир втащил по ступеням и оставил перед лицом разряженной толпы... Ларсен закрыл глаза. Пузырек ледяного гнева лопнул в груди. Он не желал это видеть. "Проклятье..."
   Толпа в Соборе ахнула и замерла. Возмущенный рокот прокатился под сводами - и затих. Протекла минута, другая. Сенешаль ткнул жезлом в безобразный горб:
   - Иди... вон туда.
   Нищенка настороженно оглянулась. Проковыляла через огромный зал. Остановилась там, где ей велели. Грязная лужица тут же натекла с её ног на белоснежный мрамор.
   Ларсен встал, обвел угрюмым взглядом толпу. Набрал воздуха в легкие. Сильный голос наполнил Собор:
   - Во исполнение данного мне Золотого Права я выбираю из трех невест ту, которая станет моей женой со дня свадьбы и до дня смерти. Да будет так!
   - Да будет так! - изрек Сенешаль.
   - Да будет так! - дружно выдохнула толпа.
   Ларсен спустился с помоста, и подошел к балдахину, под которым стояли три женщины. Две из них были ослепительно прекрасны. Третьей суждено было стать Королевой...
  

Глава 4.

О хрупкой Чаше, кротости и гневе, и о первой брачной ночи будущей Королевы.

   Стеклянная Чаша, округлая и тонкая, словно мыльный пузырь.... В Чаше - узкий кинжал. Как ни крути, как ни поворачивай - кинжала не вынуть из Чаши. Особую Чашу для Великих Обетов Королей сотворили древние могущественные маги. Смертному не понять Преданий, сказанных о ней: "В Чаше часть священного вина смешается с частью кроткого смирения и с частью гнева. Чаша укажет избранных для спасения мира. Чаша погубит призывающих гибель. Пленник Чаши свершит правосудие". Ларсену нет дела до Преданий - Прелат уже налил священного вина в древнюю Чашу. Сейчас он - будущий Король, правитель огромной, богатой страны - заполучит себе горбатую и хромую жену. Может быть - старую, страшную, как смертный грех. Он так и не решился открыть её лица, спрятанного глубоким капюшоном... Прелат поднял Чашу:
  -- Напоите друг друга из Чаши Обета. - Протянул драгоценный сосуд будущей Королеве. Она выпростала ладони из под мокрого плаща, робко коснулась Чаши. Маленькие грязные ладошки - костлявые, как куриные лапки - легли на тонкий золотой узор. "Проклятье..." - Ларсену мучительно хотелось закричать, позвать Ратнора, верных кирасир. Прекратить этот позорный кошмар... Нельзя, нельзя... Замшелое древнее Право сильнее его... Там, за резной стеною алтаря, колышется толпа - ждет, чтобы он подтвердил нелепым браком незыблемость Права, дающего им власть и силу. Попробуй, не подтверди... Отец... Кто из этой толпы вступился за короля Ларру? Ни один - стоило Рисолинде подтвердить их привилегии... Жадность и властолюбие подвели Рисолинду. Бароны и лорды почуяли угрозу - что ж, пусть теперь уходит Рисолинда. Есть кому подтвердить незыблемость Права! Молодой Король берет в жены нищенку - это ли не лучшее подтверждение? Слава Королю Ларсену! Слава! "Проклятье...". Ларсен накрыл ладонями холодные трепещущие лапки - лишь бы не видеть их, выдержать, не сорваться... дотерпеть глумливую церемонию. "Чаша Обета... проклятье.... А-а-а... Проклятье!!!".
   Хрупкая Чаша лопнула под напряженными от гнева жесткими пальцами Наследника Престола. Узорчатый верхний край разлетелся вдребезги. Глубокое круглое донце осталось в руках Прелата. Узкий кинжал пронзил насквозь две сложенные ладони - маленькую и большую. Кровь хлынула в священное вино... Прелат побледнел до синевы. И едва не закричал - Чаша жгла руки. Он поднял к глазам осколок Чаши. Священное вино бурлило и играло глубоким рубиновым цветом, переливалось золотыми искрами. Никогда не видел такого Великий Прелат... Он должен исполнить... исполнить Предназначение! Исполнить - в чем бы оно ни заключалось! Если сейчас Ларсен и его супруга, глотнув Священного Вина, рухнут мертвыми здесь, в алтаре - значит, так тому и быть. Древняя Магия исполнена мудрости! Вот, например - самозванцу не сесть на Великий Трон. Его ждет мгновенная, ужасная смерть - тому не раз были свидетельства в истории. Рисолинда сесть так и не решилась - не стала искушать судьбу. Может быть, древняя Магия избавит Наследника от позорного неравного брака. Или от самой жизни... А может - сбывается древнее Предание о Чаше... Прелат поднял глаза на Ларсена:
  -- Не нам гадать, о чем сие Знамение. Я сообщу о нем Посвященным. Пейте, - поднял к губам наследника иззубренный край разбитой Чаши. Ларсен отхлебнул, раня губы. Кровь потекла по подбородку... Нищенка свободной рукой откинула капюшон. Допила вино. Мелкие осколки прошуршали по дну Чаши. Ларсен жадным взором впился в лицо жены. Молоденькая - совсем ребенок. Глаза опущены и на ресницах дрожит слеза. Губы белы, как бумага... Бледное личико вдруг безжизненно запрокинулось - Ларсен едва успел подхватить невесомое тельце одной рукой. Великий Прелат вынул кинжал из пронзенных ладоней. Сняв со стола узорчатый плат, разодрал пополам, перевязал раны. Кликнул прислужников - те провели молодых в тайные покои Прелата - совсем не надо было простому народу знать о Чаше, видеть кровь будущего Короля. Раскрыв тяжелую узорчатую дверь, Прелат сообщил о благополучном свершении Обета - и об отбытии молодых. Сенешаль объявил окончание церемонии. Ночью Синклит Посвященных решил, что Королевству Лар следует готовиться к войне - иначе с чего бы Преданиям упоминать о "спасении мира", и о "призывающих гибель". При чем здесь Ларсен и его жена - со временем будет видно... Времени у посвященных много... Посвященным некуда спешить... Посвященные - бессмертны... Их земная жизнь - лишь краткий миг в череде жизней...
   Прелат отправил служку - сообщить Ратнору о происшедшем. Тот было взволновался - не отравлен ли кинжал? Посвященные утешили его - древняя Магия защищена от людского вероломства. В окружении кирасир Наследник с супругой благополучно добрались до старого Королевского Дворца. Молодую сразу же проводили в её покои. Сами уселись за столы. Невеселый это был пир. Не играла музыка, никто не поднимал заздравных чаш. Говорили о завтрашней коронации. О Рисолинде и её приспешниках. А будущих делах и заботах Короля. Никто - ни один - не вспомнил о молодой жене Наследника.
   Мелисента плакала, свернувшись калачиком на огромном королевском ложе. Ей было холодно и страшно. Мокрое платье облепило ноги. Болела раненая рука. Порывы ледяного ветра шевелили пыльные гобелены с изображениями битв и пожарищ. Где-то под темными сводами ухала и хлопала крыльями сова, раздраженная светом одинокой свечи. К полуночи свеча оплыла и погасла. Мелисенту окружали лишь тьма и звуки ночи. Она забилась в уголок кровати, закуталась поплотнее в грязный плащ. Просидела до утра, не смежив глаз. На рассвете за ней пришел Ратнор. Неодобрительно осмотрел растрепанные волосы, дорожки слез на грязных щеках. Отвел на кухню. Там ей дали умыться и поесть. Ратнор принес откуда-то парчовую мантию, подбитую куницей. Накинул на девушку - прямо поверх нищенского домотканого плаща. Повели...
   Мелисента плыла, словно во сне. Ей снились такие сны. Иногда... Редко... Они были странные, необычные - такие сны. Очень настоящие. Очень яркие - ярче яви. Они запоминались надолго. Иногда они сбывались. Вернее - они сбывались всегда, рано или поздно. Если какой-то не сбылся - значит, просто срок ему ещё не пришел. Так говорила Фиона. Она учила Мелисенту толковать сновидения. Она учила Мелисенту многому. Распознавать болезни - по виду, по запаху, по причиняемым страданиям. Готовить лекарства - особые для каждой болезни. Лечить, снимать боль - отварами, настойками, а то и просто руками. Фиона умела складывать поломанные кости, резала и зашивала человеческое тело, как тряпочную куклу. Она и этому пыталась научить свою приемную дочь, но тут уж ничего не вышло - от одного лишь вида крови Мелисента падала без чувств. Фиона учила Мелисенту бояться людей. Прятаться и скрываться - в лесу, в толпе, в горах, в городе, у реки и у моря, днем и ночью. Люди жестоки. Сегодня они идут к тебе со своими бедами и болезнями, а завтра могут тебя же в них и обвинить, ославить колдуньей, а то и сжечь под горячую руку. А потом будут жалеть и вздыхать, и искать виноватого - кто ж их надоумил швырнуть в костер единственную на всю округу лекарку? И будут рассуждать, что теперь делать - случись кому заболеть, просто ложись и помирай, без утешения и помощи. "В костер проклятую колдунью!" - так погибла Фионина мать. И бабка погибла так же... По совести, Фионе невозможно отказать в даре предвидения и прорицания, но ведь это - все же не колдовство. Фиона всегда говорила Мелисенте, что её ждёт необычная судьба. Искала и находила подтверждение тому во многих Знамениях. Что ж - видно, не ошибалась...
  

Глава 5.

О негостеприимном хозяине, скользкой тропе и не доеных козах.

   Что-то горячее и влажное коснулось лица... Ещё... Мелисента пошевелилась и застонала невольно - так остра была боль... Разлепила веки. Перед глазами возникла темная, косматая волчья морда. Холодный мокрый нос ткнулся в щеку. Мелисента зажмурилась, ожидая - вот сейчас острые клыки сомкнутся на горле. Нет... Чего ждет зверь? Мелисента чуть приподнялась. Поморгала, прогоняя с глаз мутную пелену. Увидела песчаную косу на излучине быстрой реки, каменистый обрыв и небо. Над обрывом шумели высокие сосны, да дрожали ветви голых осин. Никого... Померещилось?... Мелисента снова уронила голову... Все тело застыло и отяжелело, как мокрый песок... Она не знала, долго ли пробыла в забытьи? Как оказалась здесь, на излучине лесной реки? Ей хотелось умереть, раствориться в журчании вод. Тогда уйдут боль и холод, сковавшие сердце...
   Но боль не ушла. Кто-то тормошил её, тряс, хлопал по щекам. Она попробовала защититься от тяжелых шлепков, отвернуться, оттолкнуть грубые руки. Потом её завернули в вонючую, колкую овчину и куда-то понесли. По дороге она уснула, а может, потеряла сознание. Снова пришла в себя уже в избе, на лавке у горячей печи, укутанная в тулупы и платки. Во тьме, освещаемой лишь сполохами огня в печи, кто-то ворочался и ворчал, глухо кашлял, сотрясал дощатый пол тяжёлыми шагами. Мелисента принялась выпутываться из жаркого тулупа. Шаги замерли в дальнем темном углу. Хлопнула дверь. Залаяла за порогом собака... От порыва ледяного ветра заметались по стенам суетливые тени...
   Своего нежданного спасителя Мелисента разглядела лишь утром. Он ходил по избе, гремел посудой, растапливал печь. Дубовые половицы гнулись под ним, а нечесаные космы задевали потолок избы. Лица было не разглядеть за всклокоченными волосами да за широкой бородой. Одно было забавно - правая половина головы у него была черная, как смоль, а слева белели седые пряди. Глядел он искоса, исподлобья, все старался отвернуться от девичьих любопытных глаз.
   Мелисента поднялась, было, с лавки, застеленной овчинным тулупом. Охнув, юркнула обратно, под колючий войлок - на ней была надета лишь нижняя холщовая рубаха. Хозяин потопал куда-то за печь, притащил её платье и плащ, и, главное - её котомку. Котомку эту сшила Фиона, когда учила приемыша прятаться от недобрых людей. Молодая красивая девушка всюду в опасности - и в лесу, и на дороге, и на улицах города. Горбатая нищенка никому не нужна. Разве что толкнет кто-нибудь, или бросит камень - невинная шутка... Вот и сшила Фиона безрукавку из плотной гибкой буйволовой кожи - с большим горбом. В горб этот, за мягкую стеганую его подкладку, можно было многое положить, отправляясь в город - мази, настойки, отвары, целебные травы. В домике на окраине Ларемура Мелисенту ждала добрая старушка - старинная подруга Фиониной матери. Она забирала у девушки лекарства, а ей давала то, чего невозможно было раздобыть в лесу или в окрестных деревнях - соль, заморские пряности, ароматные масла, иголки и нитки, да мало ли что ещё... Мелисента торопливо схватила котомку. Дубленая кожа почти не промокла. Лекарства были целы. Да и сама котомка не раз ещё пригодится... Девушка оделась, накинула плащ. В избе было тепло, даже жарко, но платье слишком изорвалось и испачкалось в прибрежной грязи, и Мелисенте было неловко предстать такой оборванкой пред незнакомым человеком. Опасения её оказались напрасны - хозяин и сам был одет едва ли лучше её. Рубаху из грубого домотканого холста местами украшали заплаты. Неумелые стежки стягивали края многочисленных дыр. Впрочем, грязной рубаха не была - её владелец, видимо, в меру сил заботился о чистоте. Он угрюмо покосился на котомку в руках у Мелисенты, что-то проворчал. Возможно, накладной горб его сердил - сам-то он был горбат по-настоящему. Мелисента лишь улыбнулась на это ворчание - в нем не было зла. Фиона тоже, бывало, любила поворчать...
   Хозяин поставил на стол две большие миски, наполненные кашей и кусками мяса. Буркнул:
   - Вода в сенях... Умывайся, садись за стол. Ты, как видно, лентяйка - проспала чуть не до полудня. У меня уж кишки подвело, а ты все дрыхнешь... Из-за тебя и я с делами припоздал... Вынес же чёрт девку прямо к моему порогу - плыла бы себе дальше...
   - Не сердись, я, право, не нарочно. Куда река принесла - там и очутилась. Не сердись...
   - А как же ты в реке-то оказалась?
   - Ехала из Ларемура в Холируд - крепость на побережье. Остановились на поляне возле реки. Я водицы пошла набрать... Дальше ничего не помню...
   - У тебя на затылке шишка величиной с яйцо. Не диво, что не помнишь... Теперь, девка, думай хорошо, кто и зачем тебя поплавать отправил.
   - Что ж о том думать? Для недруга моего, кто он ни есть, я уж утонула. Мне теперь о другом надо подумать - куда меня занесло, да как до дому добраться?
   - Говоришь, шла из Ларемура?... До Ларемурского моста отсюда дня три пешего пути - по старой дороге вдоль берега реки. Воды здесь горные, быстрые - вверх по течению на лодке не выплывешь. А сам Ларемур - по ту сторону гор, за перевалом. Далеконько... Я и не был там никогда...
   - Что ж, пойду умываться, да сядем завтракать.
   - Уж, скорее, обедать...
   Завтрак оказался прескверным на вкус - каша подгорела со дна, а сверху не проварилась. Мясо - обуглено и припорошено золой да угольками. Приправ да пряностей и в помине не было. Мелисента поела чуток, чтобы не обидеть хозяина. Тому, как видно, было все равно - наворачивал за обе щеки. Обе миски быстро опустели. После завтрака он оделся и буркнул, уходя:
   - Я пойду, проверю силки да капканы, а ты из избы не ходи никуда. Здесь место лесное, дикое - ещё заблудишься невзначай. Ищи тебя тогда - хлопот не оберешься...
   Мелисента никуда и не собиралась идти - после речного промозглого холода её знобило, хотелось забраться на теплую печь и уснуть. Жара, кажется, не было, но травок целебных не мешало бы заварить. Да и хозяин кашлял, как в бочку. В сенях, в старой кадушке, она набрала воды. На полке отыскала глиняный горшочек, раздула угольки в печи. Пахучий сбор закипятила, запарила, как положено. Отставила в сторонку - остывать. Отправилась поискать, что на вечер поесть приготовить. Пробовать ещё раз убогую хозяйскую стряпню ей не хотелось. Хозяин оказался запасливым и домовитым. В каморе стояли бочонки с медовыми сотами, мешки с мукой, горшочки с маслом и творогом, кринки с молоком. Готовить Мелисента любила - было бы из чего. Завела опару, замесила хлеб и сладкие пирожки. В сенях она увидела свежую рыбу в лукошке. Почистила, приготовила - со сметанкой и с пряной приправой из своей котомки. Такие приправы из лесных пахучих трав хорошо покупали в Ларемуре... Захлопотавшись, Мелисента не услыхала, как к избушке вернулся хозяин. Затопал в сенях. Открыл дубовую дверь, принюхался:
   - Пахнет вкусно. Слышно издалека, от излучины ветерком донесло... Чего ты сюда добавила? Такое пахучее... У меня ничего такого не было...
   - Чем же тебе пахнет? Хлебом? Или медовиками? В рыбе приправы, в чае много разных травок - от простуды, от кашля.
   Хозяин встревожился:
   - А ты простыла? Хм... конечно, всю ночь в ледяной воде... Кашляешь?
   - Немного простыла, знобит. А так ничего...
   - Зачем же трава от кашля?
   - Ну ты же кашляешь.
   - Я?... - хозяин, кажется, даже растерялся - Ну, кашляю... С зимы еще - в полынью провалился... Так ты меня лечить собралась? - в голосе его слышалось такое недоумение, что Мелисента засмеялась. Он отвернулся, обиженно засопел. Принялся разуваться, стягивать шапку и тулуп. На Мелисенту старался не глядеть. Её позабавила такая обидчивость - уж и не засмейся. Но ссориться с хозяином не хотелось - он был к ней добр, хоть и старался этого не показать. Она захлопотала возле печи, накрыла стол чистой холстиной, выставила пирожки, хлеб и рыбу, чай, сотовый мед. Позвала:
   - Иди-ка за стол, ужинать будем.
   Он покосился на миски, исходящие ароматным паром. Потопал в сени умываться. Уселся спиной к огню. Ел молча, медленно, подбирая каждую крошку хлеба и каплю похлебки, старательно обсасывал рыбьи косточки. Мелисента все подливала целебный чай в его большую кружку, пока горшочек не опустел.
   Ночью он долго ворочался на полатях за печью, вздыхал и сопел. Утром поднялся ни свет, ни заря. В лес ушел без завтрака, только хлеба с собой прихватил. Вернулся уже затемно. Мелисента издали услыхала неровные тяжелые шаги. Он, видимо, устал - едва переставлял ноги. Ввалился в двери, прислонился к косяку, оглядел чисто прибранную избушку, ужин на столе, огонь в теплой печи... Мелисента стянула шапку с его кудлатой головы, расстегнула тяжелый тулуп. Он и к столу не подошел - побрел за печь, лег на полати. Хрипло, тяжко вздыхал. Даже стонал, кажется... Мелисента тихонько пристроилась на скамеечке перед очагом. Шила в неровном свете печного огня. Стоны и вздохи беспокоили её, рвали сердце непрошеной жалостью. Забралась на широкие полати, уселась рядом с хозяином. Он лежал, уткнувшись в угол лицом. Круглый горб торчал выше головы. Чугунные плечищи вздрагивали отчего-то... Мелисента погладила ладошкой напряженную спину:
   - Что ты? Устал? Иди поешь...
   Яростный вопль вышвырнул её с полатей:
   - Во-о-он!!! Убирайся! Убирайся отсюда! Зачем ты сюда приплыла, я не просил твоей жалости! Нечего у меня в доме хозяйничать! Убирайся прочь!...
   Мелисента кинулась к лавке, в охапку схватила котомку и плащ, опрометью вылетела из избушки. Дрожа и всхлипывая, оделась на берегу реки. Куда было идти среди ночи? Полная луна ныряла средь низких туч. Ветер трепал сосновые лапы, срывал с ветвей пригоршни ледяных капель. Ноги разъезжались в липкой грязи... На прибрежном лугу виднелся разворошенный стог. Мелисента забралась в него, зарылась поглубже в сено: "Я уйду на рассвете - хозяин и не увидит... Чего раскричался?... Он плакал там, на полатях - отчего?... Может быть..." - она не успела додумать, отчего же раскричался хозяин - сон сморил её, отодвинул беду и тревогу, укутал теплым покрывалом под шорох и шепот мелкого дождя. В сухом, пахучем сене ей было тепло и спалось крепко. Когда она выбралась из стога, весеннее солнце ярко сияло на небе, пригревало талую землю. День был чудесный, она хорошо отдохнула, и вчерашний испуг вызвал у неё только смех - вот так порадовала хозяина, вот так угодила! Она стояла возле стога, улыбалась солнышку и своим мыслям, отряхивалась, выбирала из волос сухие былинки. И вдруг увидела хозяина - он бежал по лугу, нелепо размахивая руками, и что-то кричал. Мокрые космы и грязный тулуп, хриплые вопли и посох, напоминающий хорошую дубину, вчерашняя неожиданная злоба - стоит ли удивляться, что через мгновение Мелисента со всех ног неслась вниз по берегу, так, что ветер свистел в ушах. Оглянулась на повороте - и взвизгнула с перепугу. Хозяин кубарем катился по каменистой тропе - видно, поскользнулся в грязи. Тяжко рухнул с речного уступа, вскочил - и с криком упал, обхватив руками колено. Замер грязной мокрой кучей у кромки воды. Мелисента замедлила шаг... Потом совсем остановилась, оглянулась. Он все ещё лежал, не поднимал головы. Мелкие речные волны лизали космы волос. Мелисента колебалась, приглядывалась - вдруг он хитрит? Вот сейчас вскочит, схватит её, даст волю своему гневу. Нет, не похоже... Лежит и не шевелится... Волна отхлынула, потянула за собой тонкую алую струйку, снова прилила, слизнула кровавый след с речных камней. Охнув, Мелисента помчалась обратно.
   Последние лучи догорающего дня бросали розовый отсвет на половицы, на куски полотна, разбросанные по столу, на бледное и осунувшееся девичье лицо. Мелисента сидела, крепко стиснув кулаки. Стоило их разжать - пальцы начинали трястись: "Фиона - та бы не испугалась... А я всегда боялась крови... Все же раны зашила... И сознание не потеряла... Один разочек только - сразу, когда перевернула его, и увидела рассеченный лоб. И колено зашила... Нога как колода распухла. Должно быть, трещина в кости. В коленной чашечке. Она заживает плохо и долго болит. Гипса у меня нет, наложила деревянную шину. Правильно ли наложила?... Фиону бы сюда...".
   Мелисента болтала без умолку, пока зашивала раны, чтобы отвлечь хозяина от боли, а самой не рухнуть в обморок от ужаса - это было бы уж совсем не к месту. Зато теперь она знала, что хозяина зовут Хоннор, что живет он один, что три года назад упавшее в бурю дерево сломало ему плечо, и оно плохо срослось, от этого горб, и левая рука плохо двигается, а плечо до сих пор ноет в непогоду. Что лечил его тогда хозяин винокурни, и в уплату взял лисьи шкурки за целый год охоты. Что жуткие шрамы на его лице остались от когтей медведя. И что он не старик - сорока ещё нет, а седые пряди в голове появились после схватки с рысью - царапнула кривыми когтями... Одного не знала Мелисента - что же ей делать теперь, в глухом лесу, с раненым на руках, с жалким запасом лекарств и продуктов. Как выжить? Как выходить Хоннора? Как не показать ему своего страха, беспомощности и отчаяния?
   Вечером она доила коз, когда услыхала крик, полный ужаса и тоски - там, в избушке. Хоннор сидел на полатях, закрыв ладонями лицо. Мелисента вцепилась в каменные плечи, затрясла:
   - Что случилось? Хоннор! Что? Чего ты кричал?
   Он поднял голову, взглянул на неё безумными глазами, со стоном откинулся на подушку. Мелисента перепугалась, ей вдруг показалось, что он в лихорадке, что потерял сознание, что вот-вот умрет... Она судорожно шарила пальцами по его лицу - в темноте за печью ничего не было видно. Он поймал её ладонь, стиснул обеими руками:
   - Прости... я напугал тебя. Прости.
   - Что ж ты кричал?
   - Я спал, мне снилось что-то мучительное, тяжелое... проснулся - в избе так тихо, никого нет... Мне показалось, что ты ушла...
   - Ну да, я пошла коз доить. Не стоять же им не доенными всю ночь.
   - Мне показалось, что ты совсем ушла... Бросила меня здесь - и ушла.
   - Как же я тебя брошу? Что бы ты тут делал - раненный, в лесу, один?
   - Ты меня испугалась там на лугу... Убегала...
   - Конечно, убегала! Ты же меня прогнал. Смотрю - несешься за мною с дубиной...
   - Мне было страшно - привыкнуть к человеку в доме, к хорошей еде, к тому, что тебя встречают и ждут... У меня была жена - давно, десять лет назад. Я жил тогда в лесу недалеко от Рисолана. Там богатые лиственные леса и дичи много... Мы прожили вместе три года. Мне казалось - мы хорошо жили. А потом она ушла от меня - сказала, что ей скучно и страшно в глухом лесу. Я попробовал перебраться в деревню - но что мне там было делать? Я лесовик. Охотник. Не знаю другого ремесла. В деревне смеялись надо мной, что я такой большой и неловкий. И жена смеялась, не захотела вернуться ко мне. Расторгла Обет... Я ушел в эти горы - подальше от Рисолана, в самую безлюдную глушь, где никто не знал о моем позоре, и не смеялся надо мной. Здесь, в какую сторону ни пойди - день пути до ближайшего человеческого жилья. Я построил эту избушку, и жил тут один... Десять лет... А потом ты явилась, принялась лечить меня и готовить вкусную еду... Мне было страшно отвыкать от одиночества - ты ведь тоже скоро уйдешь. У тебя на пальце кольцо - значит, где-то есть муж, дом. Ты уйдешь - а я опять останусь один. Я хотел, чтобы ты ушла побыстрее, пока я ещё не привязался к тебе. От одиночества к человеку быстро привязываешься... Я прогнал тебя с горя, а не со зла... И тут же пожалел об этом. А потом искал всю ночь, в лесу. Зверья здесь много, опасно... Всю ночь я думал, как ты бродишь во тьме, под дождем. Не мог себе простить... Я вымок, продрог до костей... Не нашел, иду вдоль реки, сам не свой, а тут ты - из стога вылезла, нос на солнышко подняла, смеешься и чихаешь. Я так обрадовался - все мысли отшибло. Не подумал, что ты испугаешься - такого мокрого, грязного, да ещё с дубиной... Голос его звучал слабо, хрипло, надломлено. В нем слышалась тоска многолетнего одиночества... Мелисента погладила ладошкой по спутанным волосам:
   - Я тебя тут не брошу. Давай договоримся - ты выздоровеешь, и отведешь меня в Ларемур. Там моя приемная матушка живет в лесу, недалеко от Ларемура. Её Фионой зовут. Она хорошая лекарка - самая лучшая. Может быть, она сумеет поправить твое плечо. Может быть, тебе там приглянется, и ты поселишься где-нибудь поблизости. У нас большой, красивый лес. Дичи много, но никаких медведей и рысей не водится. Ходил бы к нам в гости. Ты бы понравился Фионе....
   - Такой урод?
   - Вовсе ты не урод. У тебя шрамы на лице, но знаешь - шрамы мужчин не портят.
   - Ни одна женщина не захочет, чтобы её целовали такие рваные губы.
  -- Не берусь судить. - Засмеялась Мелисента. - сейчас я покормлю твоих брыкливых коз, потом принесу тебе теплого молока, потом сварю лекарство - очень горькое, но тебе придется все выпить. Потом ты будешь спать крепко, до самого утра. И проснешься почти здоровым! - она спрыгнула с полатей, и помчалась в сарай, весело напевая. Почему-то она была теперь уверена, что все у них будет хорошо.
  

Глава 6.

О добрых пчеловодах, злых разбойниках и хитрой девушке.

   Старый пасечник сидел за столом, тяжко вздыхал. Вытирал рукавом слезящиеся глаза. Хоннор, положив на лавку ноющую от долгой ходьбы ногу, жевал медленно и устало - кусок не лез в глотку. Мелисента вышла из-за занавески, где метались неровные тени светильни, слышались плач и стон. Откатывая рукава, села за стол. Взяла было кусок лепешки, да отложила:
   - И что же, никто их здесь не видел, не знает - что за люди такие?
   - Они не заглянули в деревню. Дом Шоннана возле самой дороги. Несколько человек поскакали вперед отряда. Шоннаха их видела - полоскала белье на ручье. Она поторопилась дополоскать, чтобы помочь старой Шоххе принять гостей - кто ж знал, что это за гости... Оставила на мостках корзину с мокрым бельем, а сама побежала по тропе вдоль ручья. Пока добежала до опушки - они уж спешились. Старая Шохха приветствовала их на пороге. Они спрашивали о чем-то, она не знала, мотала головой - Шоннаха видела... Потом рубанули Шохху топором по склоненной маковке. Так она у порога и осталась лежать - мертвая. Они в один миг вынесли, что им в доме понравилось - Шоннан жил достойно, богато. Поделили, в сумы седельные распихали. Полотно в суму не влезало - бросили на землю, саблями порубили... Мед тоже вынесли, брагу, еду, какую нашли. Отряд подошел - все съели тут же, возле мертвой старухи. В каморе медовуху в бочонках нашли - забрали с собой. Уходя, дом подожгли - надобности в том не было никакой, из черной жесточи своей подожгли. Мальца они в доме оставили - он им не нужен был, они и не подумали о нем... Не подумали, что ведь он заживо сгорит. В хлеву скотину перебили... Скотина-то им чем помешала? С собой забрать не могли - так перебили, и все... Они на дорогу только повернули - Шоннаха в дом забежала, сына выхватила из колыбели. Уж на самом пороге была, когда рухнула крыша. Сил моих нет слушать, как она стонет... Помрет ведь, а?... Или не помрет? - смотрел на Мелисенту с тоской и надеждой, моргал красными веками. Она поспешила утешить:
   - Не помрет, не бойся. Ожоги не сильные - все ж её крыша не привалила, только огнем обдало. Больно, конечно, вот и стонет. Я ей настойку дала, на маковом молочке. Она проспит спокойно всю ночь. Мазь целебная к утру раны-то подсушит, подживит. Ничего,... обойдется,... жива будет твоя дочка.
   Старый Шошон горестно вздохнул:
   - И откуда ж напасть такая на нас? Раньше никогда не видано было такого разбоя. Кто такие, откуда пришли? А ежели вернутся? Тогда что? Я парней пятерых послал - молодых, легконогих - устроить заставы вдоль кромки леса. Чтоб хоть загодя предупредили. Сына своего послал... Живого увижу ли?
   Хоннор вздохнул тяжело:
   - Разбойникам-то здесь деваться некуда. Дорога упирается в ущелье, моста там теперь нет. За старой винокурней - горы да лес. Они вдоль дороги все сожгли, разграбили. Видно, не думали, что дальше пути нет, и придется возвращаться. А теперь - припасы кончились, еды достать уже негде. Беспременно они вернутся сюда.
   Шошон покосился на Хоннора:
  -- А твоя изба-то ближе к винокурне. В сторонке немного, но от дороги просека есть, не минуют. Припасу у тебя, чай, немало. Ты мужик хозяйственный. Может, там возьмут еду, да и пойдут куда-нибудь... в другую сторону.
  -- Не надейся, старик. К нам трое уже заглянуло, остальные ниже по реке ушли... Избу сожгли...
  -- А сам-то ты как же?
   - Отбился...
  -- А она-то?... Девка-то?... А?... - он мялся, не решаясь спросить страшного, стыдного...
   Мелисента усмехнулась:
  -- Они сначала чинно подошли. Спросили, не проходил ли чужой кто, не проплывала ли лодка. Я им объяснила, что тут лодки не плавают, что ниже по реке водопады. Расспросили, кто ещё в здешних местах живет. К столу я их пригласила - щи как раз в печи доспевали, и хозяин вот-вот прийти должен был. Они вроде направились к столу, я чугунок-то вынимать стала, а тут один меня и облапил. Оглянулась - они все ко мне руки тянут. Сопят, толкаются... Ну я чугунок-то кипящий схватила, - Мелисента показала волдыри на ладонях - с разлету щами на них плесканула. И в подпечек прыгнула, в дровяницу. Они от боли ревут, визжат... Потом давай головни из печи в дровяницу кидать. Я из дровяницы в сарай выскочила, там дверка была, чтоб дрова через горницу не носить, в избе не мусорить. Из сарая в ворота - и к лесу бегом. Они из избы через окошко увидали. Бросились следом - злые, обваренные, волками воют. Да тут и Хоннор подоспел - положил всех, дубина у него тяжелая. А изба сгорела... Мы было через лес на винокурню двинулись. Думали, просто разбойники какие напали на нас. Подошли - винокурня горит, на поляне отряд целый, все перепились... Им дальше винокурни не пройти - скалы там, водопады. Значит, дня через три обратно пойдут.
  -- Что ж не сразу?
  -- Да мы подумали, что нам времени надо побольше, чтоб убежать. В лесу без еды, без крыши над головой долго не протянешь. Нужно было выбираться к человеческому жилью. Ближе вашей Шоши ничего нет. От винокурни сюда два дня пешего ходу. Хоннор не быстрый ходок, а они на лошадях... Ну, и придержали их дня на три.
  -- Это как?
  -- Мелисента им ночью травы какой-то в бочку с крепким хлебным вином подсыпала. Там стояла початая... Они её с самого утра, видно, и допили, раз до сих пор сюда не явились...
  -- Что ж они - может, помрут? - в глазах старого пасечника вспыхнул лихорадочный огонек.
  -- Нет, - покачала головой Мелисента - такого у меня ничего нет. Я лечить людей могу, а травить их до смерти у меня нечем. Благодарение Святыням, что хоть те лекарства да настои, что я за лето наготовила - все в летней кухоньке хранились, в стороне от избы. Места здесь на всякое разнотравье богатые, я много чего припасла. Половину хотела там и оставить - нести тяжело. Хоннор не допустил - подобрал все, до последней сухой былинки. Вишь ты - пригодились...
  -- А чего ж ты им подсыпала?
  -- Да разного намешала - глистогонного, слабительной горькой соли, и еще траву, которую беременным дают, чтобы потуги были сильнее. Думаю, дня три под кустами маяться будут. Да, вдобавок, после такого поноса в седло сразу не сядешь - задница раздраженная, огнем гореть будет. Может, и еще день-другой никуда не двинутся.
   Старик рассмеялся:
  -- Такого я ещё не слыхал. Говоришь, дня три, а то и больше. Что ж, нам времени терять нельзя. Женщин, детей уведем в пещеры, выше по ущелью. Ульи с пчелами сейчас на медосборах, на горных лугах. Скотину на пастбища отгоним. Всякое имущество и хозяйство тоже припрячем... Дома сожгут - запросто... Озлятся, что грабить нечего - и сожгут. Скоро осень, зима - в пещерах в холод не пересидишь. Детвора болеть будет... А не допускать сюда разбойников - боя не избежать. Из нас - какие бойцы? Мы, пасечники, люди мирные, воевать не умеем, оружия у нас нет...
   Они ещё немного поговорили, и улеглись по полатям - завтра предстоял тяжелый, хлопотный день. Ночью Шошон проснулся оттого, что Мелисента трясла его за плечо:
  -- Проснись, старик - послушай, что я придумала! - через час Шошон собрался, и, переговорив кое с кем из мужчин, поспешно отправился в горы, на самые далекие луга, в известное ему одному тайное местечко... Вернулся он на следующий день, к вечеру - измученный, больной, опухший до неузнаваемости. Деревня встретила его мертвой тишиной. Лишь ветер гонял по пустым улицам сухую солому. Шошон из последних сил шел к узкому входу в долину. Там кипела работа, сновали люди. Его заметили, побежали навстречу, подхватили старика. Трясущимися руками он вынул из-за пазухи кожаный сверток, протянул Мелисенте...
  -- Где они? - прохрипел Шошон.
  -- Мальчишки дежурят вдоль дороги, в заставах, начиная от опушки Липового леса. Это день пути. Первая застава подала сигнал час назад. Значит, завтра утром они будут здесь.
  -- Все готово?
  -- Да, теперь уже все. Мы так боялись, что ты не успеешь...
  -- Только бы ночью не напали...
  -- Мы завалили вход в долину колючей акацией. Они не пролезут в темноте. С утра растащат ветки, зайдут в долину. За домом Шоннана мы все подготовили, как договорились... Такую встречу эти негодяи никогда не забудут!
   На закате с последней заставы вернулся Хоннор:
  -- Идут! Отряд тот самый, что Мелисента угостила зельем на сожженной винокурне. Травки-то на деле не слишком безобидны. Самые жадные, видно, поплатились - пяток лошадей ведут на поводах, без всадников. Еще несколько человек в седла сесть не могут - тянутся в раскорячку, отклячив зад. Пояски штанов и не завязывают - то и дело присаживаются под придорожные кусты. Один, я видел, так и свалился под очередным кустом.
   Мелисента нахмурилась:
  -- От поноса человек слабеет быстро, а тут еще и голод - который день подряд... Нужно будет подобрать того, под кустом - если он ещё жив. Негоже, чтобы человек погиб вот так - как собака бездомная...
   Молодой пасечник сердито перебил её:
  -- Я Шоннан. Эти звери зарубили мою мать, дом мой сожгли, все разграбили. Жена лежит обожженная - мук таких врагу не пожелаешь. Сын угорел - едва жив, синий весь. А ты хочешь, чтобы я разбойника, негодяя, виновного в моей беде, спас от собачьей смерти! Да ему и десяти таких смертей будет мало, чтобы искупить все то зло, что он нам причинил!
  -- Да, Шоннан. Он причинил вам зло, страшное зло... Но его смерть этого зла не искупит - какой бы мучительной она ни была. Никакие его муки не искупят мук твоей жены. Его смерть не вернет жизнь твоей матери. Зло в ответ на зло - это уже два зла... Зло не уничтожается злом, Шоннан. Зло уничтожается только добром!
  -- Так что же это получается? - вскипел Шоннан - Выходит, я должен беспокоиться о каком-то негодяе и разбойнике? Что он, того и гляди, сдохнет под кустом в нашем лесу? Я должен думать об этом?
  -- Нет, Шоннан, - девушка упрямо вздернула подбородок - ты должен думать не об этом! Не о том, что под кустом лежит негодяй и разбойник. Ты должен думать о себе - чтоб тебе самому не стать негодяем, бросив умирать в лесу беспомощного, исстрадавшегося человека. Потому что зло, единый лишь раз допущенное в чистую душу - овладеет ею!
  -- Что с того, если я буду жесток со своим врагом? Я хороший отец и ласковый муж. Почтительным сыном я уже не буду, потому что они убили мою мать - мне больше некому быть сыном... Я имею право ненавидеть и мстить! Это не разрушит моей души...
  -- Все под солнцем имеет свой путь. Нельзя остановить созревание зерна, или рост плода, или развитие младенца во чреве матери! Так и со злом - стоит его принять один раз, и оно начнет расти и зреть в твоей душе. Ты не можешь остаться чуть-чуть жестоким и немножко подлым, и не породить большего зла - как твоя жена не может остаться немножко беременной, и не родить дитя. Ты не должен допускать зла в себе самом - а об отмщении чужого зла позаботятся Высшие Силы.
   Шоннану, видимо, хотелось возразить этой пичуге, которая смеет учить его - почтенного, умудренного жизнью человека... Учить чему-то такому, что он не может и не желает принять, против чего протестует весь его жизненный опыт! Шоннану хотелось ответить - сурово и веско, чтобы все вокруг согласно закивали головами, и единодушно признали его правоту - но ответа не находилось. Он досадливо махнул рукой, и поторопился отойти от Мелисенты.
   Хоннор лежал на ворохе сухой травы у входа в пещеру, а Мелисента растирала барсучьим жиром его колено. Он пыхтел, хрустел зубами, и тихо постанывал, когда горячие ладони дотрагивались до самого больного места. Шошон уселся рядышком, и смотрел на её занятие щелками заплывших глаз. Она улыбнулась старику:
  -- Досталось тебе, Шошон? Полечить?
   Старик помотал головой:
  -- Нет, мы привычны к пчелиному яду. Скоро все пройдет без следа. Я хочу сделать тебе подарок - возьми. - Он протянул девушке скромное бисерное ожерелье - тонкую прочную нить, на которой черные бусины перемежались с коричневыми и желтыми. Мелисента взяла ожерелье, покатала в ладони:
  -- Похоже на горстку пчел...
   Пасечник улыбнулся:
  -- Так и есть. Говорят, что это ожерелье Пчелиной Королевы. Много поколений нашего рода передают его из рук в руки. Да только никому ещё не удавалось разбудить заключенную в нем древнюю Магию... Завтра - особый день. Никогда смерть не была так близко к нам. Если дело дойдет до настоящего боя - я умру первым, потому что я старейшина рода, и должен буду повести людей на гибель. Род Пчелиной Королевы исчезнет и тогда некому будет хранить ожерелье... Если же твоя хитрость сумеет спасти нас - ожерелье твое по праву. Чем же иначе сможем мы тебя отблагодарить за спасение стольких жизней?
  -- Я не жду благодарности...
  -- Неуместная скромность так же предосудительна, как и неуместное бахвальство. Жизни своих родичей я ценю дорого. Ты не можешь сказать, что это пустяк, не стоящий благодарности.
  -- Ты прав, Шошон. Спасибо тебе за драгоценный подарок.
   Старый пасечник взял ожерелье с её ладони:
  -- Давай, я надену его тебе.
   Мелисента откинула капюшон, склонилась к старику. Тот вдруг замер с поднятыми руками. Потом торопливо застегнул ожерелье, заговорил дрожащим голосом:
  -- Благодарение Святыням за то, что мне позволено лицезреть... - Мелисента торопливо закрыла ему ладошкой рот.
  -- Спасибо, Шошон. Не нужно больше ничего говорить...
   Старый пасечник, кланяясь, попятился из пещеры. Хоннор изумленно смотрел ему вослед:
  -- Что это с ним? Про что это он? Кого лицезреть?
   Мелисента рассмеялась:
  -- Не бери в голову, Хоннор. Пойдем-ка лучше спать - завтра будет тяжелый день.

Глава 7.

О горьком меде и сладкой мести.

   Голод не дал разбойникам спать. Они остановились прямо на дороге, не расседлывая лошадей, чтобы во тьме не пропустить вход в долину, где притаилась Шоша - деревня пасечников. На рассвете двинулись вперед, и очень скоро отыскали долину. Кинулись торопливо разбирать и растаскивать завал из колючих ветвей горной акации, перегородивший узкую горловину ущелья. Там, за завалом, раскинулась богатая деревня, полная сытной еды, медовой браги и пухленьких, робких женщин. Разбойники хохотали: "Глупые пасечники надеются, что нас остановит какой-то убогий завал?!" Голодные и злые, раздраженные близостью и недоступностью добычи, они вламывались в путаницу колючих ветвей, не обращая внимания на острые длинные шипы, впивающиеся в тело. И уж совсем никто из них не обратил внимания, что эти шипы густо обрызганы горьким, медвяно пахнущим сиропом... Зато, едва лишь первые солнечные лучи обогрели землю, пчелы из целого десятка ульев, поставленных за сгоревшим домом Шоннана, учуяли самый желанный для себя, дивный аромат - запах горького падевого меда...
   Мед, собранный с цветов дурмана и белладонны, превращает мирный и деловитый пчелиный рой в облако летучей ярости и боли. Пчеловоды усердно уничтожают эти растения на своих медоносных лугах. Но старый Шошон посеял запретные цветы на отдаленной лесной поляне, куда не долетают пчелы из обычных ульев, потому что знающие лекари покупают падевый мед по самой дорогой цене. Десять пчелиных роев, покинув ульи с первыми лучами солнца, мгновенно облепили перепачканных сиропом разбойников, жадно слизывая пьянящее лакомство. Конечно, те принялись отмахиваться и отбиваться от такой напасти. В тот же миг одурманенные, разъяренные пчелы пустили в ход свои ядовитые жала. Такого бешеного воя горы и долины не слыхали от сотворения мира! Да, наверное, и не услышат больше никогда...
   Хоннор неосторожно приблизился слишком близко ко входу в долину - хотелось посмотреть, что случилось с нападавшими. Потом неделю щеголял распухшей скулой. Разбойникам пришлось гораздо хуже - лишь немногие благополучно ускакали на лошадях. Несколько человек, пытавшихся убежать по дороге, пчелы закусали до смерти. Некоторые спасались в реке - увы, не все из них умели плавать. Только семерым удалось выбраться из реки живыми.

Глава 8.

О молодом разбойнике, быстроногой девчонке и добрых пасечниках.

   Легче всех отделался тот самый молодой разбойник, которого, ругаясь и ворча, приволок из леса Шоннан. Разбойника звали Кертис. Мальчишка оказался услужливым и расторопным. Ему-то и пришлось вместе с Мелисентой день и ночь крутиться, как белке в колесе, ухаживая за товарищами. Вид они имели жалкий - царапины и занозы от шипов акаций гноились и нарывали. Лица, шеи и руки распухли от пчелиных укусов, уши торчали бесформенными лепёшками, лысины бугрились желваками. Один из разбойников пытался спастись, зарывшись в кучу прошлогодних листьев - куча оказалась маловата для такого дела, и теперь он мог лежать только на животе, оттопырив распухший, как подушка, зад. У другого пострадало место более чувствительное, и пленные разбойники от досады и безделья целыми днями изводили его солеными шутками и ехидными смешками. Он краснел, сопел, втягивал голову в плечи. В конце концов не выдержал - кинулся с кулаками на очередного обидчика. Кертис едва разнял дерущихся, заполучив при этом пару крепких оплеух и разбитый нос.
   Он сидел на деревянных мостках возле ручья, пытаясь холодной водой утишить льющуюся из носу кровь. Можно было бы, конечно, попросить помощи у Мелисенты, но было стыдно и досадно бежать к ней, как маленькому - с разбитым носом. На тропе послышались чьи-то легкие торопливые шаги, и Кертис поспешил юркнуть в ближайшие кусты - ему почудилось, что это Мелисента. Однако, это была не она - Шошаха, младшая дочь Шошона, со всех ног неслась по тропе вдоль берега ручья. За ней бежал - и почти настиг добычу - один из спасшихся разбойников - Барлай. Выражение его перекошенной физиономии не оставляло сомнений в намерениях самого грязного свойства. Кертис не понял сам, зачем он выскочил на тропу позади Шошахи, почему повернулся к Барлаю лицом, и для чего загородил ему путь. Барлай попробовал оттолкнуть противника с дороги - все его мысли были заняты убегающей женщиной, ни о какой драке он и не помышлял. Но упрямый мальчишка не отставал. Он вцепился в Барлая, словно клещ, и не было никакой возможности стряхнуть его. Барлай рассвирепел - пухленькая, такая аппетитная девчонка ускользала безвозвратно. Её вопли слышались уже с опушки, и с минуты на минуту в лес могли явиться требующие возмездия родственники и односельчане. Деревенские увальни с крепкими кулаками вовсе не прельщали Барлая - не то что удравшая пасечница. Всю злость и досаду на свою неудачу Барлай постарался выместить на непрошеном защитнике девичьей невинности - и шмыгнул в кусты, заслышав приближающиеся голоса да топот тяжелых мужских сапог. На тропе остался лежать истекающий кровью Кертис. Ему-то и достались тумаки и пинки разъяренных жителей Шоша.
   Мелисента сидела на скамеечке возле дома Шошона, в окружении целой толпы деревенских детей, и рассказывала сказку о похождениях глупого мельника, когда на площадь ввалилась кричащая толпа. Детвора кинулась врассыпную, как стайка испуганных воробьев. Толпа отхлынула и примолкла, оставив у ног Мелисенты бесформенный ком крови и грязи. Она даже не сразу поняла, что это человек - и живой человек. Во всяком случае - почти живой...Хоннор помог отнести его в амбар.
   Чуть ли не все деревенские жители - от мала до велика - высыпали на площадь. Окружили плотным кольцом мрачного Шошона, зареванную Шошаху, Хоннора и Шоннана, перепуганных, жмущихся друг к другу разбойников. Вскорости приволокли и Кертиса, которого Мелисента едва успела отмыть и перевязать. Он стоял перед злобно гудящей толпой, не опуская головы, и старался не слишком шататься. Это не очень хорошо получалось, потому что сил у него уже не было, и потому что старухи молотили его по спине сухонькими твердыми кулачками, вымещая свое негодование. Выражение дерзкой бравады на его лице при каждом тычке сменялось гримасой боли. Шошон прикрикнул на разошедшихся старух, и они с ворчанием отступили. Кое-как установилась тишина, и Шошон начал говорить:
  -- Сегодня случилось дело, прежде не виданное в нашей деревне. Один из пленных напал на мою дочь. Благодарение Святыням - Шошаха сумела убежать, но это ничуть не умаляет тяжести вины насильника. Гнев мой безмерен! Однако, я - старейшина рода, и наказание за ужасное намерение должен назначить по справедливости. Я хочу знать все подробности происшедшего. Кто может рассказать мне об этом? - голос Шошона звучал глухо, и тугие желваки ходили по его скулам. Он поднял набрякшие веки, тяжелым взглядом окинул толпу. Мужчины мялись, молчали - в пылу возмущения никто особо не задумывался о деталях. Бежали, кричали, били - вместе со всеми, подхваченные общим порывом, напуганные криком и плачем девчонки. Шоннан выступил вперед:
  -- Тут некоторые говорили нам о милосердии и чистоте души. Я сам поддался на глупые разговоры и притащил в деревню этого прощелыгу. Сегодня он едва не изнасиловал сестру моей жены. По справедливости следует наказать всех виновных - и разбойника, которому лучше было бы умереть под кустом позорной смертью, и чрезмерно умную девку - он кивнул на Мелисенту - чтобы не смела накликать беду в чужой дом. Все тут чуть не молятся на неё - как же, лекарка, спасительница... А по-моему, следует разобраться, не колдунья ли она? Откуда взялась в наших краях? До её прихода никакой напасти на наши дома не было - жили спокойно... Следовало бы убить их обоих - пока не случилось худшей какой беды. А остальных разбойников жалеть тоже нечего - отвезти в Ларемур, и пусть им городской палач определит наказание за все их подлые дела.
   Толпа загудела, многие согласно кивали головами. Шошон постучал посохом о деревянный помост:
  -- Кто еще хочет высказаться? - завертел головой. Но желающих больше не находилось. Добрые жители Шоша все уж решили для себя... В самом-то деле, что там ещё долго думать да рассуждать - повесить разбойника, да и дело с концом. А девку - колдунья там она или не колдунья - лучше бы сжечь, для пущей надежности. Тогда, может быть, отвалит сосущий страх и жуткое неспокойствие, что терзают деревню после набега. И можно будет опять все лето безмятежно слушать жужжание пчелок на пасеках, а зимой топить теплые печи, варить хмельную крепкую медовуху, да складывать в сундуки золотишко после базарных дней. Хоннор косился исподлобья на сбившуюся к помосту толпу. Украдкой придвинулся поближе к Мелисенте, поудобнее перехватил тяжелый посох в пудовом кулаке. Мелисента поднялась:
  -- Я хотела спросить Шошаху - ты видела, кто именно гнался за тобой по лесу? Ты ведь сильно испугалась - что, разве разбойник был так уж страшен?
  -- Конечно! - у Шошахи при одном воспоминании задрожал голос - Он был огромный, бородатый, и вся голова в отвратительных шишках. И у него жуткие красные ручищи - он тянул их ко мне, а я завизжала от страха, и пустилась наутек. Он бухал сапогами по тропинке за самой моей спиной, и едва меня не догнал - у меня уже не было сил бежать. Я думала, у меня сердце разорвется в груди... - и она снова разрыдалась.
  -- А теперь посмотри на него, Шошаха. - Мелисента подошла к Кертису - у него кудрявые волосы, и нет никакой бороды. Лицо у него румяное и чистое - по крайней мере, было еще сегодня утром, пока мужчины не избили его. Руки у него тонкие и белые. Он молод и легок на ногу, и сапог на нем нет - он обут в мягкие ичиги. Разве это тот самый мужчина, что гнался за тобой в лесу, и напугал тебя?
   Шошаха испуганно поморгала длинными ресницами:
  -- Н-е-ет... это... это Кертис... - в голосе её уверенности не было, потому что узнать Кертиса было поистине невозможно, так он был избит.
  -- Да, это он. Разве Кертис гнался за тобой по лесу?
  -- Нет. - Шошаха помотала головой. - Кертиса я бы не испугалась. Он всегда шутил со мной, когда я приносила для пленников еду, и вырезал мне куколку из кусочка дерева. Но я уже не играю в куклы, я отдала её маленькой Шушихе. - Шушиха тут же высунула из-за материнской юбки кудрявую головенку и гордо продемонстрировала куклу, завернутую в пестрые лоскутки.
   Мелисента обернулась к толпе:
  -- Много ли людей прибежало на крики Шошахи? Кто был первым, когда вы вбежали в лес?
   Кто-то принялся неуверенно вспоминать:
  -- Я был... и ещё моя соседка, и сын её... и Шоччен, и его жена... и Шоннан, и ещё кто-то был... Шоннан бежал первым, а я за ним, а кто уж за мной бежал - всех не упомню.
  -- Шоннан, когда ты подбежал к ручью, что делал Кертис? Если это он напугал девушку - почему он не скрылся, не спрятался в лесу?
  -- Откуда мне знать, почему он не прятался? Может он думает, что не сделал ничего плохого... Может, он думает, что можно безнаказанно пугать и насиловать наших женщин! - Шоннан набычился, и в голосе его звучало ненависть. Дородная пасечница выступила из толпы:
  -- Я жена Шоччена. Я тоже была там... - Шоччен закивал, гордый вниманием, с которым все слушали его жену - Я видела - этот парень лежал на тропе, скрючившись, и держался руками за живот. И на руках у него была кровь - вот что я вам скажу! Когда Шоннан принялся пинать его - он пытался прикрывать голову руками. И я увидела у него на руках кровь. Но потом подбежали другие мужчины, и тоже принялись его бить... И я уже не смотрела туда... мне было страшно...
   Мелисента кивнула, приподняла на Кертисе рубаху:
  -- Смотри, Шошон - я нарочно не стала перевязывать его. Смотри - на эту ножевую рану я только что наложила десяток швов. По счастью, удар удалось отбить, нож лишь скользнул по ребрам, а не воткнулся прямо в сердце. Но рана глубокая и длинная, полоснули с размаху... Шоччеха говорит, что он лежал на тропе, скрючившись, держась за живот, и руки у него были в крови. Он уже был ранен ножом, когда Шоннан подбежал к нему! Я хотела бы знать, кто же именно ударил Кертиса ножом - ещё до прихода Шоннана и остальных людей? Может, Шошаха? - людская толпа загудела, возмущенная столь нелепым предположением. - Не Шошаха? Нет? - Мелисента обвела сбившуюся на площади толпу вопрошающим взглядом.
  -- Нет! - в один голос выдохнула толпа.
  -- Значит, не Шошаха... А кто же? Кто из жителей деревни умеет бить ножом прямо в сердце?
   Протестующий гул усилился, в нем зазвучали отдельные громкие выкрики:
  -- У нас в деревне сроду такого не было... Мы люди мирные... Грех большой и думать-то такое... Только разбойники и могут ножом живого человека ударить!...
  -- Значит, только разбойники? Надеюсь, никто не думает, что Кертис ударил ножом себя сам? - люди в толпе отрицательно замотали головами. - Нет! - удовлетворенно подвела итог Мелисента. - Значит, там был кто-то другой! Другой разбойник, который и ударил ножом Кертиса. Какой-то другой разбойник бежал за девушкой! - Мелисента обернулась к Шошахе - Ты не заметила, откуда появился Кертис?
   Шошаха кивнула:
  -- Я видела, что кто-то выскочил из кустов возле ручья. Но не оглянулась, потому что разбойник был совсем близко - вот-вот схватит... Выбежала на опушку, и только тогда осмелилась оглянуться - топота сапог за спиной уже не было... Я подумала, что разбойник напал на того, кто был в кустах. В ручье женщины часто полощут белье, или детвора купается и ныряет с мостков... Там мог быть кто угодно... Тогда я стала кричать и звать на помощь...
   Шошон повернулся к Кертису:
  -- Что ты делал в кустах возле ручья?
  -- У меня потекла из носу кровь, я умывался в ручье.
  -- А потом?
  -- Потом увидел Шошаху... Она бежала по тропе, но у неё уже ноги заплетались... Пожалуй, ей было несдобровать... Ну, я и кинулся...
   Шоннан затопал ногами:
  -- Бежал он за нею, или сидел в кустах - какая разница? Он разбойник - такой же, как они все! По всем по ним плачет виселица! А Мелисента смеет защищать этого негодяя! Почем знать - может, она с ними сговорилась? С чего ей так жалеть негодного мальчишку?
   Мелисента завопила от возмущения:
  -- Он кинулся защищать сестру твоей жены, его ударили ножом по ребрам, а потом ты его пинал ногами - раненого, лежащего на земле! Вы топтали его целой толпой - все на одного! На нем же нет живого места! А теперь тебе хочется его повесить - поистине, странная награда за спасение несчастной девушки!
   В толпе поднялся невообразимый гвалт, все торопились высказать свое мнение - и как можно громче.
   Шошон вскочил, застучал посохом по помосту. Заорал, перекрывая шум толпы:
   - Кертис, кто гнался за моей дочерью?
   Мальчишка не успел ответить - из кучки жавшихся к помосту разбойников выскочил Барлай, и, размахивая ножом, метнулся на стену людей. Взвизгнув, женщины бросились врассыпную, хватая детвору, сбивая с ног мужчин и друг друга, путаясь в длинных юбках, падая и катаясь в пыли. Дети верещала от страха и восторга, мужчины ругались и размахивали кулаками... Барлай, тем временем, добежал до опушки, и благополучно скрылся в лесу. Хоннор, взяв с Шошона твердое обещание не давать Мелисенту в обиду, прихватив с собой собаку и ружье, отправился следом...
   Дотемна Мелисента промывала ссадины, раздавала припарки и примочки для синяков и шишек, и даже накладывала гипсовые повязки - в перепуганной толпе оказалось много пострадавших. Вся деревня провоняла валерьяновыми каплями и настойкой пустырника. К ночи выставили караул, крепко заперли замки и засовы, спустили с цепей всех собак - и все равно боялись заснуть. Ведь ужасный разбойник бродил где-то рядом! Он мог выскочить из-за любого угла, и ударить человека ножом в самое сердце! На следующий день не бегали по улицам дети, старики не сидели на скамейках возле ворот, женщины не перекликались в огородах и садах звонкими голосами - деревня замерла, придавленная беспомощностью и страхом... Шошон послал было мужчин прочесывать лес, но храбрецы не двинулись дальше опушки.
   На следующий день вернулся Хоннор. Барлая он не поймал, но утверждал со всей определенностью, что негодяй добрался-таки до Ларемурской дороги - по пути он ограбил постоялый двор, забрал еду и немного денег. Его запомнили из-за опухшей и перекошенной физиономии. Жители Шоша облегченно вздохнули - страшного разбойника больше не было в их прекрасном лесу. Остальных заперли в каменном амбаре, под крепкий замок...
  

Глава 9.

О мудром и заботливом Провидении, о Венце и планах одного похищения.

   Вечером Хоннор подсел к Мелисенте, тихо заговорил:
  -- В старой кузнице на Ларемурской дороге есть у меня знакомец. Переночевать зашел я к нему. Много он мне за ночь порассказал... По всему краю творится невиданный разбой. Что ни день - то постоялый двор разобьют, то путников на привале перережут. Жгут, грабят, насильничают... Жители деревень с перепугу бросают свои дома, бегут под защиту городской стражи. В городе свободного угла не найти, все занято беженцами, а подвоз припасов сокращается - в иные дни на базаре не купить тощего куренка. За меру пшеницы или за кусок солонины цену запрашивают втрое... Префект объявил о найме в егеря - будут ездить по дорогам, пресекать всякий разбой, следить за порядком, людей подозрительных останавливать. Да только народ опасается, что от тех егерей больше горя будет, чем от разбойников - власти им дали много... На это дело ввели дополнительный налог - по гривне с человека. От всего того и в деревнях, и в городе народ гудит, и кое-где уж заговаривают недовольно. Зато в харчевнях вовсю торгуют дешевым хлебным вином, а то и бесплатно подносят - народ пьет и колобродит. По дорогам шатаются певцы да менестрели - поют баллады о храбрых разбойниках, об ихней вольной жизни, о легкой доле без трудов и забот... Ещё одно... в начале весны по холирудской дороге прошла шайка разбойничья - нищенок убивали. Без разбору - старых, молодых... И если где встречали поселянку горбатую - тоже не миловали. Ровно об той поре река тебя и принесла... Я думаю - это тебя искали разбойники... Прямо сердце у меня ноет, чует беду. Скажи по чести - есть мне причина бояться?
  -- Есть... только это мне бояться надо... Ты-то, хоть и с горбом, за нищенку или поселянку никак не сойдешь. Тебя не тронут. А если боишься - так оставайся здесь. Вон как на тебя девушки здешние поглядывают... Женишься, избу себе новую поставишь на прежнем месте, или поближе к деревне где-нибудь... Ты еще молодой, детей народите - не все же тебе бобылем жить, старое горе мыкать...
   Хоннор посидел, глядя в пол, играя желваками на жестких скулах. Поднялся:
  -- Очень хорошо, что котомка твоя в избе сгорела... - и полез на сеновал.
   Утром Шошон, пряча глаза, поведал Мелисенте:
  -- Нынче у нас понедельник, а в пятницу повезут наши мужчины медовуху на воскресную ярмарку в Ларемур. Заодно и разбойников доставят ларемурскому палачу. Уж очень всем неспокойно - вдруг ещё кто-нибудь из них какое злодейство сотворит. Кертиса я на телегу пристрою - он пластом лежит, дорога будет ему сущей мукой. Это все, чем я могу его отблагодарить, потому что Шоннан пылает ненавистью, и жаждет отмщения своим несчастьям, и его требования находят полную поддержку у односельчан. Я же не могу пренебречь мнением жителей деревни, пусть даже в угоду собственному мнению. Оставь я в деревне Кертиса - многие были бы недовольны.
  -- Что же ты хочешь от меня? Меня-то твои односельчане слушать вовсе не станут.
   Шошох опустил голову, руки у него затряслись:
   - Не могу я отдать им мальчишку. Он не такой, как эти разбойники... Уж не знаю, как он с ними оказался, только вижу, что неплохой человек. Я ничем... ничем не могу помочь... и смириться не могу...
   Шошон закрыл ладонями лицо:
  -- Придумай что-нибудь. Я знаю, ты можешь... такое, чтобы никто не догадался... У тебя власть, сила...
  -- Какая же у меня сила? Какая власть? - удивилась Мелисента.
   Шошох вдруг бухнулся на колени:
  -- Прости... прости за неуместную мою болтовню. Я видел Венец на твоей голове... если тебе неугодно о том говорить - прости.
  -- Подожди-ка, Шошон... сядь на лавку... вот так. А теперь рассказывай. Все, что знаешь - и про Венец, и про все... Я спросить у тебя не могу - я не знаю, о чем здесь спрашивать...
   Шошон изумленно вытаращился:
  -- Как же ты заполучила-то Властительный Венец, ничего о нем не зная и не ведая?
  -- Так вот и заполучила - без всякого на то моего желания. И ничего, кроме беды, от того Венца до сих пор не видела.
   Шошон покачал головой:
  -- Человеку не дано судить, в чем его счастье, в чем беда. Недальновиден человек, и не любит задумываться о глубинной сущности вещей и событий... Вот и ропщет... а Великое Провидение заботится о человеке, и всегда дает ему именно то, в чем он нуждается более всего.
  -- Вот уж не сказала бы, что я нуждалась во Властительном Венце.
  -- Ты о себе говоришь и думаешь... А может, это Венец нуждался в достойной его владелице? Древняя Магия сильна неодолимо, и действует согласно воле Провидения. Венец будет тебя хранить и направлять. Главное для тебя - не отступить от его воли, не пренебречь Предназначением - потому что это разрушит волю Провидения, и во власть вступит Хаос, и великие бедствия постигнут тебя. А вместе с тобой - и весь тот мир, в котором ты - лишь инструмент для достижения равновесия и совершенства.
   Мелисента всплеснула руками:
  -- Мудреные твои речи... Давай-ка, разъясняй с самого начала! Отчего это человек не может судить, в чем его счастье? Всякий знает и сам, что для него лучше, и всякий печется о своем благополучии.
   - Не скажи... вот Шоччен - ты его видела - все жалуется на строгость своей жены. Сетует и ропщет, и не понимает того, что без неё он бы уже давно пропал. Он веселый и добрый, но в делах ленив и глуповат, все у него спустя рукава. Да и к хмельному пристрастен. А Шоччиха скупа, любит поворчать, иной раз в сердцах муженька и поколотит - но она женщина умная, разворотливая, дом у них полная чаша. Детки растут хорошие - умные в мать, веселые в отца. Хранит Шоччена мудрое Провидение - а он на то ропщет, не понимая своего счастья...
   Со мною же было вот что - в молодости ещё, тридцать лет назад... В те времена винокурня, где ты разбойников зельем угостила, была постоялым двором. Рядом через ущелье был каменный мост - теперь он обвалился, ты наверняка видала его остатки. Дорога наша была проезжая, вела в морской город Тахос. Вот как-то повезли мы - я, мой брат старший, и ещё двое парней - медовуху на постоялый двор, в тамошнюю харчевню. И познакомились в харчевне с одним человеком... Много чудесного он нам рассказал о Тахосе, о кораблях и дальних странах, о приключениях, сокровищах, да мало ли ещё о чем. И подбил он нас ехать с ним в Тахос - наняться на корабли матросами. Мир повидать, вернуться домой лет через пяток - богатыми, бывалыми морскими волками. Так нам головы заморочил - мы согласились. Оставили коня и телегу на постоялом дворе, стали садиться в кибитку к этому человеку. Кибитка была большая, с деревянной подножкой. Все благополучно сели, а под моей ногой подножка вдруг обломилась. Хорошая, крепкая подножка из толстой доски... Упал я очень неловко и поломал руку. Уехала кибитка без меня... Брат мой старший на ней уехал - больше я его и не увидел никогда. А парни вернулись потом, через много лет. Оказалось, тот речистый человек был вербовщик, ездил по кабакам, уговаривал деревенских дурней идти в матросы - а после их на корабли продавал. Хуже любого рабства была такая служба. Брат мой сгинул безвестно в неведомых морях. А может - живет где-нибудь... Иногда я думаю - а вдруг он стал правителем богатого теплого острова... Тогда мне не так больно вспоминать о нем... Один из тех парней вернулся нищим - родня его из милости приютила. Второй приехал богатым, да не зажился долго - точили его раны, болезни. Много он страшного порассказал о морской службе... грязного, жуткого... Пиратствовал он и убивал, и богатство не пошло ему впрок. Уж перед самой смертью, когда он и с постели не поднимался - нагрянула в нашу деревню стража из Тахоса. Взяли его в кандалы, как морского разбойника, и повесили бы на городской площади на другой же день - много за ним было всяких злодеяний. Да накануне он помер-таки. В тюрьме, на вонючей соломе... А донес о его возвращении нищий матрос - позавидовал богатству, не дал спокойно помереть в родной деревне. Да и сам тот матрос уже в деревню не вернулся - обрыдли ему скупые милости да щедрые попреки родни. А я - вишь, живу. Женился, деток народил, похоронил своих стариков - честь по чести... Хорошо прожил свою жизнь, и понимаю умом - Провидение хранило меня. Но иногда такая вдруг тоска возьмет - что если бы я уплыл в море, увидал бы весь мир, попробовал бы разных приключений... Утешение мне одно - такова была воля Провидения. Предназначение мое было - жить здесь. Какие бы я муки претерпел, уйдя в морскую службу - никто уж не узнает... И сколь угодно много можно найти таких примеров. У любого человека - жизнь его если рассмотреть внимательно и беспристрастно - везде увидишь доброе руководство Провидения. А об суровых наказаниях за пренебрежение волей его, думаю, ты и сама немало историй вспомнишь.
  -- Да, пожалуй, так... Что ж, приходится признать, что Провидение даровало мне Венец для какого-то, пока неведомого мне, Предназначения. Как же мне его распознать, и волю Провидения исполнить? Ведь Властительный Венец - дар немалый...
   Шошон вздохнул:
  -- Вот этого тебе никто не скажет... Я только могу поведать о своих соображениях на этот счет... Мудрое Провидение выбирает, кому вручить свой дар, и не ошибается никогда - иначе это не было бы Провидение. Именно ты достойна этого дара более всех. Значит, если ты будешь поступать в полном согласии с твоими понятиями, убеждениями и характером - во всех сложных и противоречивых жизненных ситуациях - это и будет соответствовать воле Провидения...
  -- Что ж, тогда давай вернемся к началу нашего разговора, и разберемся, что именно мне даровало всевластное Провидение. Откуда ты знаешь про этот Венец?
  -- Ремесло пасечников - древнее ремесло. А мой род - древнейший из родов. Живу я просто, и не кичусь происхождением - но из моего рода Короли дважды брали себе жен. И потому я имею право войти в Великий Собор. Венец... когда-нибудь ты увидишь и сама... в Великом Соборе есть фреска - картина на стене, в левом пределе. Там изображена одна из первых Королев - Лаис. Она была женой Короля Ларра - основателя города Ларемура. За ужином я попрошу Шошоху спеть древнюю балладу про девушку с серебряными волосами. Шошоха любит эту балладу, потому что - может быть, ты заметила - у неё красивые серебристые волосы, и ей очень льстит сравнение с Королевой Лаис... Это почти забытая баллада - не диво, что ты никогда не слышала её. Знаю, что Венец сделали Великие Святители, и у него есть некие магические свойства... Вот, пожалуй, и все, что мне известно... Непостижима воля Провидения, а мы должны ей служить... При оглашении Последнего Золотого Права я присутствовал... Зал Собора огромен, я не разглядел твоего лица, и тебя бы не узнал, если бы не Венец. Ты велела мне молчать - я молчу. Никогда не выдам твою тайну - можешь этого не бояться...
   Они посидели, думая каждый о своем... Потом Мелисента напомнила:
  -- Что же нам, все-таки, делать с Кертисом? Мальчишку, действительно, жаль отдавать в руки палачу. Ты не затевал бы этого разговора, если бы не верил в возможность его спасения. Расскажи, что ты задумал?
  -- Вот что - я сегодня же объявлю, что в среду отправлюсь в Рисолан, за разным строительным припасом. Там самые знаменитые кузнецы да железных дел мастера работают. Старшей дочери я весь железный припас для строительства дома - гвозди, скобы, петли оконные и дверные, и прочее - все дал в приданое. Шоннан-то был не богат, когда женился на моей дочери, и не скоро бы сумел построить свой дом. Это он уже после разбогател... Теперь дом сгорел, и строить его нужно заново - вот я и поеду за новым железным припасом. Сейчас-то Рисолан считается далеким городом - дорога в него кружная, огибает горный хребет - три дня в один конец. А вот раньше, когда был ещё цел Тахосский мост, была прямая дорога, и доехать можно было за день. Сейчас о той дороге и не помнит никто... Через нашу речку есть брод - выше по течению, примерно в полудне езды отсюда. Когда время засушливое - вот как сейчас - переехать можно вполне, хоть и не без труда. Ты сегодня объяви за обедом, что собираешься ехать в Рисолан безотлагательно - дескать, родня у тебя там. А я вызовусь с вами за компанию - за компанию-то, дескать, сподручнее. Среди наших деревенских не найдется охотников тащиться со мной в Рисолан - далеко и хлопотно, да и не любят они незнакомых мест. Только мы до Ларемурской дороги ехать не будем, через реку переберемся по броду. Я телегу нагружу всяким съестным припасом, якобы в Рисолане продать, а железо на те деньги купить. По той стороне мы дубняком поедем - там дороги хотя и нет, но под дубами кустарник не растет, проедем. Напротив деревни до вечера в дубняке спрячемся, а ночью я реку переплыву, Кертиса из амбара тихонько выведу. Как-нибудь уж дотащу до реки, а там вы мне поможете... Мальчишку заберем, и скоренько поедем по Тахосской дороге, от разрушенного моста. Недалеко от Рисолана есть каменная башня - среди последних горных отрогов, уж перед самой равниной. Там когда-то колдунья жила... говорят, она-то наш мост и обрушила, чтобы невдалеке от её башни не ездили, да покой её не тревожили. Ну, колдуньи-то той нет уж давно, а люди все равно в те края не заглядывают - боятся... В лесу вам без избы делать нечего - сейчас на дворе уж сентябрь, скоро дожди пойдут. В Ларемур мальчишку везти - здесь дорога только одна, погоню мигом наладят. Шоннан злобится на него отчего-то - спуску не даст, он въедливый и цапучий, как клещ. А так - никто и не догадается, куда мальчишка делся. Вернусь я вовремя - мы два дня на дороге выгадаем. Скажу твердо, что доехали вместе до самого Рисолана, мальчишки не видел, ничего не знаю. В башне я вам оставлю все припасы - зиму можно будет пересидеть при надобности. Пока-то он выздоровеет... Досталось ему крепко...
  -- На что же ты железо купишь, если весь товар свой оставишь нам?
  -- Я на железо денег из дому возьму. Ты не думай, что я от того обеднею, или, тем паче, буду лишения какие испытывать... Я много на вид не выставляю, но род мой не бедствует. Я бы и больше уплатил, чтобы только посмотреть, как будет беситься Шоннан.
  -- Что ж, план хороший. Хотя ехать я была намерена совсем даже не в Рисолан, но мальчишку действительно иначе не спасти. Пойду, расскажу все Хоннору. Не уверена я, что он захочет со мною ехать, но вдруг...
  

Глава 10.

О смехе, пасечницах и добром согласии.

   Хоннор умывался на заднем дворе, возле долбленой дубовой колоды со свежей водой. Мелисента подождала, пока он вытрет лицо чистой холстинкой, похлопала ладошкой по краю колоды:
  -- Садись, волосы расчешу и заплету. И бороду подстричь пора бы уже - скоро на лешего станешь похож.
   Хоннор покосился на Мелисенту через плечо - весьма неодобрительно - и повернул было к дому. Но, сделав пару шагов, вдруг передумал. Вернулся, сел. Мелисента расчесала ему волосы, стянула кожаным ремешком на затылке. Вынула из пояса маленькие острые ножнички - подарок Фионы - подровняла бороду и усы. Её, наконец, встревожило долгое молчание друга:
  -- Что ты молчишь? Проснулся не в духе?
   Хоннор тяжко вздохнул:
  -- Надоел я тебе.
  -- С чего ты взял такое? - у Мелисенты от удивления брови взлетели под самый капюшон.
  -- Сама же вчера сказала, чтобы я оставался в этой чертовой деревне! - в голосе Хоннора вдруг прозвучала такая детская обида, что Мелисента не выдержала, расхохоталась. Хоннор запыхтел, как чугунок в горячей печи, поднялся, набычившись. Положение нужно было спасать! Мелисента подпрыгнула, повисла на его мощной шее - но смеяться не могла перестать:
  -- Хоннор, Хоннор... погоди, не кипятись... Великие Святыни, какой же ты смешной...
  -- Я смешной? - взревел Хоннор - Да я... да ты... - ответом на его возмущение был новый взрыв звонкого хохота. Хоннор расцепил тонкие руки на своей шее, в досаде оттолкнул девушку. Силы соразмерить не смог - она кубарем покатилась по земле. Села, огорошено хлопая глазами. Хоннор вскрикнул, словно это его ударили, кинулся, подхватил Мелисенту на руки:
  -- О, Святыни, что же я наделал?!!!... Зачем ты смеялась надо мной, негодная девчонка?... Бедная девочка моя!... Я тебя ушиб? Прости, пожалуйста... что я наделал?!...
   Мелисента молчала. Хоннор поставил её на край колоды, повертел, осматривая со всех сторон:
  -- Кажется, кости целы, крови нигде нет. Ну, скажи, где больно? Не молчи же!... - Но Мелисента молчала. Хоннор встряхнул её легонько:
  -- Мелисента... - Она молчала. Хоннор потряс сильнее. Потом ещё сильнее - так, что у неё зубы застучали. Потом он тряс её изо всех сил, исступленно выкрикивая:
  -- Скажи что-нибудь! Скажи! Не молчи!... - потом Мелисента снова расхохоталась. Хоннор замер, запалено дыша, с выпученными, обезумевшими глазами. Плюхнулся на колоду - и вдруг расплакался. У Мелисенты разом пропала охота смеяться. Она гладила ладошками мокрые щеки, вздрагивающие плечи:
  -- Хоннор, миленький, ну не плачь. Я не хотела тебя обидеть. Не плачь. Если бы ты на себя посмотрел - какой ты смешной, когда сердишься - ты бы тоже смеялся. Не плачь - я тебя всякого люблю - и смешного люблю... Чего же ты обижаешься?
   Хоннор поднял на Мелисенту заплаканные, несчастные глаза:
  -- Правда любишь?
   Мелисента погрозила ему пальцем:
  -- Ты не должен забывать, что я дала Обет. Ты хороший друг, Хоннор. Я люблю хорошего друга.
   Хоннор сидел, нахмурив брови, думал о чем-то. Потом кивнул:
  -- Правильно. Я бы хотел, чтобы ты любила меня как друга. И ещё немножечко - как отца.
  -- Почему - как отца? У меня никогда не было отца...
  -- Потому что к отцу надо относиться почтительно. Над отцом... не смеются...
  -- Я постараюсь, Хоннор. Постараюсь не смеяться... Но когда я не выдержу, и буду хохотать, как сумасшедшая - ты больше не швыряй меня об землю, хорошо?
  -- Хорошо... - в глазах Хоннора вдруг появились озорные чёртики - я тоже очень постараюсь...
   Мелисента соскочила с его колен:
  -- Вот и договорились... А теперь послушай - ты действительно не хочешь остаться здесь?
  -- Нет, не хочу.
  -- Отчего? Кажется, здесь к тебе хорошо относятся. Ты мог бы построить дом, жениться, завести детей. Тебе бы не было здесь так одиноко, как в лесу.
  -- Эти пасечницы все сварливые... жужжат, как пчелы, и жалят не хуже. Я прожил поблизости десять лет - я на них нагляделся. Они про себя говорят - мы домовитые, хозяйственные... А по-моему - жадные просто. Они людей по богатству ценят. Вот Шоннана очень уважают - дескать, хороший, почтенный, живет в достатке...
  -- Жил, пока его дом не спалили...
  -- Ну, жил... да он и ещё разбогатеет, больше прежнего, потому что он пройдоха и выжига... Почему, думаешь, его дом был не в деревне, а у дороги построен? Чтобы деревенские не сильно заглядывали, что у него делается. Он тишком с винокуром договорился, и тот ему хлебное вино ночами возил. Шоннан им разводил медовуху. Она от этого слишком пьяная получается - если перебрать, то и помрешь в одночасье... А он эту медовуху в самую паршивую харчевню сбывал - на ларемурской дороге. Хозяин харчевни туда ещё воды наплещет - и продает всякому сброду, которому лишь бы глотку залить... Я у Шоннана как-то спросил - отчего это винокур зачастил к нему ездить? Неужто пир на весь мир готовится?... ну, вроде в шутку... А на другую ночь у меня на прибрежном лугу стога сгорели - дескать, не совал бы ты свой нос...
  -- И что ж ты - спустил ему спаленные стога?
  -- Так ведь, не пойман - не вор... Кто-то по воде пришел, по воде ушел - следов не оставил.
  -- Ну ты же не на Шоннане женился бы... не все ж они такие.
  -- Да все. Шошона возьми - он хороший мужик, получше многих. Но и то - хитрый жук. Денег у него - не меряно, а в посконных штанах дома ходит... нет, не люблю я пасечников, и они меня не любят...
  -- А женщины на тебя заглядываются - я же вижу.
  -- Это они сейчас заглядываться стали - когда ты мне новую одежду сшила, да волосы причесала, да бороду каждую неделю подстригаешь. А так они десять лет нос от меня воротили. Я здесь каждый год полотно себе покупал - хоть бы одна предложила: давай, дескать, Хоннор, сошью тебе рубахи. Я бы и заплатил охотно - не люблю я шить. Вечно все пальцы исколешь... Так ведь нет - ни одна... А когда мне деревом плечо поломало - как же мне было тяжело и больно по хозяйству управляться. Коз у меня тогда еще не было - только печь растопить, да поесть приготовить. Да ещё в избе прибрать. Я тогда пришел, попросил Шошона - пусть бы он уговорил женщину какую или хоть старуху... со мной пожить. От такой крайности даже женился бы - буде какая захочет. Не захотела ни одна - ни замуж, ни просто так... А сейчас - заглядываются, говоришь... Не надо мне от них ничего. Пойду с тобой в Ларемур - может, там найду свое счастье.
  -- А в лес вернуться не хочешь?
  -- Нет. Одичаю я там. Уже было совсем одичал... И на человека стал не похож. Ты меня словно разбудила... Нельзя человеку так долго жить одному. Пойду в Ларемур...
  -- Вот об этом я с тобой и хотела поговорить. Не получиться пока что в Ларемур...
  

Глава 11.

Древняя баллада, которую на прощальном ужине спела Шошоха.

   Жил рыцарь отважный по имени Ларр.
   О-ла, о-ле-ру, о-ла-ла...
   Влюбился он в кроткую деву Лаис,
   Назначена свадьба была.
  
   Позвали соседей на свадебный пир.
   О-ла, о- ле- ру, о-ла-ла...
   И верного друга Ларр пригласил,
   Усадил во главе стола.
  
   Когда же невесту Рисс увидал,
   О-ла, о-ле-ру, о-ла-ла...
   Он разум, и дружбу, и честь позабыл.
   Тоска его сердце взяла.
  
   Рисс друга с собой на охоту зовет.
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   Ларра он в лес заповедный ведет,
   Туда, где колдунья жила.
  
   Вот скачет в дубраве прекрасная лань.
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   "Стреляй поскорее - Рисс закричал -
   Стреляй, чтобы лань не ушла!
  
   Для славной охоты завидная дичь!"
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   Ларр крепкой рукой натянул тетиву,
   Не знает пощады стрела.
  
   Вдруг вихрь взметнулся под сенью древес.
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   И замер в испуге таинственный лес -
   К Ларру колдунья пришла.
  
   Колдунья спросила: "Как смел ты, наглец,
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   Стрелою убить мою дивную лань,
   Которую я берегла.
  
   Ты будешь наказан, жестокий стрелок.
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   Тебя посажу я под крепкий замок" -
   И к башне его повела.
  
   Колдунья не внемлет горячей мольбе.
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   В темнице глубокой под башней своей
   Ларра она заперла.
  
   Рисс возвратился к прекрасной Лаис.
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   И ей со слезами сказал подлый Рисс,
   Чтобы мужа она не ждала.
  
   "Конь оступился на горной тропе.
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   С отвесной скалы Ларр в ущелье упал,
   И Смерть его душу взяла".
  
   Взмолилась Лаис, услыхав про беду:
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   "Я с тобою в ущелье, к скале той пойду
   Покажи мне - где эта скала?
  
   Рисс, меня отведи ты к проклятой скале
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   Без Ларра тоскливо на этой земле,
   Я сердце ему отдала.
  
   В ущелье бездонное птицей слечу!
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   Без Ларра я жить не могу, не хочу,
   Мне жизнь без него не мила".
  
   "Как хочешь, Лаис..." - согласился подлец.
   О - ла, о - ле - ру, о - ла - ла...
   И вместе они покидают дворец,
   Где любовь так недолго цвела.
  

Глава 12.

О нарядном седле и тихом шепоте.

   Ларсен хмуро вглядывался в пелену дождя. Дождь... Поздняя осень уж на дворе... А на душе тоска... И ничем её не развеять. На охоту ему съездить, что ли? Сейчас олени в лесах жирны, за лето отъелись. А во Дворце - тоска. Король... Неужто смысл власти в этих долгих, нудных церемониях, в этих чванных празднествах?... Народ на площади веселится и хохочет, а ему нельзя - он Король! Сенешаль гнется низко, подсовывая на подпись Указы - почтителен к Королю... Да только в этих Указах нет ни одного - его, Короля Ларсена - слова! Что Сенешаль захотел, то и написал. Так у кого же власть? Префект тащит свои Указы, Казначей - свои. Все кланяются, все говорят: "Мы знаем, что нужно более всего для блага Государства"... Можно, конечно, поехать на охоту - развеять горькие мысли, послушать музыку несущейся за зверем собачьей своры... Но ведь охота кончится, и вернется все та же, грызущая сердце, тоска... Охота - лишь пустое развлечение. С тем же успехом можно пить вино, играть в карты или в кости, хорошенько подраться, в конце концов - что изменится от этого? Когда пройдет угар азарта - останется все та же тоска. Неслышные шепотки за спиной, косые взгляды, почтительные поклоны, скользкие, льстивые речи. Тоска... Может, все же приказать оседлать коня?
   Ларсен оглаживал бархатную шею верного Рагвальда. Конь фыркал, толкал хозяина теплым носом - радовался встрече. Ларсен вдел ногу в стремя, чуть приподнялся. Конь резко всхрапнул, затанцевал копытами. Ларсен поспешно спрыгнул на пол. На беспокойство всякого другого коня он бы и внимания не обратил - лошадям свойственно беспокоиться. Но Рагвальд всегда стоял, как вкопанный. Рагвальд - конь серьезный, лишнего себе не позволит. Что же беспокоит его? Ларсен осмотрел все четыре копыта - ничего. Хотел уже было вскочить в седло - да что-то передумал. На коне - богатый убор. Сафьяновое седло расшито дивными узорами, сбруя золотым набором изукрашена. Все сверкает, звенит - как детская погремушка. Какая охота с таким седлом - всю дичь в округе распугаешь?! Ларсен сердито задергал пряжки, сбросил седло. Оно свалилось на пол, зазвенело колокольцами. Да за кого они его принимают - за ярмарочного шута? Ларсен пнул седло носком сапога - не полегчало. Ещё раз пнул. Вспрыгнул сверху, потоптал ногами. Конь повел на хозяина лиловым глазом - чего озлился? Устыдился молодой Король - седло-то чем виновато? Присел, отряхнул от пыли красный сафьян. Попробовал поднять седло - не тут-то было. Словно гвоздем к полу прибито - что за притча? Ларсен потянул так и эдак, разозлился - дернул, что было сил. Опрокинулся на спину, тяжелое седло припечатало по носу - аж искры из глаз посыпались. Поднялся, шмыгая разбитым носом, взялся за чёртово седло всерьез. Все осмотрел - ремни, стремена, потники - ничего. Осмотрел пол - нашел круглую дырочку в деревянной половице. Точно кто-то гвоздь вбил - а после выдернул. Ларсен подумал с минуту, перевернул седло, нажал ладонями на края упругой кожаной седельной подушки. И увидал - из прорези узорного набора выдвинулась стальная игла. Толстая и длинная, на кончике желтеет смоляное пятнышко... Отпустил - игла скользнула обратно в прорезь, как юркий язычок змеи. Так... Вскочи он с размаху в седло - игла вонзилась бы в конский круп. А ядовитая смола - не для того ли, чтобы сделать боль совершенно нестерпимой, чтобы конь взбесился? Чтобы сбросил неосторожного всадника, разбил, растоптал - его, Короля Ларсена? Так значит, кто-то хочет его убить - тихо, тайно, под личиной случайного несчастья? Прячет подлое намерение под масляной улыбочкой?... Ларсен поднял седло, обтер полой кафтана. Осторожно заседлал Рагвальда. Возле кормушки отыскал камешек крупной соли. Попросил коня поднять ногу, вложил камешек за подкову. Потрепал холку:
   - Прости, Рагвальд. Придется тебе немножечко потерпеть... Так нужно, прости... - конь фыркнул ему в ухо, осторожно переступил, дернул ногой. Обиженно покосился на хозяина - дескать, для чего ему терпеть такую неприятность? Ларсен успокоил коня, пошел к воротам. Хорошо, что в припадке раздражения он отослал конюха прочь - никто не видел упрямой возни с седлом. Никто не догадается, что теперь он предупрежден... Окликнул конюха:
  -- Я передумал ехать на охоту. Конь хромает. Отведи его в денник и поскорей расседлай. Осмотри ему копыта... Какое нарядное седло. Раньше я его не видал - откуда оно здесь взялось? Кто такой мастер?
  -- Ратнор заказывал весь конский убор шорнику Калине, а это вчера прислали - видно, Калина припоздал доделать одно седло. Но - красивое, на славу вышло. - В голосе конюха слышались заискивающие нотки - ведь с него могли сурово спросить за захромавшего коня.
  -- Повесь это седло отдельно, для парадного выезда. На охоту мне будешь седлать тем седлом, с которым мы сюда приехали. Я к нему привык.
  -- Как прикажете, Ваше Величество... - и конюх согнулся в низком поклоне. Ларсен с минуту смотрел на него сузившимися глазами. Взять бы за глотку... Нельзя... здесь надо осторожнее...
   Ларсен вернулся в покои, встал возле того же окна. Все так же нудно моросил дождь. Вот только тоски больше не было... Острый сквознячок опасности холодил спину, стягивал кожу между лопатками. Прежде всего, конечно, нужно было посоветоваться с Ратнором. Он один не вызывал у Ларсена никаких подозрений - проведенные вместе годы многого стоили.
   Ратнор хмурился, сопел, барабанил пальцами по столу:
  -- Калина мне седла сразу отдал... все десять. Никакого седла досылать не надо было - он все сделал вовремя... Старик честный, надежный. Конечно, седла он тачает не сам - работники у него. Про королевский заказ всем известно было... Калина, конечно, сам и раструбил - честь немалая получить такой заказ. Взял дорого... Пожалуй, это хитрое седельце Калине-то я и отнесу - пусть посмотрит. Он наверняка скажет, кто делал седло - руку мастера не скрыть, а он знает всех мастеров. Старик будет в ярости - кто-то на его имя возводит позор - измену государственную, подлое убийство. Калина такого не попустит - он мужик гордый и суровый, прощать не склонен...
   Вечером того же дня Ратнор украдкой шепнул Ларсену, что седло из конюшни пропало - никто и не увидел, когда. За пропажу высекли конюха - что не уберег, но вора так и не нашли. Зато стало понятно, что хозяйничает враг где-то рядом. Человек свой, близкий, на кого и не подумаешь - чужого бы заметили... Ночью Ратнор собрал самых верных - с кем пятнадцать лет жили, сражались плечом к плечу на далеких рубежах, кого нельзя было заподозрить в дворцовых интригах - собрал, рассказал о пропавшем седле. До утра шептались посреди пустого пушечного двора. Расставленные по стенам кирасиры берегли их маленькое собрание от слишком длинных ушей. С утра во дворце началось незаметное постороннему глазу, неслышное движение... В кухне добавилась парочка поварят с хитрыми глазенками, в конюшне выскребал каждый уголок молодой усердный конюх, в прачечной расторопная толстуха стреляла приметливыми взорами. Кузнец чинил ржавые дворцовые решетки, засовы и замки. В библиотеке долговязый юноша корпел над дворцовыми планами, рылся в манускриптах... Ларсену каждый вечер докладывали обо всех дворцовых происшествиях - до мелочей. Оказалось вдруг, что дворец кишит заговорами и интригами, клубится подлыми замыслами, исходит губительными затеями. Над Королем Ларсеном висел занесенный меч и каждую минуту мог опуститься на его голову - следовало немедленно принять самые суровые меры для спасения трона, власти и самой жизни.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 6.64*34  Ваша оценка:
Раздел редактора сайта.
Lib.ru/Остросюжетная, 2003-2024. Детективы, приключения, триллеры